Повесть В. Г. Распутина «Деньги для Марии», ее гуманистический смысл. Противопоставление жизненных принципов персонажей. Валентин Распутин: Деньги для Марии

Деньги для Марии

Кузьма проснулся оттого, что машина на повороте ослепила окна фарами и в комнате стало совсем светло.
Свет, покачиваясь, ощупал потолок, спустился но стене вниз, свернул вправо и исчез. Через минуту умолкла и машина, стало опять темно и тихо, и теперь, в полной темноте и тишине, казалось, что это был какой-то тайный знак.
Кузьма поднялся и закурил. Он сидел на табуретке у окна, смотрел сквозь стекло на улицу и попыхивал папиросой, словно и сам кому-то подавал сигналы. Затягиваясь, он видел в окне свое усталое, осунувшееся за последние дни лицо, которое затем сразу же исчезало, и уже не было ничего, кроме бесконечно глубокой темноты, – ни одного огонька или звука. Кузьма подумал о снеге: наверное, к утру соберется и пойдет, пойдет, пойдет – как благодать.
Потом он лег опять рядом с Марией и уснул. Ему приснилось, что он едет на той самой машине, которая его разбудила. Фары не светят, и машина идет в полном мраке. Но затем они вдруг вспыхивают и освещают дом, возле которого машина останавливается. Кузьма выходит из кабины и стучит в окно.
– Что вам надо? – спрашивают его изнутри.
– Деньги для Марии, – отвечает он.
Ему выносят деньги, и машина идет дальше, опять в полной темноте. Но как только на ее пути попадается дом, в котором есть деньги, срабатывает какое-то неизвестное ему устройство, и фары загораются. Он снова стучит в окно, и его снова спрашивают:
– Что вам надо?
– Деньги для Марии.
Он просыпается во второй раз.
Темнота. Все еще ночь, по-прежнему кругом ни огонька и ни звука, и среди этого мрака и безмолвия с трудом верится, что ничего не случится, и в свой час придет рассвет, и наступит утро.
Кузьма лежит и думает, сна больше нет. Откуда-то сверху, как неожиданный дождь, падают свистящие звуки реактивного самолета и сразу же стихают, удаляясь вслед за самолетом. Опять тишина, но теперь она кажется обманчивой, словно вот-вот должно что-то произойти. И это ощущение тревоги проходит не сразу.
Кузьма думает: ехать или не ехать? Он думал об этом и вчера и позавчера, но тогда еще оставалось время для размышлений, и он мог не решать ничего окончательно, теперь времени больше нет. Если утром не поехать, будет поздно. Надо сейчас сказать себе: да или нет? Надо, конечно, ехать. Ехать. Хватит мучиться. Здесь ему больше просить не у кого. Утром он встанет и сразу пойдет на автобус. Он закрывает глаза – теперь можно спать. Спать, спать, спать… Кузьма пытается накрыться сном, как одеялом, уйти в него с головой, но ничего не получается. Ему кажется, он спит у костра: повернешься одним боком, холодно другому. Он спит и не спит, ему снова грезится машина, но он понимает, что ему ничего не стоит открыть сейчас глаза и окончательно очнуться. Он поворачивается на другой бок – все еще ночь, которую не приручить никакими ночными сменами.
Утро. Кузьма поднимается и заглядывает в окно: снега нет, но пасмурно, в любую минуту он может пойти. Мутный неласковый рассвет разливается неохотно, как бы через силу. Опустив голову, пробежала перед окнами собака и свернула в переулок. Людей не видно. С северной стороны вдруг бьет о стену порыв ветра и сразу же спадает. Через минуту снова удар, потом еще.
Кузьма идет на кухню и говорит Марии, которая возится у печки:
– Собери мне чего-нибудь с собой, поеду я.
– В город? – настораживается Мария.
– В город.
Мария вытирает о фартук руки и садится перед печкой, щурясь от жара, обдающего ее лицо.
– Не даст он, – говорит она.
– Ты не знаешь, где конверт с адресом? – спрашивает Кузьма.
– Где-нибудь в горнице, если живой. Ребята спят. Кузьма находит конверт и возвращается на кухню.
– Нашел?
– Нашел.
– Не даст он, – повторяет Мария.
Кузьма садится за стол и молча ест. Он и сам не знает, никто не знает, даст или не даст. В кухне становится жарко. О ноги Кузьмы трется кошка, и он отталкивает ее.
– Сам-то назад приедешь? – спрашивает Мария.
Он отставляет от себя тарелку и задумывается. Кошка, выгнув спину, точит в углу когти, потом опять подходит к Кузьме и жмется к его ногам. Он встает и, помолчав, не найдя, что сказать на прощанье, идет к дверям.
Он одевается и слышит, что Мария плачет. Ему пора уходить – автобус отправляется рано. А Мария пусть поплачет, если она по-другому не может.
На улице ветер – все качается, стонет, гремит.
Ветер дует автобусу в лоб, сквозь щели в окнах проникает внутрь. Автобус поворачивается к ветру боком, и стекла сразу начинают позванивать, в них бьет поднятыми с земли листьями и мелкими, как песок, невидимыми камешками. Холодно. Видно, этот ветер и принесет с собой морозы, снег, а там и до зимы недалеко, уже конец октября.
Кузьма сидит на последнем сиденье у окна. Народу в автобусе немного, свободные места есть и впереди, но ему не хочется подниматься и переходить. Он втянул голову в плечи и, нахохлившись, смотрит в окно. Там, за окном, километров двадцать подряд одно и то же: ветер, ветер, ветер – ветер в лесу, ветер в поле, ветер в деревне.
Люди в автобусе молчат – непогода сделала их угрюмыми и неразговорчивыми. Если кто и перебросится словом, то вполголоса, не понять. Даже думать не хочется. Все сидят и только хватаются за спинки передних сидений, когда подбрасывает, устраиваются поудобней – все заняты лишь тем, что едут.
На подъеме Кузьма пытается различить вой ветра и вой мотора, но они слились в одно – только вой, и все. Сразу за подъемом начинается деревня. Автобус останавливается возле колхозной конторы, но пассажиров тут нет, никто не входит. В окно Кузьме видна длинная пустая улица, по которой, как по трубе, носится ветер.
Автобус снова трогается. Шофер, молодой еще парень, оглядывается через плечо на пассажиров и лезет в карман за папиросой. Кузьма обрадованно спохватывается: он совсем забыл про папиросы. Через минуту по автобусу плывет синий клочковатый дым.
Опять деревня. Шофер останавливает автобус возле столовой и поднимается. – Перерыв, – говорит он. – Кто будет завтракать, пойдемте, а то еще ехать да ехать.
Кузьме есть не хочется, и он выходит, чтобы размяться. Рядом со столовой магазин, точно такой же, как и у них в деревне. Кузьма поднимается на высокое крыльцо, открывает дверь. Все так же, как и у них: в одной стороне – продовольственные, в другой – промтовары. У прилавка о чем-то болтают три женщины, продавщица, скрестив руки на груди, лениво их слушает. Она моложе Марии, и у нее, видно, все хорошо: она спокойна.
Кузьма подходит к горячей печке и вытягивает над ней руки. Отсюда в окно видно будет, когда шофер выйдет из столовой, и Кузьма успеет добежать. Ветер хлопает ставнем, продавщица и женщины оборачиваются и смотрят на Кузьму. Ему хочется подойти к продавщице и сказать ей, что у них в деревне магазин точно такой же и что его Мария полтора года тоже стояла за прилавком. Но он не двигается. Ветер снова хлопает ставнем, и женщины опять оборачиваются и смотрят на Кузьму.
Кузьма хорошо знает, что ветер поднялся только сегодня и что еще ночью, когда он вставал, было спокойно, и все-таки не может отделаться от чувства, что ветер дует давно, все эти дни.
Пять дней назад пришел мужик лет сорока или чуть побольше, с виду не городской и не деревенский, в светлом плаще, в кирзовых сапогах и в кепке. Марии дома не было. Мужик наказал, чтобы завтра она не открывала магазин, он приехал делать учет.
На следующий день началась ревизия. В обед, когда Кузьма заглянул в магазин, там стоял полный тарарам. Все банки, коробки и пачки Мария и ревизор вытаскивали на прилавок, по десять раз считали их и пересчитывали, сюда же принесли из склада большие весы и наваливали на них мешки с сахаром, с солью и крупой, собирали ножом с оберточной бумаги масло, гремели пустыми бутылками, перетаскивая их из одного угла в другой, выковыривали из ящика остатки слипшихся леденцов. Ревизор с карандашом за ухом бойко бегал между горами банок и ящиков, вслух их считал, почти не глядя, перебирал чуть ли не всеми пятью пальцами на счетах костяшки, называл какие-то цифры и, чтобы записать их, встряхивая головой, ловко ронял себе в руку карандаш. Видно было, что дело свое он знает хорошо.
Мария пришла домой поздно, вид у нее был измученный.
– Как там у тебя? – осторожно спросил Кузьма.
– Да как – пока никак. На завтра еще промтовары остались. Завтра как-нибудь будет.
Она накричала на ребят, которые что-то натворили, и сразу легла. Кузьма вышел на улицу. Где-то палили свиную тушу, и сильный, приятный запах разошелся по всей деревне. Страда кончилась, картошку выкопали, и теперь люди готовятся к празднику, ждут зиму. Хлопотливое, горячее время осталось позади, наступило межсезонье, когда можно погулять, осмотреться по сторонам, подумать. Пока тихо, но через неделю деревня взыграет, люди вспомнят о всех праздниках, старых и новых, пойдут, обнявшись, от дома к дому, закричат, запоют, будут опять вспоминать войну и за столом простят друг другу все свои обиды.
Ревизор молчал.
– Так скажи, откуда столько? Тысяча, что ли?
– Тысяча, – подтвердил ревизор.
– Новыми?
– Теперь на старые счета нет.
– Да ведь это сумасшедшие деньги, – задумчиво произнес Кузьма. – Я столько и в руках не держал. Мы ссуду в колхозе брали семьсот рублей на дом, когда ставили, и то много было, до сегодняшнего дня не расплатились. А тут тысяча. Я понимаю, можно ошибиться, набежит там тридцать, сорок, ну, пускай сто рублей, но откуда тысяча? Ты, видать, на этой работе давно, должен знать, как это получается.
– Не знаю, – покачал головой ревизор.
– А не могли ее сельповские с фактурой нагреть?
– Не знаю. Все могло быть. Я вижу, образование у нее небольшое.
– Какое там образование – грамотешка! С таким образованием только получку считать, а не казенные деньги. Я ей сколько раз говорил: не лезь не в свои сани. Работать как раз некому было, ее и уговорили. А потом как будто все ладно пошло.
– Товары она всегда сама получала или нет? – спросил ревизор.
– Нет. Кто поедет, с тем и заказывала.
– Тоже плохо. Так нельзя.
– Ну вот…
– А самое главное: целый год не было учета. Они замолчали, и в наступившей тишине стало слышно, как в спальне все еще всхлипывает Мария. Где-то вырвалась из раскрытой двери на улицу песня, прогудела, как пролетающий шмель, и стихла – после нее всхлипы Марии показались громкими и булькали, как обрывающиеся в воду камни.
– Что же теперь будет-то? – спросил Кузьма, непонятно к кому обращаясь – к самому себе или к ревизору.
Ревизор покосился на ребят.
– Идите отсюда! – цыкнул на них Кузьма, и они гуськом засеменили в свою комнату.
– Я завтра еду дальше, – придвигаясь к Кузьме, негромко начал ревизор. – Мне надо будет еще в двух магазинах сделать учет. Это примерно дней на пять работы. А через пять дней… – Он замялся. – Одним словом, если вы за это время внесете деньги… Вы меня понимаете?
– Чего ж не понять, – откликнулся Кузьма.
– Я же вижу: ребятишки, – сказал ревизор. – Ну, осудят ее, дадут срок…
Кузьма смотрел на него с жалкой, подергивающейся улыбкой.
– Только поймите: об этом никто не должен знать. Я не имею права так делать. Я сам рискую.
– Понятно, понятно.
– Собирайте деньги, и мы постараемся это дело замять.
– Тысячу рублей, – сказал Кузьма.
– Да.
– Понятно, тысячу рублей, одну тысячу. Мы соберем. Нельзя ее судить. Я с ней много лет живу, ребятишки у нас.
Ревизор поднялся.
– Спасибо тебе, – сказал Кузьма и, кивая, пожал ревизору руку. Тот ушел. Во дворе за ним скрипнула калитка, перед окнами прозвучали и затихли шаги.
Кузьма остался один. Он пошел на кухню, сел перед не топленной со вчерашнего дня печкой и, опустив голову, сидел так долго-долго. Он ни о чем не думал – для этого уже не было сил, он застыл, и только голова его опускалась все ниже и ниже. Прошел час, второй, наступила ночь.
– Папа!
Кузьма медленно поднял голову. Перед ним стоял Витька – босиком, в майке.
– Чего тебе?
– Папа, у нас все в порядке будет? Кузьма кивнул. Но Витька не уходил, ему надо было, чтобы отец сказал это словами.
– А как же! – ответил Кузьма. – Мы всю землю перевернем вверх тормашками, а мать не отдадим. Нас пятеро мужиков, у нас получится.
– Можно, я скажу ребятам, что у нас все в порядке будет?
– Так и скажи: всю землю перевернем вверх тормашками, а мать не отдадим.
Витька, поверив, ушел.
Утром Мария не поднялась. Кузьма встал, разбудил старших ребят в школу, налил им вчерашнего молока. Мария лежала на кровати, уставив глаза в потолок, и не шевелилась. Она так и не разделась, лежала в платье, в котором пришла из магазина, лицо у нее заметно опухло. Перед тем как уходить, Кузьма постоял над ней, сказал:
