Философские взгляды ф м достоевского называют. Реферат: Философские взгляды Ф.М. Достоевского

Ф.М.Достоевского (1821-1881) невозможно уложить ни в какую философскую концепцию о человеке, жизни и мире, в том числе и в христианскую догматику. Достоевский, как и Толстой, не был ни с кем: ни с «передовым» Западом, которо­му он, как и Ницше, предсказывал деградацию, ни с русской православной церковью. Его знаменитая пушкинская речь может быть истолкована и как отчаянная попытка уверовать во Христа, и как триумф веры.

Место, которое занимает Достоевский в истории мировой культуры, по-разному оценивается исследователями его твор­чества:

Заступник «униженных и оскорбленных» (Н.А.Добролю-

Пророк русской революции (Дм.С.Мережковский);

Больная совесть русского народа (М. Горький);

Жертва эдипова комплекса(3. Фрейд);

-*- догматик и православный иезуит (Т.Масарик, 1850- ; к 1937 - чешский философ, культуролог, политик);

Аналитик человеческой свободы (Н.А.Бердяев).

Герой Достоевского - не идея как таковая, а «тайна и загад­ка человека», как он сам пишет брату Михаилу (8 августа 1839 г.), в этой действительности. Он исследует проблему человечес­кого сознания, его социальной детерминированности и ирраци­ональности, корни которой в еще не познанных глубинах созна­ния, факторах природного космоса, влияющих на него.

Что такое философия у Достоевского? В письме к брату (1838 г.) он отвечает: «Философия есть тоже поэзия, только высший градус ее». Интуиция Достоевского сформулировала то, к чему пришла философия XX века. Философия, стремясь выразить себя, традиционно избирала формы научного языка, научных систем. Но неразложимая целостность человека требует адек­ватной формы воплощения, т.е. образного строя мышления. Ро­маны Достоевского - одновременно философские трактаты, требующие философской интерпретации. Все, что пишет Дос­тоевский, касается только человека в его устремлениях и тай­ных движениях души, оттого его произведения задевают каж­дого, оказываясь «картой» его собственной жизни.

Достоевский уловил сущность аналитического, все разъе­дающего духа цинизма, расчета, эгоизма, перерастающих в человеческое равнодушие. На основе изучения творчества До­стоевского можно прийти к совершенно противоположным выводам: можно говорить о нем как о летописце конфликтов своего времени, как о художнике, обращенном к социологи­ческим проблемам. С тем же успехом можно нарисовать образ философа, углубленного в проблемы сущности человека вне времени и пространства; человека, измученного перипетиями собственной жизни, и мыслителя, обращенного к глубинам индивидуального сознания; реалиста-писателя - и экзистен­циального философа, погруженного в страдание. На протяже­нии многих лет внимание Достоевского приковано к одной теме - антиномиям свободы и механизмам ее самоуничтоже­ния; он постоянно реконструирует жизненный путь человека, многих людей, сделавших индивидуализм своей религией.

Его «Преступление и наказание» (1866) - история идеи исключительной личности, преодолевающей все нравственные преграды как «глупые предрассудки» человечности; идеи «из­бранных», которые распоряжаются по своему усмотрению инертным человеческим материалом; идеи «цезаризма», «сверхчеловека». Так прочел роман Ф.Ницше, и это повлияло на его «Заратустру».

Но Раскольников не так однозначен. Достоевский далек от утверждения торжества личности с ее неограниченной жаж­дой власти. Ему интересно показать человека «на изломе», показать, не как формируется, но - как проявляется человек в экстремальных ситуациях.

«Идиот» (1868) по сути есть открытие многомерности со­знания. У человека не одна, а несколько идей, обуславлива­ющих его судьбу. Человек не есть факт, он скорее «Протей»:

в каждый момент времени, раздваиваясь, он переходит в свою противоположность. Сознание не есть некая стабильная це­лостность, но - взаимоисключающее целое. Человек есть без­граничная широта собственных мыслей, побуждений. Имен­но это обстоятельство делает само существование зыбким и нестабильным. Кем является Мышкин - жертвой или пала­чом? Его желание сеять покой и мир приводит к полному оп­равданию подлости, к терзаниям близких, любящих, к нака­лу страстей, сеет вражду. Все крайне осложняется и тем, что в абсурдном мире идиот кажется нормой, а простая челове­ческая нормальность - идиотизмом. Так появляется идея «абсурдного человека».

Убедившись, что в мире «умственных игр», опутывающих жизнь и диктующих ей свою логику, существование абсурд­но, отчаявшийся человек приходит к самоубийству. Эта идея нашла воплощение в образе Кириллова, героя «Бесов» (1871- 1872). Речь идет не о мщении, а о самоубийстве как личном бунте и единственно возможном акте свободы: «Я убиваю себя, чтобы показать непокорность и новую страшную свободу мою». К логике смерти, логике самоубийцы им прибавляется необы­чайное личностное притязание: он хочет убить себя, чтобы стать богом. Кириллов чувствует, что бог необходим, а пото­му - Он должен быть. Но он знает, что Его нет и быть не мо­жет. Как считает А. Камю, рассуждение Кириллова класси­чески ясное: «Если бога нет, Кириллов - бог. Если бога нет, Кириллов должен убить себя, чтобы стать богом. Следователь­но, Кириллов должен убить себя, чтобы стать богом »". Но в чем смысл этого низведенного на землю божества? «Я, - говорит Кириллов, - три года искал атрибут божества моего и нашел:" атрибут божества моего - Своеволие!» Теперь понятен смысл предпосылки Кириллова: «Если бога нет, то я бог». Стать богом - значит стать свободным, не служить никому. Если бога нет - все зависит от нас самих, значит, мы - боги.

Но зачем самоубийство, если все так понятно? Ответ доста­точно прост: если осознал свое человекобожие, ты «будешь жить в самой главной славе». Но люди-то не поймут твое «если» и будут жить, как и раньше, «слепыми надеждами» на бога. Поэтому Кириллов «педагогически» приносит себя в жертву. Главное - переступить черту. Он убежден, что нет по­смертного будущего, отсюда - «тоска и своеволие». Но с его смертью земля осветится человеческой славой. Не отчаяние, а любовь к себе и другим движет им. К какому выводу прихо­дит сам Достоевский? «Без убеждения же в своем бессмертии связи человека с землей порываются, становятся тоньше, гни­лее, а потеря высшего смысла жизни (ощущаемая хотя бы лишь в виде самой бессознательной тоски) несомненно ведет за собой самоубийство» 1 .

Совершенно иной круг вопросов в этом романе связан с про­блемой общественных течений, появляющихся время от вре­мени в истории и предлагающих свои методы решения взаи­моотношений человека и общества, их взаимного «осчастливливания». Достоевский не приемлет революцию за ее «бесовство», нигилизм, за которыми скрываются если не ум­ственная ограниченность, то жажда власти для одних, мода для других. О «голом нигилизме» Достоевский говорит в 1873 г.: «Прежде, например, слова: «Я ничего не понимаю», означали только глупость произносившего их; теперь же при­носят всякую честь. Стоит лишь произнести с открытым ви­дом и с гордостью: «Я не понимаю религии, и ничего не пони­маю в России, я ровно ничего не понимаю в искусстве» - и вы тотчас же ставите себя на отменную высоту. И это особенно выгодно, если вы в самом деле ничего не понимаете». «Голые нигилисты» особенно любят обличать то, о чем они не имеют представления. Именно их словами говорит у Достоевского детский нигилист Коля Красоткин в «Братьях Карамазовых»:

«Согласитесь, что медицина подлость, Карамазов».

«Бесовство», по Достоевскому, начинается с безобидного вроде бы конформизма: «Умалчивая о своих убеждениях, они охотно и с яростью будут поддакивать тому, чему просто не верят, над чем втихомолку смеются - и все это из-за того только, что оно в моде, в ходу, установлено столпами, авторитета­ми. А как можно пойти против авторитетов!» Взгляды конфор­миста меняются в зависимости от смены авторитетов. У пред­ставителей голого нигилизма есть лишь одно убеждение, что не может быть вообще никакого собственного убеждения.

«Бесовство» гнездится там, где нет христианских критериев для различия добра и зла, где «потерявшие нитку» люди пере­страиваются и действуют в зависимости от прихотливости нату­ры, невнятных «прогрессивных» убеждений, общественного мнения, меняющихся обстоятельств. «Слушайте, - оглашает заговорщикам свои проницательные расчеты Петр Верховенс-кий, - я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтобы испытать ощущение, наши... Прокурор, трепе­щущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш. Адми­нистраторы, литераторы, о, наших много, и сами того не знают». К «нашим» относятся и «хохотуны заезжие путешественники, поэты с направлением из столицы, поэты взамен направления и таланта в поддевках и смазных сапогах, майоры и полковники, смеющиеся над бессмысленностью своего звания и за лишний рубль готовые тотчас же снять шпагу и улизнуть в писаря на же­лезную дорогу; генералы, перебежавшие в адвокаты, развитые посредники, развивающиеся купчики, бесчисленные семинари­сты, женщины, изображающие собою женский вопрос...».

Осознавая трагическую оторванность от высших ценностей людей, заблудившихся в тупиках своего времени (утопиях, не­осмысленных подражаниях, насильственных переменах), Вер-ховенский-старший перед самой смертью открывает бесспорную для себя и для Достоевского, остающуюся всегда верной исти­ну: «Весь закон бытия человечества лишь в том, чтобы человек всегда мог преклониться перед безмерно великим. Если лишить людей безмерно великого, то не станут они жить и умрут в отча­янии. Безмерное и бесконечное так же необходимо человеку, как и та малая планета, на которой он обитает ».

«Братья Карамазовы» (1879-1880) - последнее слово пи­сателя, вывод и венец творчества, где подняты все те же воп­росы судьбы человека: утраты и обретения смысла жизни, веры и неверия, его свободы, страха, тоски и страдания. Роман с почти детективной интригой становится самым философским романом Достоевского. Произведение представляет собой син­тез сокровеннейших ценностей духовной истории Европы, поэтому оно является своеобразным трактатом по философии культуры. Евангелие и Шекспир, Гете и Пушкин - цитаты из них конкретизируют ту «божественную» гармонию, на ко­торую в полемике «за» и «против» ссылаются главные герои. Их духовная жизнь неизмеримо сложней, чем возможные объяснения; хотя сами герои также пытаются понять себя и остальных, истина так и остается до конца невыясненной - в этом свидетельство и признание бесконечного богатства суще­ствующего мира человека.

Проблема Карамазова может быть сформулирована в виде вопросов: 1. Должен ли я жить для целей, лежащих вне круга моих интересов, или только для чисто личных целей? 2. Если счастье будущих поколений покупается несчастьем настояще­го, то какова нравственная цена прогресса? 3. Стоит ли буду­щее счастье человечества жертв с моей стороны, не превраща­емся ли мы в кариатиды, поддерживающие балкон, на котором танцевать будут другие?

Вопрос, который задает Иван: «быть или не быть», стоит ли жить вообще, а если жить - для себя или для других? - ставит всякая мыслящая личность. Карамазов не думает, что следовало жить для других, потому что прогресс человечества вещь сомнительная, да и не может считаться вознаграждени­ем за муки невинных страдальцев. Но он думает, что можно жить «для клейких листочков и голубого неба». Главное в че­ловеке Достоевского - привязанность к жизни (в отрицатель­ном смысле это также руководило Кирилловым). Жажда жиз­ни - изначальное и основное. Лучше всего это выразил И.Карамазов: «Порази меня хоть все ужасы человеческого ра­зочарования - а я все-таки захочу жить, и уж как припал бы к этому кубку, то не оторвусь от него, пока его весь не выпью!.. Жить хочется, и я живу, хотя бы вопреки логике...Тут не ум, не логика, тут нутром, тут чревом любишь...». Но и любя жизнь «больше, чем смысл ее», человек не согласен жить без смысла. У него хватает силы во имя принципа, своего «верую», лишить себя драгоценной жизни.