– Отойдешь немножко, вставай. Ничего, обойдется, люди помогут. Не стоит тебе раньше времени из-за этого помирать.
Он пошел в контору, чтобы предупредить, что на работу не выйдет.
Председатель был у себя в кабинете один. Он поднялся, подал Кузьме руку и, пристально глядя на него, вздохнул.
– Что? – не понял Кузьма.
– Слышал я про Марию, – ответил председатель. – Теперь уж вся деревня, поди, знает.
– Все равно не скроешь – пускай, – потерянно махнул рукой Кузьма.
– Что будешь делать? – спросил председатель.
– Не знаю. Не знаю, куда и пойти.
– Надо что-нибудь делать.
– Надо.
– Сам видишь, ссуду я тебе сейчас дать не могу, – сказал председатель. – Отчетный год на носу. Отчетный год кончится, потом посоветуемся, может, дадим. Дадим – чего там! А пока занимай под ссуду, все легче будет, не под пустое место просишь.
– Спасибо тебе.
– Нужны мне твои «спасибо»! Как Мария-то?
– Плохо.
– Ты иди скажи ей.
– Надо сказать. – У дверей Кузьма вспомнил: – Я на работу сегодня не выйду.
– Иди, иди. Какой из тебя теперь работник! Нашел о чем говорить!
Мария все еще лежала. Кузьма присел возле нее на кровать и сжал ее плечо, но она не откликнулась, не дрогнула, будто ничего и не почувствовала.
– Председатель говорит, что после отчетного собрания даст ссуду, – сказал Кузьма.
Она слабо шевельнулась и снова замерла.
– Ты слышишь? – спросил он.
С Марией вдруг что-то случилось: она вскочила, обвила шею Кузьмы руками и повалила его на кровать.
– Кузьма! – задыхаясь, шептала она. – Кузьма, спаси меня, сделай что-нибудь, Кузьма!
Он пробовал вырваться, но не мог. Она упала на него, сдавила ему шею, закрыла своим лицом его лицо.
– Родной мой! – исступленно шептала она. – Спаси меня, Кузьма, не отдавай им меня!
Он, наконец, вырвался.
– Дура баба, – прохрипел он. – Ты что, с ума сошла?
– Кузьма! – слабо позвала она.
– Чего это ты выдумала? Ссуда вот будет, все хорошо будет, а ты как сдурела.
– Кузьма!
– Ну что?
– Кузьма! – ее голос становился все слабей и слабей.
– Здесь я.
Он сбросил сапоги и прилег рядом с ней. Мария дрожала, ее плечи дергались и подпрыгивали. Он обнял ее и стал водить по плечу своей широкой ладонью – взад и вперед, взад и вперед. Она прижалась к нему ближе. Он все водил и водил ладонью по ее плечу, пока она не затихла. Он еще полежал рядом с ней, потом поднялся. Она спала.
Кузьма размышлял: можно продать корову и сено, но тогда ребятишки останутся без молока.
Из хозяйства продавать больше было нечего. Корову тоже надо оставить на последний случай, когда не будет выхода. Значит, своих денег нет ни копейки, все придется занимать. Он не знал, как можно занять тысячу рублей, эта сумма представлялась ему настолько огромной, что он все путал ее со старыми деньгами, а потом спохватывался и, холодея, обрывал себя. Он допускал, что такие деньги существуют, как существуют миллионы и миллиарды, но то, что они могут иметь отношение к одному человеку, а тем более к нему, казалось Кузьме какой-то ужасной ошибкой, которую – начни он только поиски денег – уже не исправить. И он долго не двигался – казалось, он ждал чуда, когда кто-то придет и скажет, что над ним подшутили и что вся эта история с недостачей ни его, ни Марии не касается. Сколько людей было вокруг него, которых она действительно не касалась!
Хорошо еще, что шофер подогнал автобус к самому вокзалу и Кузьме не пришлось добираться к нему по ветру, который как начал дуть от дома, так и не перестал. Здесь, на станции, гремит на крышах листовое железо, по улице метет бумагу и окурки, и люди семенят так, что не понять – или их несет ветер, или они все же справляются с ним и бегут, куда им надо, сами. Голос диктора, объявляющего о прибытии и отправлении поездов, рвется на части, комкается, и его невозможно разобрать. Гудки маневровых паровозов, пронзительные свистки электровозов кажутся тревожными, как сигналы об опасности, которую надо ждать с минуты на минуту.
За час до поезда Кузьма становится в очередь за билетами. Кассу еще не открывали, и люди стоят, подозрительно следя за каждым, кто проходит вперед. Минутная стрелка на круглых электрических часах над окошечком кассы со звоном прыгает от деления к делению, и люди всякий раз задирают головы, мучаются.
Наконец кассу открывают. Очередь сжимается и замирает. В окошечко кассы просовывается первая голова; проходит две, три, четыре минуты, а очередь не движется.
– Что там – торгуются, что ли? – кричит кто-то сзади.
Голова выползает обратно, и женщина, стоявшая в очереди первой, оборачивается: – Оказывается, нет билетов.
– Граждане, в общие и плацкартные вагоны билетов нет! – кричит кассирша.
Очередь комкается, но не расходится.
– Не знают, как деньги выманить, – возмущается толстая, с красным лицом и в красном платке тетка. – Понаделали мягких вагонов – кому они нужны? Уж на что самолет, и то в нем все билеты поровну стоят.
– В самолетах и летайте, – беззлобно отвечает кассирша.
– И полетим! – кипятится тетка. – Вот еще раз, два такие фокусы выкинете, и ни один человек к вам не пойдет. Совести у вас нету.
– Летайте себе на здоровье – не заплачем!
– Заплачешь, голубушка, заплачешь, когда без работы-то останешься.
Кузьма отходит от кассы. Теперь до следующего поезда часов пять, не меньше. А может, все-таки взять в мягкий? Черт с ним! Неизвестно еще, будут в том поезде простые места или нет – может, тоже одни мягкие? Зря прождешь. «Снявши голову, по волосам не плачут», – почему-то вспоминает Кузьма. В самом деле – лишняя пятерка погоды теперь не сделает. Тысяча нужна – чего уж теперь по пятерке плакать.
Кузьма возвращается к кассе. Очередь разошлась, и перед кассиршей лежит раскрытая книга.
– Мне до города, – говорит ей Кузьма.
– Билеты только в мягкий вагон, – будто читает кассирша, не поднимая глаз от книги.
– Давай куда есть.
Она отмечает линейкой прочитанное, откуда-то сбоку достает билет и сует его под компостер.
Теперь Кузьма прислушивается, когда назовут его поезд. Поезд подойдет, он сядет в мягкий вагон и со всеми удобствами доедет до города. Утром будет город. Он пойдет к брату и возьмет у него те деньги, которых не хватает до тысячи. Наверное, брат снимет их с книжки. Перед отъездом они посидят, выпьют на прощанье бутылку водки, а потом Кузьма отправится обратно, чтобы успеть к возвращению ревизора. И пойдет у них с Марией опять все как надо, заживут как все люди. Когда кончится эта беда и Мария отойдет, будут они и дальше растить ребят, ходить с ними в кино – как-никак свой колхоз: пятеро мужиков и мать. Всем им еще жить да жить. По вечерам, укладываясь спать, будет он, Кузьма, как и раньше, заигрывать с Марией, шлепать ее по мягкому месту, а она будет ругаться, но не зло, понарошку, потому что она и сама любит, когда он дурачится. Много ли им надо, чтобы все было хорошо? Кузьма приходит в себя. Много, ох много – тысячу рублей. Но теперь уже не тысячу, больше половины из тысячи он с грехом пополам достал. Ходил унижался, давал обещания, где надо и не надо, напоминал о ссуде, боясь, что не дадут, а потом, стыдясь, брал бумажки, которые жгли руки и которых все равно было мало.
К первому он, как, наверно, и любой другой в деревне, пошел к Евгению Николаевичу.
– А, Кузьма, – встретил его Евгений Николаевич, открывая дверь. – Заходи, заходи. Присаживайся. А я уж думал, что ты на меня сердишься – не заходишь.
– За что мне на тебя сердиться, Евгений Николаевич?
– А я не знаю. Об обидах не все говорят. Да ты садись. Как жизнь-то?
– Ничего.
– Ну-ну, прибедняйся. В новый дом переехал и все ничего?
– Да мы уж год в новом доме. Чего теперь хвастать?
– А я не знаю. Ты не заходишь, не рассказываешь.
Евгений Николаевич убрал со стола раскрытые книги, не закрывая, перенес их на полку. Он моложе Кузьмы, но в деревне его величают все, даже старики, потому что вот уже лет пятнадцать он директор школы, сначала семилетки, потом восьмилетки. Родился и вырос Евгений Николаевич здесь же и, закончив институт, крестьянского дела не забыл: сам косит, плотничает, держит у себя большое хозяйство, когда есть время, ходит с мужиками на охоту, на рыбалку. Кузьма сразу пошел к Евгению Николаевичу потому, что знал: деньги у него есть. Живет он вдвоем с женой – 248 она у него тоже учительница, – зарплата у них хорошая, а тратить ее особенно некуда, все свое – и огород, и молоко, и мясо.
Видя, что Евгений Николаевич собирает книги, Кузьма приподнялся.
– Может, я не ко времени?
– Сиди, сиди, как это не ко времени! – удержал его Евгений Николаевич. – Время есть. Когда мы не на работе, время у нас свое, не казенное. Значит, и тратить мы его должны как душе угодно, правда?
– Как будто.
– Почему «как будто»? Говори, правда. Время есть. Чай вот можно поставить.
– Чай не надо, – отказался Кузьма. – Не хочу. Недавно пил.
– Ну, смотри. Говорят, сытого гостя легче потчевать. Правда?
– Правда.
Кузьма поерзал на стуле, решился:
– Я, Евгений Николаевич, по делу к тебе тут по одному пришел.
– По делу? – Евгений Николаевич, насторожившись, сел за стол. – Ну, так давай говори. Дело есть дело, его решать надо. Как говорят, куй железо, пока горячо.
– Не знаю, как и начать, – замялся Кузьма.
– Говори, говори.
– Да дело такое: деньги я пришел у тебя просить.
– Сколько тебе надо? – зевнул Евгений Николаевич.
– Мне много надо. Сколько дашь.
– Ну, сколько – десять, двадцать, тридцать?
– Нет, – покачал головой Кузьма. – Мне надо много. Я тебе скажу зачем, чтобы понятно было. Недостача у моей Марии большая получилась – может, ты знаешь?
– Ничего не знаю.
– Вчера ревизию кончили – и вот преподнесли, значит.
Евгений Николаевич забарабанил по столу костяшками пальцев.
– Неприятность какая, – сказал он.
– А?
– Неприятность, говорю, какая. Как это у нее получилось?
– Вот получилось.
Они замолчали. Стало слышно, как тикает где-то будильник; Кузьма поискал его глазами, но не нашел. Будильник стучал, почти захлебываясь. Евгений Николаевич вновь забарабанил по столу пальцами. Кузьма взглянул на него – он чуть заметно морщился.
– Судить могут, – сказал Евгений Николаевич.
– Для того деньги и ищу, чтоб не судили.
– Все равно судить могут. Растрата есть растрата.
– Нет, не могут. Она оттуда не брала, я знаю.
– Что ты мне-то говоришь? – обиделся Евгений Николаевич. – Я не судья. Ты им скажи. Я говорю это к тому, что надо осторожно: а то и деньги внесешь, и судить будут.
– Нет. – Кузьма вдруг почувствовал, что он и сам боится этого, и сказал больше себе, чем ему. – Теперь смотрят, чтоб не зря. Мы не пользовались этими деньгами, они нам не нужны. У ней ведь недостача эта оттого, что малограмотная она, а не как-нибудь.
– Они этого не понимают, – махнул рукой Евгений Николаевич.
Кузьма вспомнил про ссуду и, не успев успокоиться, сказал жалобно и просяще, так что противно стало самому:
– Я ведь ненадолго занимаю у тебя, Евгений Николаевич. Месяца на два, на три. Мне председатель ссуду пообещал после отчетного собрания.
– А сейчас не дает?
– Сейчас нельзя. Мы еще за старую не расплатились, когда дом ставили. И так навстречу идет, другой бы не согласился.
Снова вырвалась откуда-то частая дробь будильника, застучала тревожно и громко, но Кузьма и на этот раз не нашел его. Будильник мог стоять или за шторой на окне, или на книжной полке, но звук, казалось, шел откуда-то сверху. Кузьма не вытерпел и взглянул на потолок, а потом выругал себя за дурость.
– А ты уже к кому-нибудь ходил? – спросил Евгений Николаевич.
– Нет, к тебе первому.
– Что ж делать – дать придется! – вдруг воодушевляясь, сказал Евгений Николаевич. – Если не дать, ты скажешь: вот Евгений Николаевич пожалел, не дал. А люди обрадуются.
– Зачем мне про тебя говорить, Евгений Николаевич?
– А я не знаю. Я не про тебя, конечно, – вообще. Народ всякий. Только у меня деньги на сберкнижке в районе. Я специально подальше их держу, чтоб не вытаскивать по пустякам. Ехать туда надо. Времени вот сейчас нет. – Он опять поморщился. – Придется съездить. Дело такое. У меня там сотня и есть – сниму. Это правильно: мы друг другу помогать должны.
Кузьма, как-то вдруг сразу обессилев, молчал.
– На то мы и люди, чтобы быть вместе, – говорил Евгений Николаевич. – Про меня в деревне всякое болтают, а я никому еще в помощи не отказывал. Ко мне часто приходят: то пятерку, то десятку дай. Другой раз последние отдаю. Правда, люблю, чтобы возвращали, за здорово живешь тоже работать неохота.
– Я отдам, – сказал Кузьма.