Разгадывая «тайну и загадку» человека, Достоевский уви­дел, что человек - это такая «широта», где все противоречия сошлись и не просто борются, но в каждый момент времени рождают все новые его проявления.

Из жажды жизни берет начало крайний индивидуализм. Стремясь сохранить себя, человек отгораживается от мира и честно говорит: «Когда б меня спросили, провалиться миру или мне пить чаю, я бы ответил - пусть мир провалится, по мне лишь бы всегда пить чай». Однако вопреки инстинкту себя­любия, погрязший во грехе человек Достоевского жаждет бли­зости с другим, протягивает ему руку. Осознание собственной нестабильности, слабость заставляет его искать встречи с дру­гим человеком, рождает потребность идеала. Душа человека не только болеет всеми пороками мира, но и приносит себя в жертву за других. Способность к самопожертвованию есть высшее проявление ценности человеческого в обездушенном мире. Таким образом, формула Достоевского «широк человек» означает, что кантовский «чистый», разум годится для ула­живания взаимодействий человека с миром только в теории, но не годится в качестве механизма регуляции реальных че­ловеческих взаимоотношений.

Синтезом религиозно-философского видения является не­большая главка «Великий Инквизитор» в романе «Братья Ка­рамазовы». В этой «поэме» Христос приходит на землю спус­тя 15 веков после того как, пророк Его написал «Се гряду скоро». Великий Инквизитор, узнав Его, приказывает арес­товать и в ту же ночь приходит в темницу. В диалоге с Хрис­том, точнее в монологе (Христос молчит). Великий Инквизи­тор обвиняет Его в том, что Он совершил ошибку, взвалив на плечи людей непосильное бремя свободы, которая приносит одни страдания. Человек, считает Великий Инквизитор, слиш­ком слаб, вместо заповеданного идеала Богочеловека он стре­мится к материальным благам, к вседозволенности, власти, чтобы иметь все «здесь и сейчас». Стремление «иметь все сра­зу» вызывает страстное желание чуда, колдовства, с которым связаны ересь, безбожие как осуществление вседозволеннос­ти. Свободу проявления человеческого в этом мире сам чело­век ошибочно и по причине «слабости и подлости» своей по­нимает как абсолютное своеволие. Начинается это с того, что вначале люди подобны «детям, взбунтовавшимся в классе и выгнавшим учителя», но заканчивается «антропофагией», лю­доедством. Поэтому несовершенное человечество нуждается не в заповеданной Христом свободе. Ему нужны «чудо, тайна, ав­торитет». Это понимают немногие. Великий Инквизитор при­надлежит к тем, кто прозрел глубинную истину большинства. Жажда необыкновенного, чуда, все и всех возвышающий об­ман скрывают то,что на самом деле руководит человеком:« перед кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться в бесспорный общий и согласный муравейник»".

Избранные (в устах Инквизитора - «мы») отвергли учение Христа, но взяли Его имя как знамя, лозунг, как приманку «наградой небесною и вечною» и несут массе столь желаемые ею чудо, тайну, авторитет, избавляя тем самым от смятения духа, мучительных размышлений и сомнений взамен счастья растительного существования, которое как «детское счастье слаще всякого».

Христос все это понимает. Он видит торжество безличнос­ти. Молча выслушав Инквизитора, он также молча поцеловал его. «Вот и весь ответ. Старик вздрагивает... он идет к двери, отворяет ее и говорит Ему: «Ступай и не приходи более... не приходи вовсе... никогда, никогда»... Пленник уходит» 2 .

Вопрос, который возникает, - это отношение «Легенды» к взглядам самого Достоевского. Диапазон существующих от­ветов - от мнения, что Великий Инквизитор это сам Достоев­ский (В.В.Розанов), до утверждений, что в «Легенде» выраже­но то отвращение, которое Достоевский испытал к католичес­кой церкви, использующей имя Христа в качестве инструмента для манипуляции сознанием человека 3 .

Ключевой фразой, помогающей приблизиться к пониманию смысла притчи, являются слова Инквизитора: «Мы (т.е. цер­ковь - авт.} давно уже не с тобой, а с ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад мы взяли от него то, что Ты с негодо­ванием отверг, тот последний дар, который он определил Тебе, показав Тебе (речь идет об искушениях Христа дьяволом - авт.) все царства земные: мы взяли от него Рим и меч Кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести дело к полному окончанию» 4 . То есть уже восемь веков назад утвердились « цари земные » Рима (католического мира) и Кесаря (восточного христианства), хотя и не успевшие еще (значит, не все потеряно) завершить строи­тельство «земного царства». Чтобы понять нюансы писательс­кой мысли, следует напомнить, что христианство изначально говорит о двух царствах - земном и небесном. Однако оно ни­когда не отрицало мир материальный, социальный, мир общественных установлений. Смысл явления Христа, церкви (цар­ства не от мира сего) как организации истинно человеческой в этом падшем мире - в развенчивании своеволия, гордыни, «греховности» человека, ограниченности его же установлений (существующих социальных отношений), в неприятии абсолю­тизма государства и социальности, если они подавляют челове­ка, искажают его «божественную природу». Христианство от­крывает миру, что есть только две священные ценности -Бог и человек, которому заповедано подняться над своей « падшей», вожделеющей природой. Все остальное - и государство тоже как «царство земное» - неполно, несущественно, ограничен­но, т.к. мешает раскрытию человеческого (идеального, «боже­ственного») в человеке. Отсюда постулатом христианства явля­ется не слияние церкви с государством, а, напротив,их различие. Ибо христианское государство лишь в той мере хрис­тианское, в какой оно не претендует быть всем для человека.

На деле к VIII веку произошло иное. Как утверждают бого­словы и историки церкви, уже с VI века в христианстве суще­ствовали два взаимоисключающих учения о церкви. Римские епископы свои формальные права первенства, традиции «пред­седательства любви» толкуют все более юридически. В конце VII века в Риме складывается совершенно определенное пони­мание папства. Имперское сознание римских пап, мистика папской догматики завершается тем, что к VIII веку папа ста­новится живым воплощением полноты божьего совершенства, т.е. «царем земным».

На Востоке к концу VII века церковь встроилась в государ­ство и произошло также «сужение» христианского самосозна­ния, «сужение исторического горизонта церкви» 1 . Идея рим­ского правового юридизма, которая всегда владела умами византийских императоров, привела к тому, что с «Кодекса Юстиниана» (529 г.) тонкому организму церкви, принявшей объятия государства, пришлось «похрустывать» в этих объя-тьях. «Мечта о священном царстве на долгие века стала меч­той и церкви». Так в Риме и в Византии царство земное побе­дило мир богочеловеческого совершенства. Победило то, что шло от человеческого своеволия, несовершенства, греховнос­ти. Но если «цари земные», по словам Достоевского, еще не

Прот. Александр Шмеман. Исторический путь христианства. М., 1993. успели привести «дело к полному окончанию», значит, где-то брезжит свет выхода. По Достоевскому, теперь логика падше­го, ограниченного мира, погрязшего во зле, и мира истинно-человеческого, который так полюбил Бог, что отдал Сына Сво­его, сталкиваются в сознании человека, внося в него напряжение. Конфликт перенесен вглубь, он становится реаль­ностью сознания, проблемой свободы «внутреннего человека», его мысли, разума, воли, совести. Так появляется «подполь­ный человек», стоящий на распутье: каждый его шаг обуслов­ливает либо блаженство, либо муки, спасение или гибель. Со­тканный из самолюбия и ненависти к себе, гордости за свое человеческое и самооплевания, мучительства и самоистяза­ния, этот человек в неразрешимых противоречиях, которые он пытается свести к одному принципу, ищет выхода из этого противоречия. Однако, как показывает Достоевский, челове­ческое бытие, ставшее реальностью, нельзя свести ни к «чис­тому», ни к «практическому» разуму. Человеческое сознание есть жизненная, реальная «критика критики» чистого разу­ма и морали. Кропотливое самонаблюдение, самоанализ при­водит к выводу, что все сводится к противоречиям разума, шире - сознания и воли: воля отрицает сознание и, в свою оче­редь, отрицается сознанием. Сознание внушает человеку то, что решительно не принимает воля, а воля стремится к тому, что кажется бессмысленным сознанию. Но ведь это вечная ан­тиномия «внутреннего человека», знакомая каждому.

Как бы ни поступил человек, это не похоже на то, что внут­ри него, и ничего общего с этим последним не имеет. Значит, максима его физического действия всегда будет отставать от максимы его внутреннего, сокровенного. Возможно ли в по­добной ситуации разрешение внутренних проблем чудом, тай­ной, авторитетом, на чем настаивал Инквизитор?

«Да» - как предельный случай легковерия, прикрытого верой в ритуалы, обряды, в предлагаемые кем-то «готовые» ответы на свои смысложизненные вопросы. Достоевский как раз и показывает: если призыв христианства сводится лишь к требованиям порядка, основанного на подчинении авторите­там, чуду, тайне, то человек отдаляется от самого себя, осво­бождается от дара свободы и забывает о своей сущности, ра­створяясь в «муравьиноподобной массе».

«Нет», поскольку интуиция христианской мысли («насто­ящего, совершенного христианства») говорит об ином: существует определенный разрыв между личной и общественной жизнью, «внутренним» и «внешним» миром. Конфликт меж­ду ними говорит не только о том, что несовершенно общество, но несовершенен человек в самом себе, что зло есть не безли­кая природа, что источник зла - он сам. Поэтому же к истин­ной сущности нравственного в человеке относится все то, что стоит выше его самого и вообще находится «по ту сторону стра­стей». Не случайно самопознание, самоочищение, переживае­мое «со слезами на глазах» Достоевский называл «скорым под­вигом». Это становится понятно, если вспомнить сцену появления Христа в «Великом Инквизиторе». «Народ плачет и целует землю, по которой идет Он. Дети бросают перед Ним цветы, поют и вопиют Ему «Осанна!» Но проходит мимо инк­визитор и среди гробового молчания арестовывает Его».

Если бы Христос был политическим вождем, он бы сразу воспользовался вдохновением, преданностью, всеобщим энту­зиазмом толпы, чтобы она привела другие массы. Но кого дру­гих? Тех, с кем не было никаких отношений, не было отноше­ний на началах человеческой любви, дружбы? «Человек, Иисус Христос» (Рим. 5, 15) этого не делает. У Него нет никакой по­литической, экономической «приманки», в которой так нуж­дается обычный разум. Он может предложить людям только крестный путь свободы, которая погружает человека с головой в страдания. Пока, говорит Достоевский, Христа поняли «лишь избранники», а большинство его приняло «внешне» как чудот­ворца и гаранта вечной жизни после смерти.

По мысли Достоевского, у каждого должна быть своя лич­ная встреча с Человеком, встреча с мерой собственной чело­вечности. И только тогда станет явной ошибка обычного разу­ма, судящего по внешнему соблюдению нравственных норм. Христианин не тот, кто вопиет «Осанна!», кто судит по нрав­ственной «видимости», но тот, кто провозглашает Человека Христа, человеческое, не имеющее иных целей в этом мире, кроме утверждения себя же.

«Атеисты, отрицающие Бога и будущую жизнь, - писал Достоевский, - ужасно наклонны представлять все это в че-" ловеческом виде, тем и грешат. Натура Бога прямо противо­положна натуре человека. Человек, по великому результату науки, идет от многоразличия к Синтезу, от фактов к обобще­нию их и познанию. А натура Бога другая. Это полный синтез всего бытия (вечно), саморассматривающий себя в многоразличии, в Анализе» 1 . Бог в понимании Достоевского - полно­та мира, общие принципы мира, проявляющие себя в частно­стях, в многообразии человеческого. «Всякая нравственность выходит из религии, ибо религия есть только формулы нрав­ственности» 2 . Поэтому заповеди Бога - не набор категоричес­ких императивов, но призыв нравственности в лице Христа - к человеку. Христос в «Великом Инквизиторе» есть сущность и полнота свободы человеческого мира. В «настоящем хрис­тианстве» поклонение Христу и человеку - одно и то же. Хри­стос своим появлением в полном молчании обращается к каж­дому, требуя однозначного ответа о смысле собственного бытия, жизненной программы. Достоевский как бы «проиг­рывает» в своих произведениях альтернативные возможнос­ти сознания, вынужденного выбирать себя в ответ на вопро-шания бытия. Интуиция писателя опережает современную ему западную философию.