Валентин Распутин

Деньги для Марии

Кузьма проснулся оттого, что машина на повороте ослепила окна фарами и в комнате стало совсем светло.

Свет, покачиваясь, ощупал потолок, спустился но стене вниз, свернул вправо и исчез. Через минуту умолкла и машина, стало опять темно и тихо, и теперь, в полной темноте и тишине, казалось, что это был какой-то тайный знак.

Кузьма поднялся и закурил. Он сидел на табуретке у окна, смотрел сквозь стекло на улицу и попыхивал папиросой, словно и сам кому-то подавал сигналы. Затягиваясь, он видел в окне свое усталое, осунувшееся за последние дни лицо, которое затем сразу же исчезало, и уже не было ничего, кроме бесконечно глубокой темноты, – ни одного огонька или звука. Кузьма подумал о снеге: наверное, к утру соберется и пойдет, пойдет, пойдет – как благодать.

Потом он лег опять рядом с Марией и уснул. Ему приснилось, что он едет на той самой машине, которая его разбудила. Фары не светят, и машина идет в полном мраке. Но затем они вдруг вспыхивают и освещают дом, возле которого машина останавливается. Кузьма выходит из кабины и стучит в окно.

– Что вам надо? – спрашивают его изнутри.

– Деньги для Марии, – отвечает он.

Ему выносят деньги, и машина идет дальше, опять в полной темноте. Но как только на ее пути попадается дом, в котором есть деньги, срабатывает какое-то неизвестное ему устройство, и фары загораются. Он снова стучит в окно, и его снова спрашивают:

– Что вам надо?

– Деньги для Марии.

Он просыпается во второй раз.

Темнота. Все еще ночь, по-прежнему кругом ни огонька и ни звука, и среди этого мрака и безмолвия с трудом верится, что ничего не случится, и в свой час придет рассвет, и наступит утро.

Кузьма лежит и думает, сна больше нет. Откуда-то сверху, как неожиданный дождь, падают свистящие звуки реактивного самолета и сразу же стихают, удаляясь вслед за самолетом. Опять тишина, но теперь она кажется обманчивой, словно вот-вот должно что-то произойти. И это ощущение тревоги проходит не сразу.

Кузьма думает: ехать или не ехать? Он думал об этом и вчера и позавчера, но тогда еще оставалось время для размышлений, и он мог не решать ничего окончательно, теперь времени больше нет. Если утром не поехать, будет поздно. Надо сейчас сказать себе: да или нет? Надо, конечно, ехать. Ехать. Хватит мучиться. Здесь ему больше просить не у кого. Утром он встанет и сразу пойдет на автобус. Он закрывает глаза – теперь можно спать. Спать, спать, спать… Кузьма пытается накрыться сном, как одеялом, уйти в него с головой, но ничего не получается. Ему кажется, он спит у костра: повернешься одним боком, холодно другому. Он спит и не спит, ему снова грезится машина, но он понимает, что ему ничего не стоит открыть сейчас глаза и окончательно очнуться. Он поворачивается на другой бок – все еще ночь, которую не приручить никакими ночными сменами.

Утро. Кузьма поднимается и заглядывает в окно: снега нет, но пасмурно, в любую минуту он может пойти. Мутный неласковый рассвет разливается неохотно, как бы через силу. Опустив голову, пробежала перед окнами собака и свернула в переулок. Людей не видно. С северной стороны вдруг бьет о стену порыв ветра и сразу же спадает. Через минуту снова удар, потом еще.

Кузьма идет на кухню и говорит Марии, которая возится у печки:

– Собери мне чего-нибудь с собой, поеду я.

– В город? – настораживается Мария.

– В город.

Мария вытирает о фартук руки и садится перед печкой, щурясь от жара, обдающего ее лицо.

– Не даст он, – говорит она.

– Ты не знаешь, где конверт с адресом? – спрашивает Кузьма.

– Где-нибудь в горнице, если живой. Ребята спят. Кузьма находит конверт и возвращается на кухню.

– Не даст он, – повторяет Мария.

Кузьма садится за стол и молча ест. Он и сам не знает, никто не знает, даст или не даст. В кухне становится жарко. О ноги Кузьмы трется кошка, и он отталкивает ее.

– Сам-то назад приедешь? – спрашивает Мария.

Он отставляет от себя тарелку и задумывается. Кошка, выгнув спину, точит в углу когти, потом опять подходит к Кузьме и жмется к его ногам. Он встает и, помолчав, не найдя, что сказать на прощанье, идет к дверям.

Он одевается и слышит, что Мария плачет. Ему пора уходить – автобус отправляется рано. А Мария пусть поплачет, если она по-другому не может.

На улице ветер – все качается, стонет, гремит.

Ветер дует автобусу в лоб, сквозь щели в окнах проникает внутрь. Автобус поворачивается к ветру боком, и стекла сразу начинают позванивать, в них бьет поднятыми с земли листьями и мелкими, как песок, невидимыми камешками. Холодно. Видно, этот ветер и принесет с собой морозы, снег, а там и до зимы недалеко, уже конец октября.

Кузьма сидит на последнем сиденье у окна. Народу в автобусе немного, свободные места есть и впереди, но ему не хочется подниматься и переходить. Он втянул голову в плечи и, нахохлившись, смотрит в окно. Там, за окном, километров двадцать подряд одно и то же: ветер, ветер, ветер – ветер в лесу, ветер в поле, ветер в деревне.

Люди в автобусе молчат – непогода сделала их угрюмыми и неразговорчивыми. Если кто и перебросится словом, то вполголоса, не понять. Даже думать не хочется. Все сидят и только хватаются за спинки передних сидений, когда подбрасывает, устраиваются поудобней – все заняты лишь тем, что едут.

На подъеме Кузьма пытается различить вой ветра и вой мотора, но они слились в одно – только вой, и все. Сразу за подъемом начинается деревня. Автобус останавливается возле колхозной конторы, но пассажиров тут нет, никто не входит. В окно Кузьме видна длинная пустая улица, по которой, как по трубе, носится ветер.

Автобус снова трогается. Шофер, молодой еще парень, оглядывается через плечо на пассажиров и лезет в карман за папиросой. Кузьма обрадованно спохватывается: он совсем забыл про папиросы. Через минуту по автобусу плывет синий клочковатый дым.

Опять деревня. Шофер останавливает автобус возле столовой и поднимается. – Перерыв, – говорит он. – Кто будет завтракать, пойдемте, а то еще ехать да ехать.

Кузьме есть не хочется, и он выходит, чтобы размяться. Рядом со столовой магазин, точно такой же, как и у них в деревне. Кузьма поднимается на высокое крыльцо, открывает дверь. Все так же, как и у них: в одной стороне – продовольственные, в другой – промтовары. У прилавка о чем-то болтают три женщины, продавщица, скрестив руки на груди, лениво их слушает. Она моложе Марии, и у нее, видно, все хорошо: она спокойна.

Кузьма подходит к горячей печке и вытягивает над ней руки. Отсюда в окно видно будет, когда шофер выйдет из столовой, и Кузьма успеет добежать. Ветер хлопает ставнем, продавщица и женщины оборачиваются и смотрят на Кузьму. Ему хочется подойти к продавщице и сказать ей, что у них в деревне магазин точно такой же и что его Мария полтора года тоже стояла за прилавком. Но он не двигается. Ветер снова хлопает ставнем, и женщины опять оборачиваются и смотрят на Кузьму.

Кузьма хорошо знает, что ветер поднялся только сегодня и что еще ночью, когда он вставал, было спокойно, и все-таки не может отделаться от чувства, что ветер дует давно, все эти дни.

Пять дней назад пришел мужик лет сорока или чуть побольше, с виду не городской и не деревенский, в светлом плаще, в кирзовых сапогах и в кепке. Марии дома не было. Мужик наказал, чтобы завтра она не открывала магазин, он приехал делать учет.

На следующий день началась ревизия. В обед, когда Кузьма заглянул в магазин, там стоял полный тарарам. Все банки, коробки и пачки Мария и ревизор вытаскивали на прилавок, по десять раз считали их и пересчитывали, сюда же принесли из склада большие весы и наваливали на них мешки с сахаром, с солью и крупой, собирали ножом с оберточной бумаги масло, гремели пустыми бутылками, перетаскивая их из одного угла в другой, выковыривали из ящика остатки слипшихся леденцов. Ревизор с карандашом за ухом бойко бегал между горами банок и ящиков, вслух их считал, почти не глядя, перебирал чуть ли не всеми пятью пальцами на счетах костяшки, называл какие-то цифры и, чтобы записать их, встряхивая головой, ловко ронял себе в руку карандаш. Видно было, что дело свое он знает хорошо.

Мария пришла домой поздно, вид у нее был измученный.

– Как там у тебя? – осторожно спросил Кузьма.

– Да как – пока никак. На завтра еще промтовары остались. Завтра как-нибудь будет.

Она накричала на ребят, которые что-то натворили, и сразу легла. Кузьма вышел на улицу. Где-то палили свиную тушу, и сильный, приятный запах разошелся по всей деревне. Страда кончилась, картошку выкопали, и теперь люди готовятся к празднику, ждут зиму. Хлопотливое, горячее время осталось позади, наступило межсезонье, когда можно погулять, осмотреться по сторонам, подумать. Пока тихо, но через неделю деревня взыграет, люди вспомнят о всех праздниках, старых и новых, пойдут, обнявшись, от дома к дому, закричат, запоют, будут опять вспоминать войну и за столом простят друг другу все свои обиды.

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Валентин Распутин
Деньги для Марии

Кузьма проснулся оттого, что машина на повороте ослепила окна фарами и в комнате стало совсем светло.

Свет, покачиваясь, ощупал потолок, спустился но стене вниз, свернул вправо и исчез. Через минуту умолкла и машина, стало опять темно и тихо, и теперь, в полной темноте и тишине, казалось, что это был какой-то тайный знак.

Кузьма поднялся и закурил. Он сидел на табуретке у окна, смотрел сквозь стекло на улицу и попыхивал папиросой, словно и сам кому-то подавал сигналы. Затягиваясь, он видел в окне свое усталое, осунувшееся за последние дни лицо, которое затем сразу же исчезало, и уже не было ничего, кроме бесконечно глубокой темноты, – ни одного огонька или звука. Кузьма подумал о снеге: наверное, к утру соберется и пойдет, пойдет, пойдет – как благодать.

Потом он лег опять рядом с Марией и уснул. Ему приснилось, что он едет на той самой машине, которая его разбудила. Фары не светят, и машина идет в полном мраке. Но затем они вдруг вспыхивают и освещают дом, возле которого машина останавливается. Кузьма выходит из кабины и стучит в окно.

– Что вам надо? – спрашивают его изнутри.

– Деньги для Марии, – отвечает он.

Ему выносят деньги, и машина идет дальше, опять в полной темноте. Но как только на ее пути попадается дом, в котором есть деньги, срабатывает какое-то неизвестное ему устройство, и фары загораются. Он снова стучит в окно, и его снова спрашивают:

– Что вам надо?

– Деньги для Марии.

Он просыпается во второй раз.

Темнота. Все еще ночь, по-прежнему кругом ни огонька и ни звука, и среди этого мрака и безмолвия с трудом верится, что ничего не случится, и в свой час придет рассвет, и наступит утро.

Кузьма лежит и думает, сна больше нет. Откуда-то сверху, как неожиданный дождь, падают свистящие звуки реактивного самолета и сразу же стихают, удаляясь вслед за самолетом. Опять тишина, но теперь она кажется обманчивой, словно вот-вот должно что-то произойти. И это ощущение тревоги проходит не сразу.

Кузьма думает: ехать или не ехать? Он думал об этом и вчера и позавчера, но тогда еще оставалось время для размышлений, и он мог не решать ничего окончательно, теперь времени больше нет. Если утром не поехать, будет поздно. Надо сейчас сказать себе: да или нет? Надо, конечно, ехать. Ехать. Хватит мучиться. Здесь ему больше просить не у кого. Утром он встанет и сразу пойдет на автобус. Он закрывает глаза – теперь можно спать. Спать, спать, спать… Кузьма пытается накрыться сном, как одеялом, уйти в него с головой, но ничего не получается. Ему кажется, он спит у костра: повернешься одним боком, холодно другому. Он спит и не спит, ему снова грезится машина, но он понимает, что ему ничего не стоит открыть сейчас глаза и окончательно очнуться. Он поворачивается на другой бок – все еще ночь, которую не приручить никакими ночными сменами.

Утро. Кузьма поднимается и заглядывает в окно: снега нет, но пасмурно, в любую минуту он может пойти. Мутный неласковый рассвет разливается неохотно, как бы через силу. Опустив голову, пробежала перед окнами собака и свернула в переулок. Людей не видно. С северной стороны вдруг бьет о стену порыв ветра и сразу же спадает. Через минуту снова удар, потом еще.

Кузьма идет на кухню и говорит Марии, которая возится у печки:

– Собери мне чего-нибудь с собой, поеду я.

– В город? – настораживается Мария.

– В город.

Мария вытирает о фартук руки и садится перед печкой, щурясь от жара, обдающего ее лицо.

– Не даст он, – говорит она.

– Ты не знаешь, где конверт с адресом? – спрашивает Кузьма.

– Где-нибудь в горнице, если живой. Ребята спят. Кузьма находит конверт и возвращается на кухню.

– Не даст он, – повторяет Мария.

Кузьма садится за стол и молча ест. Он и сам не знает, никто не знает, даст или не даст. В кухне становится жарко. О ноги Кузьмы трется кошка, и он отталкивает ее.

– Сам-то назад приедешь? – спрашивает Мария.

Он отставляет от себя тарелку и задумывается. Кошка, выгнув спину, точит в углу когти, потом опять подходит к Кузьме и жмется к его ногам. Он встает и, помолчав, не найдя, что сказать на прощанье, идет к дверям.

Он одевается и слышит, что Мария плачет. Ему пора уходить – автобус отправляется рано. А Мария пусть поплачет, если она по-другому не может.

На улице ветер – все качается, стонет, гремит.

Ветер дует автобусу в лоб, сквозь щели в окнах проникает внутрь. Автобус поворачивается к ветру боком, и стекла сразу начинают позванивать, в них бьет поднятыми с земли листьями и мелкими, как песок, невидимыми камешками. Холодно. Видно, этот ветер и принесет с собой морозы, снег, а там и до зимы недалеко, уже конец октября.

Кузьма сидит на последнем сиденье у окна. Народу в автобусе немного, свободные места есть и впереди, но ему не хочется подниматься и переходить. Он втянул голову в плечи и, нахохлившись, смотрит в окно. Там, за окном, километров двадцать подряд одно и то же: ветер, ветер, ветер – ветер в лесу, ветер в поле, ветер в деревне.

Люди в автобусе молчат – непогода сделала их угрюмыми и неразговорчивыми. Если кто и перебросится словом, то вполголоса, не понять. Даже думать не хочется. Все сидят и только хватаются за спинки передних сидений, когда подбрасывает, устраиваются поудобней – все заняты лишь тем, что едут.

На подъеме Кузьма пытается различить вой ветра и вой мотора, но они слились в одно – только вой, и все. Сразу за подъемом начинается деревня. Автобус останавливается возле колхозной конторы, но пассажиров тут нет, никто не входит. В окно Кузьме видна длинная пустая улица, по которой, как по трубе, носится ветер.

Автобус снова трогается. Шофер, молодой еще парень, оглядывается через плечо на пассажиров и лезет в карман за папиросой. Кузьма обрадованно спохватывается: он совсем забыл про папиросы. Через минуту по автобусу плывет синий клочковатый дым.

Опять деревня. Шофер останавливает автобус возле столовой и поднимается. – Перерыв, – говорит он. – Кто будет завтракать, пойдемте, а то еще ехать да ехать.

Кузьме есть не хочется, и он выходит, чтобы размяться. Рядом со столовой магазин, точно такой же, как и у них в деревне. Кузьма поднимается на высокое крыльцо, открывает дверь. Все так же, как и у них: в одной стороне – продовольственные, в другой – промтовары. У прилавка о чем-то болтают три женщины, продавщица, скрестив руки на груди, лениво их слушает. Она моложе Марии, и у нее, видно, все хорошо: она спокойна.

Кузьма подходит к горячей печке и вытягивает над ней руки. Отсюда в окно видно будет, когда шофер выйдет из столовой, и Кузьма успеет добежать. Ветер хлопает ставнем, продавщица и женщины оборачиваются и смотрят на Кузьму. Ему хочется подойти к продавщице и сказать ей, что у них в деревне магазин точно такой же и что его Мария полтора года тоже стояла за прилавком. Но он не двигается. Ветер снова хлопает ставнем, и женщины опять оборачиваются и смотрят на Кузьму.

Кузьма хорошо знает, что ветер поднялся только сегодня и что еще ночью, когда он вставал, было спокойно, и все-таки не может отделаться от чувства, что ветер дует давно, все эти дни.

Пять дней назад пришел мужик лет сорока или чуть побольше, с виду не городской и не деревенский, в светлом плаще, в кирзовых сапогах и в кепке. Марии дома не было. Мужик наказал, чтобы завтра она не открывала магазин, он приехал делать учет.