Достоевский убедительно показывает, что человек не есть совокупность того, что в нем уже есть. Напротив, человек есть то, чем он может стать усилием собственного сознания и воли. Именно поэтому Великий Инквизитор, «цари земные», по Достоевскому, и не успели еще довести «дело к полному окон­чанию» . Это и является лучшим свидетельством развивающе­гося качества человеческого самосознания. Для Достоевского заповедь «возлюби ближнего» со всей очевидностью в «земном царстве» трансформировалась в эгоизм человека, стремяще­гося к подчинению, обладанию, манипулированию другими. Поэтому вместо старой морали долга и любви у него на пер­вый план выходят свобода человека и сострадание к нему. До­стоевский далек от проблем свободы в политическом, обще­ственном плане, праве поступать как хочется. Он далек от понимания свободы как познанной необходимости. Такая сво­бода рождает мораль «муравейника» и мораль «земных царств», законом необходимости обосновывающих каждая свою «правду».

Подлинная жизнь человеческого сознания для Достоевско­го осуществляется в пространстве его свободы. Здесь челове­ка поддерживают идеалы христианской духовности, «великодушия», личная ответственность каждого и осознание каждым собственного несовершенства. Свобода как призвание быть человеком только и заставляет в другом почувствовать со-че-ловека, заставляет выйти из собственной замкнутости в мир социальности для того, чтобы быть собой - человеком. На этом пути человека ожидает страдание. Оно не безвинно, но связано со злом как проявлением несовершенства человечес­кой свободы. По мысли Достоевского, путь свободы - путь страданий каждого. Так появляется еще один из основных мотивов творчества - человеческое сострадание, без которо­го невозможно историческое творчество. Достоевский поража­ет мыслью, которая в чем-то превосходит категорический им­ператив морали долга - «всяк перед всеми и за всех виноват».

Человек оказывается на грани разрыва между своим вы­нужденно-житейским путем и истиной, которая в нем тлеет. Этот разрыв заполняется обостренной внутренней деятельно­стью, которую можно назвать «христианским практическим сознанием». Задача его - возродить в человеке человеческое. Речь у Достоевского идет о процессуальной содержательности христианской заповеди смирения. В «Речи о Пушкине», про­изнесенной в конце жизни, Достоевский призывает: «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве».

Смирение у Достоевского не психологическая категория, означающая бессилие, безропотность, собственное умаление, ощущение ничтожества перед другими. В смирении Достоевс­кого есть призыв: «и прежде всего потрудись на родной ниве». Само смирение человека (как оно понимается в святоотечес-ком богословии) уже дерзновение и источник действий, при­нятие на себя всей полноты ответственности, а не проявление слабости. Так в творчестве Достоевского сходятся религиоз­ные и философские взгляды на человека. Однако это не рели­гиозная философия, интеллектуально развивающая христи­анские истины, и не богословие, питающееся Откровением. Мысли Достоевского - мысли гения, оказывающегося способ­ным подняться над собственным страданием, ощутившим свою связь с общечеловеческим страданием и взявшим на себя страшное бремя сострадания.

Началом смирения, к которому призывает Достоевский, яв­ляется честность по отношению к себе самому. Это знание сво­их возможностей и ограниченности и мужественное принятие себя таким, каким я есть. Смириться - значит увидеть в себе и другом испорченную икону Человека Христа и пытаться сохра­нить в себе как священную заповедь неповрежденный остаток Человека. Ибо несоблюдение этого ведет к разрушению того, что во мне и других есть человеческого, божественного, святого. Смирение дает возможность сохранить верность себе, истине вопреки «очевидной» и безнадежной реальности. Смирение как самокритика разума, ориентированная на самоуглубление и са­мопознание, есть гибкость духа. С него-то и начинается подвиж­ничество, к которому призывал Достоевский, раскрывающее себя в служении, ответственности, жертвенности. Темы «чело­вечности человека», «всечеловечности» русского народа стано­вятся лейтмотивом русской религиозной философии.

26 Философские взгляды Ф.М.Достоевского, Л.Н. Толстого

Характерная черта русской философии – ее связь с литературой ярко проявилась в творчестве великих художников слова – А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя, Ф. И. Тютчева, И. С. Тургенева и др. Особенно глубокий философский смысл имеет творчество Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого – двух великих писателей, принадлежащих столько же литературе, сколько и философии. Их творчество имело огромное, поистине всероссийское влияние. Можно сказать, что русская философия XX в. в познании духовного мира человека во многом обязана влиянию идей Достоевского и Толстого. Это не означает, конечно, что философия Достоевского и Толстого стала в России своего рода заменой собственно философского знания.

Самобытным русским мыслителем был гениальный писатель Лев Николаевич Толстой (1828 -1910). Подвергая критике общественно-политическое устройство современной ему России, Толстой уповал на нравственно-религиозный прогресс в сознании человечества. Идею исторического прогресса он связывал с решением вопроса о назначении человека и смысле его жизни, ответ на который призвана была дать созданная им "истинная религия ". В ней Толстой признавал лишь этическую сторону, отрицая богословские аспекты церковных учений и в связи с этим роль церкви в общественной жизни. Этику религиозного самосовершенствования человека он связывал с отказом от какой-либо борьбы, с принципом непротивления злу насилием, с проповедью всеобщей любви. По Толстому, "царство божие внутри нас" и потому онтологически-космологическое и метафизико-богословское понимание Бога неприемлемо для него.

Считая всякую власть злом, Толстой пришел к идее отрицания государства . Поскольку в общественной жизни он отвергал насильственные методы борьбы, постольку считал, что упразднение государства должно произойти путем отказа каждого от выполнения общественных и государственных обязанностей. Если религиозно-нравственное самосовершенствование человека должно было дать ему определенный душевный и социальный порядок, то, очевидно, что полное отрицание всякой государственности такого порядка гарантировать не могло. В этом проявилась противоречивость исходных принципов и сделанных из них выводов в утопической философии Толстого.