На следующий день началась ревизия. В обед, когда Кузьма заглянул в магазин, там стоял полный тарарам. Все банки, коробки и пачки Мария и ревизор вытаскивали на прилавок, по десять раз считали их и пересчитывали, сюда же принесли из склада большие весы и наваливали на них мешки с сахаром, с солью и крупой, собирали ножом с оберточной бумаги масло, гремели пустыми бутылками, перетаскивая их из одного угла в другой, выковыривали из ящика остатки слипшихся леденцов. Ревизор с карандашом за ухом бойко бегал между горами банок и ящиков, вслух их считал, почти не глядя, перебирал чуть ли не всеми пятью пальцами на счетах костяшки, называл какие-то цифры и, чтобы записать их, встряхивая головой, ловко ронял себе в руку карандаш. Видно было, что дело свое он знает хорошо.

Мария пришла домой поздно, вид у нее был измученный.

– Как там у тебя? – осторожно спросил Кузьма.

– Да как – пока никак. На завтра еще промтовары остались. Завтра как-нибудь будет.

Она накричала на ребят, которые что-то натворили, и сразу легла. Кузьма вышел на улицу. Где-то палили свиную тушу, и сильный, приятный запах разошелся по всей деревне. Страда кончилась, картошку выкопали, и теперь люди готовятся к празднику, ждут зиму. Хлопотливое, горячее время осталось позади, наступило межсезонье, когда можно погулять, осмотреться по сторонам, подумать. Пока тихо, но через неделю деревня взыграет, люди вспомнят о всех праздниках, старых и новых, пойдут, обнявшись, от дома к дому, закричат, запоют, будут опять вспоминать войну и за столом простят друг другу все свои обиды.

Ревизор молчал.

– Так скажи, откуда столько? Тысяча, что ли?

– Тысяча, – подтвердил ревизор.

– Новыми?

– Теперь на старые счета нет.

– Да ведь это сумасшедшие деньги, – задумчиво произнес Кузьма. – Я столько и в руках не держал. Мы ссуду в колхозе брали семьсот рублей на дом, когда ставили, и то много было, до сегодняшнего дня не расплатились. А тут тысяча. Я понимаю, можно ошибиться, набежит там тридцать, сорок, ну, пускай сто рублей, но откуда тысяча? Ты, видать, на этой работе давно, должен знать, как это получается.

– Не знаю, – покачал головой ревизор.

– А не могли ее сельповские с фактурой нагреть?

– Не знаю. Все могло быть. Я вижу, образование у нее небольшое.

– Какое там образование – грамотешка! С таким образованием только получку считать, а не казенные деньги. Я ей сколько раз говорил: не лезь не в свои сани. Работать как раз некому было, ее и уговорили. А потом как будто все ладно пошло.

– Товары она всегда сама получала или нет? – спросил ревизор.

– Нет. Кто поедет, с тем и заказывала.

– Тоже плохо. Так нельзя.

– Ну вот…

– А самое главное: целый год не было учета. Они замолчали, и в наступившей тишине стало слышно, как в спальне все еще всхлипывает Мария. Где-то вырвалась из раскрытой двери на улицу песня, прогудела, как пролетающий шмель, и стихла – после нее всхлипы Марии показались громкими и булькали, как обрывающиеся в воду камни.

– Что же теперь будет-то? – спросил Кузьма, непонятно к кому обращаясь – к самому себе или к ревизору.

Ревизор покосился на ребят.

– Идите отсюда! – цыкнул на них Кузьма, и они гуськом засеменили в свою комнату.

– Я завтра еду дальше, – придвигаясь к Кузьме, негромко начал ревизор. – Мне надо будет еще в двух магазинах сделать учет. Это примерно дней на пять работы. А через пять дней… – Он замялся. – Одним словом, если вы за это время внесете деньги… Вы меня понимаете?

– Чего ж не понять, – откликнулся Кузьма.

– Я же вижу: ребятишки, – сказал ревизор. – Ну, осудят ее, дадут срок…

Кузьма смотрел на него с жалкой, подергивающейся улыбкой.

– Только поймите: об этом никто не должен знать. Я не имею права так делать. Я сам рискую.

– Понятно, понятно.

– Собирайте деньги, и мы постараемся это дело замять.

– Тысячу рублей, – сказал Кузьма.

– Понятно, тысячу рублей, одну тысячу. Мы соберем. Нельзя ее судить. Я с ней много лет живу, ребятишки у нас.

Ревизор поднялся.

– Спасибо тебе, – сказал Кузьма и, кивая, пожал ревизору руку. Тот ушел. Во дворе за ним скрипнула калитка, перед окнами прозвучали и затихли шаги.

Кузьма остался один. Он пошел на кухню, сел перед не топленной со вчерашнего дня печкой и, опустив голову, сидел так долго-долго. Он ни о чем не думал – для этого уже не было сил, он застыл, и только голова его опускалась все ниже и ниже. Прошел час, второй, наступила ночь.

Кузьма медленно поднял голову. Перед ним стоял Витька – босиком, в майке.

– Чего тебе?

– Папа, у нас все в порядке будет? Кузьма кивнул. Но Витька не уходил, ему надо было, чтобы отец сказал это словами.

– А как же! – ответил Кузьма. – Мы всю землю перевернем вверх тормашками, а мать не отдадим. Нас пятеро мужиков, у нас получится.

– Можно, я скажу ребятам, что у нас все в порядке будет?

– Так и скажи: всю землю перевернем вверх тормашками, а мать не отдадим.

Витька, поверив, ушел.

Утром Мария не поднялась. Кузьма встал, разбудил старших ребят в школу, налил им вчерашнего молока. Мария лежала на кровати, уставив глаза в потолок, и не шевелилась. Она так и не разделась, лежала в платье, в котором пришла из магазина, лицо у нее заметно опухло. Перед тем как уходить, Кузьма постоял над ней, сказал:

– Отойдешь немножко, вставай. Ничего, обойдется, люди помогут. Не стоит тебе раньше времени из-за этого помирать.

Он пошел в контору, чтобы предупредить, что на работу не выйдет.

Председатель был у себя в кабинете один. Он поднялся, подал Кузьме руку и, пристально глядя на него, вздохнул.

– Что? – не понял Кузьма.

– Слышал я про Марию, – ответил председатель. – Теперь уж вся деревня, поди, знает.

– Все равно не скроешь – пускай, – потерянно махнул рукой Кузьма.

– Что будешь делать? – спросил председатель.

– Не знаю. Не знаю, куда и пойти.

– Надо что-нибудь делать.

– Сам видишь, ссуду я тебе сейчас дать не могу, – сказал председатель. – Отчетный год на носу. Отчетный год кончится, потом посоветуемся, может, дадим. Дадим – чего там! А пока занимай под ссуду, все легче будет, не под пустое место просишь.

– Спасибо тебе.

– Нужны мне твои «спасибо»! Как Мария-то?

– Ты иди скажи ей.

– Надо сказать. – У дверей Кузьма вспомнил: – Я на работу сегодня не выйду.

– Иди, иди. Какой из тебя теперь работник! Нашел о чем говорить!

Мария все еще лежала. Кузьма присел возле нее на кровать и сжал ее плечо, но она не откликнулась, не дрогнула, будто ничего и не почувствовала.

– Председатель говорит, что после отчетного собрания даст ссуду, – сказал Кузьма.

Она слабо шевельнулась и снова замерла.

– Ты слышишь? – спросил он.

С Марией вдруг что-то случилось: она вскочила, обвила шею Кузьмы руками и повалила его на кровать.

– Кузьма! – задыхаясь, шептала она. – Кузьма, спаси меня, сделай что-нибудь, Кузьма!

Он пробовал вырваться, но не мог. Она упала на него, сдавила ему шею, закрыла своим лицом его лицо.

– Родной мой! – исступленно шептала она. – Спаси меня, Кузьма, не отдавай им меня!

Он, наконец, вырвался.

– Дура баба, – прохрипел он. – Ты что, с ума сошла?

– Кузьма! – слабо позвала она.

– Чего это ты выдумала? Ссуда вот будет, все хорошо будет, а ты как сдурела.

– Кузьма!

– Здесь я.

Он сбросил сапоги и прилег рядом с ней. Мария дрожала, ее плечи дергались и подпрыгивали. Он обнял ее и стал водить по плечу своей широкой ладонью – взад и вперед, взад и вперед. Она прижалась к нему ближе. Он все водил и водил ладонью по ее плечу, пока она не затихла. Он еще полежал рядом с ней, потом поднялся. Она спала.

Кузьма размышлял: можно продать корову и сено, но тогда ребятишки останутся без молока.

Из хозяйства продавать больше было нечего. Корову тоже надо оставить на последний случай, когда не будет выхода. Значит, своих денег нет ни копейки, все придется занимать. Он не знал, как можно занять тысячу рублей, эта сумма представлялась ему настолько огромной, что он все путал ее со старыми деньгами, а потом спохватывался и, холодея, обрывал себя. Он допускал, что такие деньги существуют, как существуют миллионы и миллиарды, но то, что они могут иметь отношение к одному человеку, а тем более к нему, казалось Кузьме какой-то ужасной ошибкой, которую – начни он только поиски денег – уже не исправить. И он долго не двигался – казалось, он ждал чуда, когда кто-то придет и скажет, что над ним подшутили и что вся эта история с недостачей ни его, ни Марии не касается. Сколько людей было вокруг него, которых она действительно не касалась!

Хорошо еще, что шофер подогнал автобус к самому вокзалу и Кузьме не пришлось добираться к нему по ветру, который как начал дуть от дома, так и не перестал. Здесь, на станции, гремит на крышах листовое железо, по улице метет бумагу и окурки, и люди семенят так, что не понять – или их несет ветер, или они все же справляются с ним и бегут, куда им надо, сами. Голос диктора, объявляющего о прибытии и отправлении поездов, рвется на части, комкается, и его невозможно разобрать. Гудки маневровых паровозов, пронзительные свистки электровозов кажутся тревожными, как сигналы об опасности, которую надо ждать с минуты на минуту.

За час до поезда Кузьма становится в очередь за билетами. Кассу еще не открывали, и люди стоят, подозрительно следя за каждым, кто проходит вперед. Минутная стрелка на круглых электрических часах над окошечком кассы со звоном прыгает от деления к делению, и люди всякий раз задирают головы, мучаются.

Наконец кассу открывают. Очередь сжимается и замирает. В окошечко кассы просовывается первая голова; проходит две, три, четыре минуты, а очередь не движется.

– Что там – торгуются, что ли? – кричит кто-то сзади.

Голова выползает обратно, и женщина, стоявшая в очереди первой, оборачивается: – Оказывается, нет билетов.

– Граждане, в общие и плацкартные вагоны билетов нет! – кричит кассирша.

Очередь комкается, но не расходится.

– Не знают, как деньги выманить, – возмущается толстая, с красным лицом и в красном платке тетка. – Понаделали мягких вагонов – кому они нужны? Уж на что самолет, и то в нем все билеты поровну стоят.

– В самолетах и летайте, – беззлобно отвечает кассирша.

– И полетим! – кипятится тетка. – Вот еще раз, два такие фокусы выкинете, и ни один человек к вам не пойдет. Совести у вас нету.

– Летайте себе на здоровье – не заплачем!

– Заплачешь, голубушка, заплачешь, когда без работы-то останешься.

Кузьма отходит от кассы. Теперь до следующего поезда часов пять, не меньше. А может, все-таки взять в мягкий? Черт с ним! Неизвестно еще, будут в том поезде простые места или нет – может, тоже одни мягкие? Зря прождешь. «Снявши голову, по волосам не плачут», – почему-то вспоминает Кузьма. В самом деле – лишняя пятерка погоды теперь не сделает. Тысяча нужна – чего уж теперь по пятерке плакать.

Кузьма возвращается к кассе. Очередь разошлась, и перед кассиршей лежит раскрытая книга.

– Мне до города, – говорит ей Кузьма.

– Билеты только в мягкий вагон, – будто читает кассирша, не поднимая глаз от книги.

– Давай куда есть.

Она отмечает линейкой прочитанное, откуда-то сбоку достает билет и сует его под компостер.

Теперь Кузьма прислушивается, когда назовут его поезд. Поезд подойдет, он сядет в мягкий вагон и со всеми удобствами доедет до города. Утром будет город. Он пойдет к брату и возьмет у него те деньги, которых не хватает до тысячи. Наверное, брат снимет их с книжки. Перед отъездом они посидят, выпьют на прощанье бутылку водки, а потом Кузьма отправится обратно, чтобы успеть к возвращению ревизора. И пойдет у них с Марией опять все как надо, заживут как все люди. Когда кончится эта беда и Мария отойдет, будут они и дальше растить ребят, ходить с ними в кино – как-никак свой колхоз: пятеро мужиков и мать. Всем им еще жить да жить. По вечерам, укладываясь спать, будет он, Кузьма, как и раньше, заигрывать с Марией, шлепать ее по мягкому месту, а она будет ругаться, но не зло, понарошку, потому что она и сама любит, когда он дурачится. Много ли им надо, чтобы все было хорошо? Кузьма приходит в себя. Много, ох много – тысячу рублей. Но теперь уже не тысячу, больше половины из тысячи он с грехом пополам достал. Ходил унижался, давал обещания, где надо и не надо, напоминал о ссуде, боясь, что не дадут, а потом, стыдясь, брал бумажки, которые жгли руки и которых все равно было мало.

К первому он, как, наверно, и любой другой в деревне, пошел к Евгению Николаевичу.

– А, Кузьма, – встретил его Евгений Николаевич, открывая дверь. – Заходи, заходи. Присаживайся. А я уж думал, что ты на меня сердишься – не заходишь.

– За что мне на тебя сердиться, Евгений Николаевич?

– А я не знаю. Об обидах не все говорят. Да ты садись. Как жизнь-то?

– Ничего.

– Ну-ну, прибедняйся. В новый дом переехал и все ничего?

– Да мы уж год в новом доме. Чего теперь хвастать?

– А я не знаю. Ты не заходишь, не рассказываешь.

Евгений Николаевич убрал со стола раскрытые книги, не закрывая, перенес их на полку. Он моложе Кузьмы, но в деревне его величают все, даже старики, потому что вот уже лет пятнадцать он директор школы, сначала семилетки, потом восьмилетки. Родился и вырос Евгений Николаевич здесь же и, закончив институт, крестьянского дела не забыл: сам косит, плотничает, держит у себя большое хозяйство, когда есть время, ходит с мужиками на охоту, на рыбалку. Кузьма сразу пошел к Евгению Николаевичу потому, что знал: деньги у него есть. Живет он вдвоем с женой – 248 она у него тоже учительница, – зарплата у них хорошая, а тратить ее особенно некуда, все свое – и огород, и молоко, и мясо.

Видя, что Евгений Николаевич собирает книги, Кузьма приподнялся.

– Может, я не ко времени?

– Сиди, сиди, как это не ко времени! – удержал его Евгений Николаевич. – Время есть. Когда мы не на работе, время у нас свое, не казенное. Значит, и тратить мы его должны как душе угодно, правда?

– Как будто.

– Почему «как будто»? Говори, правда. Время есть. Чай вот можно поставить.

– Чай не надо, – отказался Кузьма. – Не хочу. Недавно пил.

– Ну, смотри. Говорят, сытого гостя легче потчевать. Правда?

– Правда.

Кузьма поерзал на стуле, решился:

– Я, Евгений Николаевич, по делу к тебе тут по одному пришел.

– По делу? – Евгений Николаевич, насторожившись, сел за стол. – Ну, так давай говори. Дело есть дело, его решать надо. Как говорят, куй железо, пока горячо.

– Не знаю, как и начать, – замялся Кузьма.

– Говори, говори.

– Да дело такое: деньги я пришел у тебя просить.

– Сколько тебе надо? – зевнул Евгений Николаевич.

– Мне много надо. Сколько дашь.

– Ну, сколько – десять, двадцать, тридцать?

– Нет, – покачал головой Кузьма. – Мне надо много. Я тебе скажу зачем, чтобы понятно было. Недостача у моей Марии большая получилась – может, ты знаешь?

– Ничего не знаю.

– Вчера ревизию кончили – и вот преподнесли, значит.

Евгений Николаевич забарабанил по столу костяшками пальцев.

– Неприятность какая, – сказал он.

– Неприятность, говорю, какая. Как это у нее получилось?

– Вот получилось.

Они замолчали. Стало слышно, как тикает где-то будильник; Кузьма поискал его глазами, но не нашел. Будильник стучал, почти захлебываясь. Евгений Николаевич вновь забарабанил по столу пальцами. Кузьма взглянул на него – он чуть заметно морщился.

– Судить могут, – сказал Евгений Николаевич.

– Для того деньги и ищу, чтоб не судили.

– Все равно судить могут. Растрата есть растрата.

– Нет, не могут. Она оттуда не брала, я знаю.

– Что ты мне-то говоришь? – обиделся Евгений Николаевич. – Я не судья. Ты им скажи. Я говорю это к тому, что надо осторожно: а то и деньги внесешь, и судить будут.

– Нет. – Кузьма вдруг почувствовал, что он и сам боится этого, и сказал больше себе, чем ему. – Теперь смотрят, чтоб не зря. Мы не пользовались этими деньгами, они нам не нужны. У ней ведь недостача эта оттого, что малограмотная она, а не как-нибудь.

– Они этого не понимают, – махнул рукой Евгений Николаевич.

Кузьма вспомнил про ссуду и, не успев успокоиться, сказал жалобно и просяще, так что противно стало самому:

– Я ведь ненадолго занимаю у тебя, Евгений Николаевич. Месяца на два, на три. Мне председатель ссуду пообещал после отчетного собрания.

– А сейчас не дает?

– Сейчас нельзя. Мы еще за старую не расплатились, когда дом ставили. И так навстречу идет, другой бы не согласился.

Снова вырвалась откуда-то частая дробь будильника, застучала тревожно и громко, но Кузьма и на этот раз не нашел его. Будильник мог стоять или за шторой на окне, или на книжной полке, но звук, казалось, шел откуда-то сверху. Кузьма не вытерпел и взглянул на потолок, а потом выругал себя за дурость.

– А ты уже к кому-нибудь ходил? – спросил Евгений Николаевич.

– Нет, к тебе первому.

– Что ж делать – дать придется! – вдруг воодушевляясь, сказал Евгений Николаевич. – Если не дать, ты скажешь: вот Евгений Николаевич пожалел, не дал. А люди обрадуются.

– Зачем мне про тебя говорить, Евгений Николаевич?

– А я не знаю. Я не про тебя, конечно, – вообще. Народ всякий. Только у меня деньги на сберкнижке в районе. Я специально подальше их держу, чтоб не вытаскивать по пустякам. Ехать туда надо. Времени вот сейчас нет. – Он опять поморщился. – Придется съездить. Дело такое. У меня там сотня и есть – сниму. Это правильно: мы друг другу помогать должны.

Кузьма, как-то вдруг сразу обессилев, молчал.

– На то мы и люди, чтобы быть вместе, – говорил Евгений Николаевич. – Про меня в деревне всякое болтают, а я никому еще в помощи не отказывал. Ко мне часто приходят: то пятерку, то десятку дай. Другой раз последние отдаю. Правда, люблю, чтобы возвращали, за здорово живешь тоже работать неохота.

– Я отдам, – сказал Кузьма.

– Да я не про тебя, я знаю, что ты отдашь. Вообще говорю. У тебя совесть есть, я знаю. А у некоторых нет – так живут. Да ты сам знаешь – что тебе говорить! Народ всякий.

Евгений Николаевич все говорил и говорил, и у Кузьмы разболелась голова. Он устал. Когда он, наконец, вышел на улицу, последний туман, который держался до обеда, рассеялся, и светило солнце. Воздух был прозрачный и ломкий – как всегда в последние погожие дни поздней осени. Лес за деревней казался близким, и стоял он не сплошной стеной, а делился на деревья, уже голые и посветлевшие.

На воздухе Кузьме стало легче. Он шел, и идти ему было приятно, но где-то внутри, как нарыв, по-прежнему зудила боль. Он знал – это надолго.

Мария все-таки поднялась, но рядом с ней за столом сидела Комариха. Кузьма сразу понял, в чем дело.

– Ты уж прибежала. – Он готов был выбросить Комариху за дверь. – Почуяла. Как ворона на падаль.

– Я не к тебе пришла, и ты меня не гони, – затараторила Комариха. – Я вот к Марии пришла, по делу.

– Знаю я, по какому ты делу пришла.

– По какому надо, по такому и пришла.

– Вот-вот.

Мария, сидевшая неподвижно, повернулась.

– Ты, Кузьма, в наши дела не лезь. Не нравится – уйди в другую комнату или еще куда. Не бойся, Комариха, давай дальше.

– Я не боюсь. – Комариха достала откуда-то из-под юбки карты, косясь на Кузьму, стала раскладывать. – Поди, не ворую – чего мне бояться. А на всех если внимание обращать, нервов не хватит.

– Сейчас она тебе наворожит! – усмехнулся Кузьма.

– А как карты покажут, так и скажу, врать не стану.

– Где там – всю правду выложишь! Мария повернула голову, с затаившейся болью сказала:

– Уйди, Кузьма!

Кузьма сдержался, умолк. Он ушел на кухню, но и здесь было слышно, как Комариха плюет на пальцы, заставляет Марию вытягивать из колоды три карты, бормочет:

– А казенный дом тебе, девка, слава те господи, не выпал. Врать не стану, а нету. Вот она, карта. Будет тебе дальняя дорога – вот она, дорога, и бубновый интерес.

– Ага, орден в Москву вызовут получать, – не выдержал Кузьма.

– И будут у тебя хлопоты, большие хлопоты – не маленькие. Вот они, здесь. До трех раз надо. – Видно, Комариха собрала карты. – Сними-ка, девка. Хотя нет, подожди, тебе снимать нельзя. Надо, чтобы был чужой человек, который не ворожит. У тебя ребятишки дома?

– Ах ты, беда!

– Да давай сниму, – сказала Мария.

– Нет, нельзя, карта другая пойдет. Эй, Кузьма! – ласково запела Комариха. – Иди-ка к нам сюда на минутку. Ты на нас, грешных, не серчай. У тебя свое поверье, у нас свое. Сними-ка нам, дружок, шапку с колоды.

– Язви тебя! – Кузьма подошел и толкнул сверху карты.

– Вот так. У меня зять тоже не верил, партейный был – как же! – а как в сорок восьмом под суд его отдали, в тот же вечер ко мне за молитвой прибежал.