Сущность познания Толстой усматривал в уяснении смысла жизни - основного вопроса всякой религии. Именно она призвана дать ответ на коренной вопрос нашего бытия: зачем мы живем и каково отношение человека к окружающему бесконечному миру. "Самое короткое выражение смысла жизни такое: мир движется, совершенствуется; задача человека - участвовать в этом движении, подчиняясь и содействуя ему " . Согласно Толстому, Бог есть любовь. В своих художественных творениях Толстой апеллировал к народу как носителю истинной веры и нравственности, считая его основой всего общественного здания.

На мировоззрение Толстого оказали огромное влияние Ж.Ж. Руссо, И. Кант и А. Шопенгауэр. Философические искания Толстого оказались созвучными определенной части русского и зарубежного общества (так называемое толстовство). Причем среди его последователей оказались не только члены различных религиозно-утопических сект, но и сторонники специфических "ненасильственных" методов борьбы за социализм. К их числу относится, например, выдающийся деятель национально-освободительного движения Индии М. Ганди, называвший Толстого своим учителем.

Огромное место в истории русской и мировой философской мысли занимает великий писатель-гуманист, гениальный мыслитель Федор Михайлович Достоевский (1821 -1881 ). В своих общественно-политических исканиях Достоевский пережил несколько периодов. После увлечения идеями утопического социализма (участие в кружке петрашевцев) произошел перелом, связанный с усвоением им религиозно-нравственных идей. Начиная с 60-х гг. он исповедовал идеи почвенничества, для которого была характерна религиозная ориентированность философского осмысления судеб русской истории. С этой точки зрения вся история человечества представала как история борьбы за торжество христианства.

Самобытный путь России в этом движении заключался в том, что на долю русского народа выпала мессианская роль носителя высшей духовной истины. Он призван спасти человечество через "новые формы жизни, искусства" благодаря широте его "нравственного захвата". Характеризуя этот существенный срез в мировоззрении Достоевского, Вл. Соловьев пишет, что положительный общественный взгляд еще не был вполне ясен уму Достоевского по возвращении из Сибири. Но три истины в этом деле "были для него совершенно ясны: он понял прежде всего, что отдельные лица, хотя бы и лучшие люди, не имеют права насиловать общество во имя своего личного превосходства; он понял также, что общественная правда не выдумывается отдельными умами, а коренится во всенародном чувстве, и, наконец, он понял, что эта правда имеет значение религиозное и необходимо связана с верой Христовой, с идеалом Христа" . У Достоевского, как отмечают его исследователи, в частности Я.Э. Голосовкер, было "исступленное чувство личности". Он и через Ф. Шиллера, и непосредственно остро чувствовал нечто глубинное у И. Канта: они как бы слиянны в осмыслении христианской этики. Достоевского, как и Канта, тревожило "лжеслужение Богу" католической церковью. Эти мыслители сходились в том, что религия Христа является воплощением высшего нравственного идеала личности. Все называют шедевром легенду Достоевского "О Великом Инквизиторе", сюжет которой восходит к жестоким временам инквизиции (Иван Карамазов фантазирует, что было бы, если бы Христос сошел на Землю, - его распяли бы и сожгли бы сотни еретиков) .

Достоевский - один из самых типичных выразителей тех начал, которые призваны стать основанием нашей своеобразной национальной нравственной философии. Он был искателем искры Божией во всех людях, даже дурных и преступных. Миролюбие и кротость, любовь к идеальному и открытие образа Божия даже под покровом временной мерзости и позора - вот идеал этого великого мыслителя, который был тончайшим психологом-художником. Достоевский делал упор на "русское решение" социальных проблем, связанное с отрицанием революционных методов общественной борьбы, с разработкой темы об особом историческом призвании России, способной объединить народы на основе христианского братства.

Философские взгляды Достоевского имеют небывалую нравственно-эстетическую глубину. Для Достоевского "истина есть добро, мыслимое человеческим умом; красота есть то же добро и та же истина, телесно воплощенная в живой конкретной форме. И полное ее воплощение уже во всем есть конец и цель, и совершенство, и вот почему Достоевский говорил, что красота спасет мир"

В понимании человека Достоевский выступал как мыслитель экзистенциально-религиозного плана, пытающийся через призму индивидуальной человеческой жизни решить "последние вопросы" бытия. Он развивал специфическую диалектику идеи и живой жизни, при этом идея для него обладает бытийно-энергий-ной силой, и в конце концов живая жизнь человека есть не что иное, как воплощение, реализация идеи ("идееносные герои" романов Достоевского). Сильные религиозные мотивы в философском творчестве Достоевского противоречивым образом иногда сочетались с отчасти даже богоборческими мотивами и религиозными сомнениями. В области философии Достоевский был скорее великим прозорливцем, нежели строго логичным и последовательным мыслителем. Он оказал сильное влияние на религиозно-экзистенциальное направление в русской философии начала XX в., а также стимулировал развитие экзистенциальной и персоналистской философии на Западе.

Значительную роль в распространении гуманистических идей в России в XIX в. и в последующее время сыграли русские писатели и поэты. К числу наиболее крупных писателей ϶ᴛᴏго времени ᴏᴛʜᴏϲᴙт Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Л. Н. Толстого. Крупнейшими поэтами выступают А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, Н. А. Некрасов. Стоит заметить, что они благодаря ϲʙᴏему творчеству стали подлинными властителями дум молодежи ϲʙᴏего времени.

Особое влияние на умонастроения второй половины XIX в. в России имело творчество Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого.

Федор Михайлович Достоевский

Федор Михайлович Достоевский (1821 — 1881) известен как великий русский философствующий писатель. Его идеи позволяют некᴏᴛᴏᴩым исследователям видеть в нем одного из предтеч современного экзистенциализма. Его романы и повести “Преступление и наказание”, “Идиот”, “Бесы”, “Записки мертвого дома”, “Братья Карамазовы”, “Дядюшкин сон”, “Село Степанчиково и его обитатели” стали средством пропаганды гуманистической морали. Важно знать, что большое значение имеет для характеристики мировоззрения Достоевского “Дневник писателя”.