Она раскладывала карты вниз картинками, продолжала:

– Это ведь до поры до времени не верят, пока жизнь спокойная. А случись беда, да не так чтоб просто беда, а беда с горем – сра-а-зу и про бога вспоминают и про слуг его, которым в глаза плевали.

– Мели, мели, Комариха, – устало отмахнулся Кузьма.

– А я не мелю. Говорю как знаю. Вот ты, думаешь, не веришь хоть и в эту ворожбу? Это тебе только кажется, что не веришь. А случись завтра война, думаешь, не интересно тебе будет сворожить, убьют тебя или не убьют?

– Да ты раскрывай карты-то, – заторопила Мария.

Комариха отступилась от Кузьмы и затянула опять про бубновые интересы и крестовые хлопоты. Кузьма прислушался: казенный дом не выпал и на этот раз.

После Комарихи они остались дома вдвоем. Мария все так же сидела за столом, спиной к Кузьме, и смотрела в окно. Кузьма курил.

Мария не шевелилась. Кузьма за ее спиной приподнялся и посмотрел туда, куда смотрела она, но ничего не увидел. Он боялся заговорить с ней, боялся, что, скажи он хоть слово, произойдет что-нибудь нехорошее, что потом не поправить. Молчать было тоже невмоготу. У него опять разболелась голова, и острые, тукающие удары били в висок, заставляя его ждать их и бояться.

Мария молчала. Он исподволь следил за нею, но он мог бы и не следить, потому что, пошевелись она, он в тишине сразу услышал бы любой ее шорох. Он ждал.

Наконец она пошевелилась, и он вздрогнул.

– Кузьма, – произнесла она, по-прежнему глядя в окно.

Он увидел, что она смотрит в окно, и опустил глаза.

Вдруг она засмеялась. Он смотрел в пол и не поверил, что это смеется она.

Она засмеялась во второй раз, но теперь ее смех был где-то далеко. Он поднял глаза – ее не было. Он испугался. Оглядываясь, он поднялся и осторожно подошел к двери, ведущей в спальню. Она лежала на кровати.

– Иди сюда, – позвала она, не глядя на него. Он подошел.

– Ляг, полежи со мной.

Он осторожно лег рядом с ней и почувствовал, что она дрожит.

Через полчаса она рассказала:

– Ты, поди, решил, что я сошла с ума. Я и правда ненормальная. То плачу, то вдруг стала смеяться. Я вспомнила, кто-то рассказывал, что бабы там, в тюрьмах этих, вытворяют друг над другом. Срам какой. Мне стало нехорошо.

А потом думаю: да ведь я еще не там, я еще здесь.

Она прижалась к Кузьме и заплакала.

– Ну вот и опять плачу, – всхлипывала она. – Не отдавай ты им меня, не отдавай, хороший ты мой. Не хочу…

Поезд подходит медленно, уже остановившись, в последний раз со скрежетом дергается и замирает. Кузьма замерз, но в вагон поднимается не сразу. Стоит, смотрит. Несколько пассажиров с поезда мечутся по перрону, перебегая от одного киоска к другому, – со стороны кажется, что их кружит ветер. Откуда-то из-за туч пробивается легкое и тонкое, как высохший лист, солнечное пятно, хотя самого солнца не видно; подрагивая, оно чуть держится на платформе, на крышах вагонов, но ветер быстро срывает его и уносит.

В 1967 году была напечатана первая повесть В. Распутина «Деньги для Марии». В ней определились главные темы творчества писателя: утверждение высших нравственных ценностей, боль за будущее родной страны и ее народа.

В произведении переплетаются две сюжетные линии: поездка главного героя, деревенского жителя, в город к брату, и описание событий, послуживших причиной непростого для него решения. Пять трудных дней, от которых зависит судьба Кузьмы и его семьи, описывает в повести Валентин Распутин. «Деньги для Марии» - краткое содержание предлагается ниже - попытка достучаться до очерствевших сердец людей, часто забывающих, что значат взаимовыручка и бескорыстие.

Беспокойная ночь

Кузьму разбудил яркий свет фар, бивший в окно. Он встал, покурил и вернулся в кровать. Затем он увидел странный сон. Будто едет на разбудившей его машине, останавливаясь у домов, в которых вспыхивает свет. Это значит, что здесь есть деньги, и он берет их для Марии.

Кузьма просыпается второй раз и уже не может уснуть. Его мучит одна мысль: ехать или не стоит? Наконец решает: выхода нет. Здесь просить больше не у кого. Нужно ехать. Утренним автобусом. Он пролежал, словно в забытьи, до утра. Так начинает повесть Распутин. Деньги для Марии - краткое содержание повести это покажет - превратились для героя в наваждение. Почему? Это станет понятно позже.

В город

Утром Кузьма выглянул в окно: было пасмурно, словно вот-вот пойдет снег. В стену вдруг ударил ветер огромной силы. Он будет сопровождать героя всю долгую дорогу сначала на автобусе, затем в поезде.

Мария, узнав, что муж все же решился ехать, ответила: «Не даст». А когда Кузьма нашел конверт с адресом и сел за стол, спросила: «… Назад приедешь?» Одеваясь, он слышал плач, но пора было идти.

Описанием непогоды и долгой дороги в автобусе продолжает Распутин «Деньги для Марии». Краткое содержание его состояния может быть выражено просто. Он расположился на последнем сидении, втянув голову в плечи. Ему казалось, что вокруг только ветер и вой.

В одной из деревень автобус остановился у магазина. Вид продавщицы вызвал в Кузьме воспоминания о недавних событиях.

Ревизия

5 дней тому назад в их доме появился незнакомый мужчина. Он приехал проводить учет в магазине, где торговала Мария. А вечером второго дня вернувшийся с работы Кузьма увидел за столом плачущую жену и ревизора, сидевшего с каким-то растерянным и виноватым видом. Он рассказал, что выявилась крупная недостача - в тысячу рублей, что по новым деньгам было непомерно большой суммой. Ситуация складывалась сложная - отмечает Валентин Распутин. Деньги для Марии - краткое содержание разговора мужчин это подтверждает - никогда не были целью жизни. Себе она точно ни копейки не взяла. Да и образование имела такое, что обмануть ее другим, например, сельповским, часто передававшим товар с кем-то по пути, ничего не стоило. Кузьма отмечал, что просил жену не ввязываться в это дело, но работать в магазине было некому, и она согласилась.

Ревизор и сам понимал, что Мария стала жертвой. Потому готов был замять это дело, если в течение пяти дней - столько он будет ездить с проверкой по деревням - вся тысяча будет возвращена в кассу. Иначе будет суд. С этим он и ушел.

Начало первого дня

Мария утром не встала. Проводив детей в школу, Кузьма отправился в контору. С этого начинает рассказ о первом из пяти дней Распутин. Краткое содержание (деньги для Марии нужно было где-то доставать) его было следующим. Сначала мужчина отправился к председателю, который пообещал через два-три месяца, когда закончится отчетный год, дать ссуду. Вернувшись домой, застал жену в том же состоянии. После слов, что все еще можно исправить, она вдруг вскочила и стала умолять мужа спасти ее. Постепенно Мария успокоилась и заснула. А Кузьма стал думать: что делать? Денег у них не было - еще 700 рублей, взятых на новый дом, не отдали. Продать корову - можно вовсе без ничего остаться. Оставалось одно: идти к односельчанам. Все это воскресало в памяти ехавшего Кузьмы.

На вокзале билеты были только в мягкий вагон - отмечает Распутин. Деньги для Марии - содержание разговора с ревизором давало это понять - нужны были срочно. Потому Кузьма решил, что пятерка роли не играет. Теперь мог помочь только брат, с которым не виделись семь лет.

Первый день: продолжение

Успокоив жену, мужчина отправился к директору школы, у которого всегда водились деньги. Тот завел неприятный разговор, суть которого сводилась к тому, что дать придется, иначе люди осудят. И пообещал снять с книжки сто рублей.

Дома Кузьма застал Комариху: она гадала на картах и уверяла Марию, что казенный дом ей не выпадает. Когда гостья вдруг рассмеялась. Затем начала говорить о том, что ее ожидает в тюрьме, и снова расплакалась. Эти приступы неожиданной смены настроения свидетельствовали о тяжелом душевном состоянии героини, в один миг лишившейся покоя и устоявшейся жизни.

В поезде

В мягком вагоне Кузьма чувствовал себя неловко. Он оказался в купе с полковником, человеком в майке и язвительным Геннадием Ивановичем. Здесь намечается тема отношения к деревне и крестьянству, которую будет развивать в своих

«Деньги для Марии» - краткое содержание разговора в купе это подчеркивает - повесть, в которой автора больше волнует влияние материальной стороны жизни на Геннадий Иванович ставит в упрек деревне то, что она живет на всем готовом и пользуется массой преимуществ перед городом. Больше всего его возмущало, что рабочих посылали на уборку урожая. Подобный разговор смутил Кузьму, и он с удовольствием согласился перейти в другое купе, чтобы уступить свое место игроку в преферанс.

Проклятый магазин

Краткое содержание повести Распутина «Деньги для Марии» продолжает рассказ о том, как Мария стала торговать. Ее не первую обвиняли в растрате, потому работать продавцом никто не хотел. Да и Марию-то уговорили случайно. Сначала согласилась пойти в магазин, закрытый уже несколько месяцев, Надя Воронцова. Но только после рождения ребенка - это через 4-5 месяцев. Мария же жила рядом с магазином, да и ссуду за дом нужно было выплачивать. После долгих размышлений она согласилась поработать временно. Но прошло четыре месяца, и Надя заявила, что передумала. А Мария попривыкла, да и проведенный по ее просьбе учет показал, что все в порядке. Дети всегда были под присмотром, да и в магазине не было надобности сидеть весь день. Она могла заниматься делами, а когда приходил покупатель, бежала его отпускать. Так все шло своим чередом, пока Мария не стала настаивать на том, что надо бы провести ревизию. И вот ее результат - непонятно каким образом возникшая недостача, да еще такая крупная, что сам проверяющий был в изумлении. А жизнь женщины вдруг оборвалась. Ее попытки обратиться к людям закончились ничем - подруга детства лишь разрыдалась, не предложив конкретной помощи. И она вот уже третий день не выходила из дома. Плакала и просила о смерти, представляя, как останутся без нее Кузьма и четыре сына.

Сон в поезде

Муж ее ехал уже в другом купе. Семейная пара стариков вызывала в нем воспоминания о жене и их еще недавно спокойной благополучной жизни. Заснув, он увидел еще один странный сон, в котором колхозники решили собрать - в деталях описывает все Распутин - деньги для Марии. Краткое содержание его сводится к тому, что председатель предложил посчитать всех жителей и разделить на них тысячу. Получилось, что каждому нужно было сдать всего по 4,40. Округлили и сложились по 5 рублей. Вышло больше суммы. Когда особо нуждающимся разрешили взять из остатка сколько нужно, оказалось, что исчезли все деньги. Кузьма испытал во сне ужас и проснулся. Так передает чувства измученного героя Распутин.

«Деньги для Марии» - краткое содержание по главам дает это понять - история о том, как непредсказуема жизнь человека и как легко она может измениться по воле случая.