В романе “Преступление и наказание” наряду с пропагандой гуманизма он выступил с критикой юношеского эгоцентризма. В романе показана развращающая человека сила бедности. В повести “Дядюшкин сон” и романе “Подросток” писатель обличает бездушие людей, проявляемое ими в погоне за деньгами. Беззащитность доброты и кротости, а также несовместимость талантливого человека с жестоким безжалостным миром обывательства показана в повести “Неточка Незванова”. Достоевский выступил суровым обличителем приспособленчества и демагогии в повести “Село Степанчиково и его обитатели”. Мирок, в кᴏᴛᴏᴩом живут обитатели помещичьей усадьбы, проникнут духом доносительства, беззастенчивой демагогии, лени и беспринципного и наглого приспособленчества. В романе “Униженные и оскорбленные” показана беспросветная жизнь петербургской бедноты, живущей в унизительном бесправии и в вечном стремлении избежать гибели от голода. С беспощадной правдивостью Достоевский обнажает уродливость души человека в искаженном несправедливостью мире чиновничества в повести “Записки из подполья”. Против хищнического стяжательства и погони за богатством любой ценой писатель выступает в романе “Идиот”. Будучи смелым и принципиальным художником Достоевский не побоялся раскрыть сущность революционеров, борющихся за установление социализма в России. В романе “Бесы” показана жестокость, бесчеловечность и цинизм революционеров, презирающих тех, кого они собираются осчастливить.

В романе “Игрок” писатель раскрывает трагедию людей, живущих иллюзией на выигрыш в азартной игре на рулетке.

Проблемы человеческой ϲʙᴏбоды, выбора поступков были ключевыми в творчестве Достоевского. Кстати, эта проблема затрагивается в разных его произведениях. Яркое выражение его отношения к проблеме человеческой ϲʙᴏбоды нашло в романе “Братья Карамазовы”. В ϶ᴛᴏм романе писатель-философ, раскрывая устами одного из персонажей поэму о великом инквизиторе, высказывает идею, кᴏᴛᴏᴩая станет весьма привлекательной для представителей французского экзистенциализма Ж.-П. Сартра и А. Камю. Сформулирована она следующим образом: “… ничего и никогда не было для человеческого искусства и человеческого общества невыносимее ϲʙᴏбоды”. По϶ᴛᴏму в виде слабости человеческого существа “нет заботы беспрерывнее и поучительнее для человека, как оставаясь ϲʙᴏбодным, сыскать поскорее того, пред кем поклониться”.

В “Дневнике писателя” он предстает настоящим русским патриотом, беззаветно любящим ϲʙᴏю родину.

Его произведения учат человечности. Стоит заметить, что он отрицал правомерность борьбы со злом с помощью зла. Писатель считал аморальным общественное устройство, основывающееся на насилии и гибели людей. По его мнению, разум, не освещенный любовью к человечеству, — темный, бессовестный разум, опасен и убивает жизнь. Стоит заметить, что он полагал, что вера в Бога и исходящее он него добро — основа нравственности. По Достоевскому, человек заслуживает счастье страданием.

Особенность философских взглядов писателя в том, что в них обнаруживается осознание текучести, переменчивости жизни. Стоит заметить, что он тонко чувствует возможную альтернативность человеческих поступков. Человек у Достоевского подавлен обстоятельствами жизни. Мир, изображаемый писателем, трагичен и враждебен человеку, а человек в нем одинок перед лицом испытаний. Человека, по Достоевскому, спасает только вера в Бога.

Достоевский — глубокомыслящий писатель . Когда читатель проникает в его мысли, его озаряет свет доброты великого сострадания к людям, а затем очистительного уважения к ним. Мрак у писателя находится на поверхности, а в бездонной глубине его мыслей — кристальная чистота.

«РУССКАЯ МЫСЛЬ»: Историко-методологический семинар в РХГА

Ведущий семинара - доктор философских наук, профессор РХГА Александр Александрович Ермичёв .

19 апреля 2013 г. - Игорь Иванович Евлампиев представляет свою новую книгу о Ф.М. Достоевском.

Евлампиев И. И. Философия человека в творчестве Ф. Достоевского (от ранних произведений к «Братьям Карамазовым»). - СПб.: Издательство Русской христианской гуманитарной академии, 2012. - 585 с. ISBN 978-5-88812-548-9

А.А. Ермичёв : Добрый вечер! Восемьдесят пятое заседание.

Аплодисменты

Да, это уже история, 85. Каждый месяц, в году по 10-12 -13 раз. А сегодня на 85-м заседании мы послушаем доклад автора этой книжки: «Философия человека в творчестве Ф. Достоевского (от ранних произведений к «Братьям Карамазовым»).

Мы послушаем на минут 40, Игорь Иванович, минут 40, не больше.

А.Л. Казин: Давайте 45 ему дадим.

А.А. Ермичёв: Там будет видно, ведь всегда границы подвижны все-таки. После этого - вопросы и желающие выступить. Потом, как и положено, чай в одной из аудиторий.

А.А. Ермичёв: А сейчас я хотел бы обозначить программу нашей работы на последний месяц в этом сезоне, сезоне 2012-го - 2013 годов. 17 числа к нам приедет одна замечательная исследовательница из Калининграда, это Лилия Владимировна Довыденко, которая занимается исследованием творчества одного из русских философов-эмигрантов, скорее философа культуры, Николая Сергеевича Арсеньева. Она расскажет нам о своих изысканиях по этой фигуре, как-то так стоящей где-то на втором плане, или быть может в тени первых философских фигур русской эмиграции, он где-то здесь вот в тени, или даже быть может на втором плане. Итак, счастливо вышло, что в одном из новых издательств, издательстве «Вестник» появилась как раз переиздание книжки, знакомой многим из нас, переиздание известной книжки Арсьеньева «Дары и встречи жизненного пути».

Таким образом, у нас 17 мая в пятницу состоится вечер об Арсеньеве, и это первое мероприятия на май.