Окончание первого дня

После возвращения от директора Кузьма долго слушал зашедшего к нему деда Гордея, потом навестил своего давнего товарища, Василия, который тоже ничем не смог помочь. Вечером он впервые подумал о брате, жившем хорошо. В последний раз они виделись на похоронах отца, а года три назад Мария останавливалась у них в городе, но приехала с убеждением, что ей там были не рады. Кузьма сделал для себя вывод, что брат - отрезанный ломоть, и больше не пытался с ним встретиться. Но теперь было другое дело.

Вместе с Василием сходили к Степаниде, имевшей деньги, но безрезультатно. Уставший Кузьма в этот вечер заснул быстро и крепко.

День второй

На следующее утро дед Гордей принес 15 рублей, которые взял у сына. Потом Василий повел Кузьму к своей матери, и она, словно «с того света», отдала больше ста рублей, отложенных на собственные похороны и поминки - не хотела обременять детей. Затем, от безысходности, заглянул в контору, где встретился с председателем. У последнего была непростая судьба. Он семь лет провел в тюрьме, так как в страду на собственные деньги купил топлива у шкипера для колхоза. Это квалифицировали как вредительство - на судне было казенное горючее - и дали реальный срок. После освобождения несколько лет не допускали к должности, а потом сами пришли просить. Безвинно пострадавший председатель лучше всех понимал Марию, а потому нашел выход. Он предложил специалистам отдать месячную зарплату - это было 640 рублей - Кузьме. Пусть не сразу, но все согласились. А вечером директор принес обещанные 100 рублей. Получилась приличная сумма, и Кузьма, испытывавший весь день невероятное смущение и стыд, все же не мог не радоваться.

День третий

Утром, когда пошел в контору за деньгами, встретился с механиком. Тот жаловался, что к нему приезжает друг, а денег нет - Кузьма отдаст ему 30 рублей. Потом слушал неприятные и язвительные речи бухгалтера, заявившего, что свою зарплату он уже потратил. Домой к Кузьме придет за деньгами жена ветеринара. Так что вчерашнее настроение героя скоро пропадет - денег получалось чуть больше половины. До приезда ревизора оставалось два дня, и надежда была только на брата.

В городе

Вышедший из вагона Кузьма замер. Все вокруг было покрыто выпавшим снегом, а ветра словно не бывало. Мужчина воспринял как доброе знамение и направился к остановке. Сев на нужный автобус, он вдруг почувствовал себя потерянным и одиноким, а вся история с деньгами показалась ничтожной в сравнении с тем, что его сейчас ожидало.

Кузьма нашел дом брата и постучал. «… Молись, Мария! Сейчас ему откроют».

Так неожиданно заканчивает повесть Распутин Валентин Григорьевич. «Деньги для Марии», краткое содержание которой вы прочитали, имеет открытый финал, и каждый читатель вправе додумать последующие события.

1. Почему Мария согласилась работать продав-щицей, хотя у нее не было опыта, необходимых зна-ний?

Мария согласилась работать продавцом по нескольким причинам, главной из ко-торых была ее природная доброта и пони-мание необходимости выручить односель-чан и открыть магазин после долгого его простоя. Сначала думали, что Мария по-работает продавцом временно, пока в дек-рете побудет Надя Воронцова, а когда та раздумала возвращаться, то пришлось ос-таться на постоянную работу. Были у Ма-рии и некоторые практические соображе-ния: здоровье не позволяло выполнять в колхозе тяжелую работу, нужен был при-смотр за ребятишками и домом — мага-зин находился рядом, да и семья нужда-лась в дополнительном заработке, так как получила ссуду на строительство нового дома. Тем не менее Мария, понимая опас-ность торговой деятельности для несведу-щего человека, долго не соглашалась при-нять магазин. А потом и ревизию потребо-вала сама.

2. Как складываются отношения Кузьмы и Марии с односельчанами после прихода в их дом беды?

В целом отношения со стороны одно-сельчан сохраняются доброжелательные и сочувственные. Мария и Кузьма испыты-вают перед ними чувство стыда, неловкос-ти. Тяжело переживает горе Мария, даже мечтает о смерти. И оба они надеются на помощь.

3. В чем причины крупной недостачи у Марии?

Причины в том, что у нее не было необ-ходимых бухгалтерских знаний для веде-ния учета в магазине, а также в доверчи-вости к людям. Мария отпускала товары в долг и не всегда этот долг ей возвращали. Не всегда товары в райцентре она получа-ла сама. Не исключено, что опытные лю-ди в райпотребсоюзе, пользуясь безгра-мотностью Марии, могли обмануть в фак-туре. Кроме того, и учета в магазине не было целый год. Сочувствуя Марии, реви-зор не стал сразу возбуждать судебного де-ла, а дал пятидневный срок, чтобы по-крыть недостачу.

4. Зачем Распутин проводит Кузьму в поисках денег от дома к дому односельчан? Покажите, как меняется психологическое состояние Кузьмы.

В основе повести лежит мотив древне-русских хождений за правдой. При таком построении сюжета нравственной провер-ке подвергаются не только односельчане, но все наше общество. Читатель встреча-ется с разнообразными характерами, раз-личными нравственными принципами. Тем самым Распутин высказывает важ-ные мысли о необходимости сохранения традиций, которые сформированы разме-ренным сельским укладом жизни: «Все люди родом оттуда, из деревни, только од-ни раньше, другие позже, и одни это понимают, а другие нет <….> к доброта че-ловеческая, уважение к старшим, и тру-долюбие тоже родом из деревни».

Психологическое состояние героя пери-одически меняется в зависимости от того, с кем он встречается — от надежды до бе-зысходности. И не только оттого, даст или не даст этот человек взаймы, выручит или не выручит, но Кузьмой владеет и чувство собственного неудобства, стыда обреме-нять их своими просьбами, которые по-рой ставят их в неловкое положение. Так, не смог он попросить денег у своего дру-га и бывшего напарника по работе Ва-силия. С большим смущением берет на-копленные теткой Натальей деньги на по-хороны.

Для Кузьмы хождение за деньгами — путь, полный нравственных мучений. И еще одна проблема проявляет себя в по-вести — это материальная необеспечен-ность тружеников. Хотя по тем временам тысяча рублей считалась очень крупной суммой, тем не менее трудности сбора ее свидетельствуют о серьезном неблагопо-лучии в обществе. С трудом накопила по-хоронные Наталья, на книжке в районе держит сбережения небедный человек ди-ректор школы, даже за ста рублями ему нужно ехать в сберкассу, и, понимая, что помогать в этой ситуации нужно, он дела-ет это с трудом. Положение сельской ин-теллигенции (специалистов) явно неза-видное, и вряд ли можно осудить меха-ника, которому не хватает денег, чтобы принять друга, или жену ветеринара, у которой пятьдесят рублей долгу. И Кузь-ма при всей тяжести его положения с пониманием относится к ним и не осуж-дает.

5. Почему Кузьма идет даже в те дома, хозяева которых явно ему не помогут (Степанида)? Толь-ко ли тяжелое положение героя ведет его к этим людям? Почему Кузьма обращается к тем, от ко-го нелегко получать помощь (Евгений Николаевич)?

Писатель действительно ведет Кузьму почти во все дома односельчан, даже в те, где заранее известно, что денег не дадут (Степанида) или дадут с массой оговорок (Евгений Николаевич). Это необходимо для показа разнообразия человеческих характеров. И конечно, Кузьма чрезвы-чайно доверчив и надеется, что в столь экстремальной ситуации откроется луч-шее, что есть в людях. Но надежды оправ-дываются не всегда.

6. Проанализируйте сцену собрания специалис-тов. Какова основная идея этого эпизода повести? Попытайтесь определить позицию автора.

В этой сцене раскрываются психологи-ческие особенности каждого из участни-ков — председателя, Кузьмы, специалис-тов. Чувствуется, что каждый испытыва-ет внутренние сложности. Нервничает председатель, что не все собрались сразу, приходится ждать. Напряженно чувству-ют себя другие. Они согласились с прось-бой председателя, но их согласие какое- то вымученное, молчаливое. Самым со-знательным оказался агроном и даже обо-дрил Кузьму: «Ты не думай, что он нас заставил. Он правильно сделал. Бери эти деньги, не стесняйся. Считай, что они твои». Это еще один подход к сложившей-ся ситуации. Другие согласились молча.

Распутин, создавая эту сцену, дает краткие характеристики специалистам; их можно даже назвать зарисовками. Это очень положительные люди, любящие свою работу, уважаемые в колхозе. Каза-лось бы, именно они должны определять уровень нравственности. Попутно дана ис-тория жизни председателя, из которой по-нимаешь, что этот призыв к специалистам помочь Кузьме вытекает из логики его ха-рактера, его нравственных представле-ний о порядочности, чести, самопожерт-вовании, взаимной выручке. Именно председатель предстает перед нами как настоящий лидер коллектива, каким он был и всегда. Распутин как бы сравнива-ет, рассказывая историю ареста и осужде-ния председателя, тот рискованный по-ступок, совершенный ради односельчан (покупка бензина у шкипера), с попыткой найти деньги для Марии.

Идейный смысл сцены собрания специ-алистов — призыв к традиционной рус-ской соборности, утверждению гуманис-тических нравственных законов, призыв к осуществлению исконной миссии интел-лигенции. Материал с сайта

7. Как вы думаете, почему события первых трех дней представлены в повести как воспоминания Кузьмы во время его поездки к брату в город? В чем смысл такого композиционного приема?

Распутин использует очень интересный композиционный прием передачи пред-шествующих событий через воспомина-ния. Мы уже знаем, что нужную сумму он не смог собрать на селе или не реализовал все имеющиеся возможности, что про-скальзывает в его мыслях. Через его вос-поминания и размышления в поезде мы знакомимся с разными людьми, и знако-мимся более подробно, чем это могло слу-читься при прямолинейно выстроенном сюжете. У Кузьмы есть время на совместное с автором осмысление случившегося. Настроения и характеры односельчан в целом оказываются проанализированны-ми в сознании Кузьмы. Осталось прове-рить и чувства родного брата, как он проявит себя в ситуации семейной беды, проверить крепость семейных связей, ко-торые также являются исконно русской традицией.

8. Почему финал повести остается открытым?

Финал остается открытым, кажется, потому, что автор решил завершить свое повествование на самом напряженном мо-менте, от которого зависит дальнейшая судьба семьи Кузьмы. Достигнута куль-минация повести — Кузьма стоит у две-рей квартиры брата, стоит с надеждой, хо-тя за минуту до этого сомневался, стоит ли обращаться к нему, ведь брат — отре-занный ломоть. Какой бы ни была развяз-ка, главное, что Кузьма все-таки пришел к брату воззвать к родственным чувствам. Его стук в дверь — это стук в сердце род-ного человека. Вместе с читателем автор не хочет разочаровываться, он не хочет ве-рить в разрушение традиционных родст-венных связей, он верит в голос крови, хо-тя бы в экстремальных ситуациях. Ведь проблема семьи, ее крепости — одна из главных в творчестве Валентина Распу-тина.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

• как складывались отношения кузьмы и мариис односельчанами после прихода в их дом беды
• как складывается отношение кузьмы и марии с односельчанами после прихода в их дом беды?
• сочинение по повести В.Распутина деньги для марии
• какова роль снов в повести деньги для марии
• распутин деньги для марии высказывание автора