Что касается другого мероприятия, то я осмелюсь только предложить присутствующим здесь посетить наши Свято-Троицкие Чтения. И в последний день мая на Свято-Троицких Чтениях будет работать секция истории русской философии. Участниками работы этой секции будут участники нашего семинара. А на этой секции у нас будет обсуждаться проблема церкви и государства в истории русской мысли «от Петра до метра», т.е. от учреждения Синода. Быть может кто-нибудь из наших исследователей пойдет и глубже рассматривать эту эпоху, но до сегодняшнего дня это определенно. Такова наша программа на май месяц.

Прошу вас отметить - 17 число пятница и 31 мая. Разумеется, своевременно мы пришлем вам рассылку о наших мероприятиях.

А.А. Ермичёв: Игорь Иванович, пожалуйста, давайте начнем.

И.И. Евлампиев : Здравствуйте, дорогие коллеги! Спасибо что пришли!

Моя книга, которую вы здесь можете видеть, это результат примерно десяти лет работы. Хотя я параллельно работал и над другими темами, но вот десять лет уложились в эту книгу. Так что я буду говорить о результатах этой большой работы. Сразу хочу сказать, что, на мой взгляд, мне удалось некоторые очень-очень давние и устоявшиеся стереотипы в отношении Достоевского в этой книге сломать. По крайней мере, я стараюсь их сломать, а уж настолько они будут сломаны или останутся - это судить читателям и соответственно критикам, которые либо примут, либо не примут соответствующие изменения. Потому что тот факт, что Достоевский - это великий философ, уже никаких сомнений не вызывает. Но если пойти дальше, т.е. начать уточнять, а что мы подразумеваем под Достоевским-философом, то здесь возникает ряд устоявшихся точек зрения, которые, по моему мнению, абсолютно неверны. Собственно, ради их существенной корректировки эта книга и была написана.

Я постараюсь пунктиром изложить некоторые наиболее важные идеи, которые я постарался доказать в своей книге и которые достаточно радикально расходятся с традиционными оценками Достоевского. Повторю, как философ он признан. Но когда пытаются излагать его философию, то, как правило, это делается по принципу «один-два-три-четыре», т.е. никакой системы у Достоевского не видят. В качестве примера можно привести два известнейших сочинения, посвященных философии Достоевского. Одно - это классическая книга Н. Бердяева «Миросозерцание Достоевского»; очень хорошая книга, но как раз отличающаяся тем, что, прочитав Бердяева, можно понять, что Достоевский много-много ярких идей выдвинул, но никакой системы у него нет. Второй пример - это современная книга, и по уровню безусловно ниже, чем сочинение Бердяева; это книга Р. Лаута, немецкого исследователя, которая так и называется «Философия Достоевского». Где просто список тем: человек, добро, зло, Бог и т.п. - и никакой системы. На мой взгляд, это даже контр-продуктивная книга, потому что она заставляет задуматься, зачем этого писателя как философа рассматривать, если он никакой системы не создал? Все-таки мы под философией понимаем некую систему идей, некую целостную концепцию.

Первое, что я хотел сказать, что я пытался доказать, - что на самом деле Достоевский всю жизнь себя мыслил не столько писателем, сколько философом, с самой ранней юности, это по его письмам видно. И в этом смысле форма художественной литературы, форма романа была именно формой выражения его философии. И более того, он очень рано пришел к достаточно цельному пониманию того, что он хочет сказать нам, публике, своими философскими романами, т.е. он очень рано пришел к достаточно цельной концепции человека. Безусловно, я имею в виду, что философия Достоевского - это прежде всего и главным образом философии человека.

В современной литературе о Достоевском господствует обратное убеждение. В силу популярности концепции Бахтина, наоборот, принято считать, что вообще нет никакого «целостного мировоззрения Достоевского». Ведь Бахтин выдвинул идею, что роман Достоевского - это полифонический роман, здесь говорит не автор, говорят его герои, а потому позицию автора, если она и есть, мы угадать только с большим трудом можем. Получается, что Достоевский изображает разные мировоззрения, а вот своего как будто бы и не показывает. На мой взгляд, концепция Бахтина абсолютно ложна, и в силу её популярности она ложный стереотип по поводу Достоевского создает; она его изображает философом, который принципиально не стремится к системности. На самом деле он воспитанник немецкой философии, как все в ту эпоху, в середине XIX века. А немецкая философия - это обязательно последовательная система, которая описываете человека и Бога. У молодого Достоевского мы находим очень выразительные суждения на эту тему в одном из писем. Достоевский пишет (я по памяти, не точно): поэт в своем вдохновении разгадывает Бога! - в этом же он видит значение философии. Поэзию и философию писатель сближает и главной целью обеих называет «разгадывание Бога». Чрезвычайно выразительная фраза, которая говорит о том, что он мыслил философию именно как описание Бога-абсолюта, совершенно в духе немецких систем.

Поэтому вот моя позиция: Достоевский обладал ясно выраженной философской системой , и то, что мы до сих пор не можем её увидеть, - это наша беда как исследователей и читателей, а не вина Достоевского; он все сделал, чтобы его можно было правильно понять. Я в своей книге пытаюсь показать, что совсем нетрудно увидеть эту систему, если внимательно читать его тесты. Таким образом, системность философии Достоевский - это первый принцип, из которого я исходил. И соответственно, первый стереотип, который я попытался отвергнуть - это представление об отсутствии такой системы, представление, распространенное из-за популярности концепции Бахтина.

Второе. Даже если мы признаём, что Достоевский - философ, даже если мы признаем, что в его сочинениях выражена некая система идей (а некие авторы все-таки это признают), то второй важнейший стереотип, которой господствует в понимании Достоевского и касается уже его творческой биографии, - это утверждение о том, что в его жизни произошел радикальнейший перелом, который и сделал его великим мыслителем. Впервые эту идею выдвинул Лев Шестов, и она стала чрезвычайно популярной. По-моему её практически все исследователи принимают в той или иной степени. Шестов её наиболее ярко выразил еще в начале XX века. Это идея о том, что Достоевский, будучи приговорен к повешению и простояв на плацу перед лицом смерти, пережил экзистенциальный кризис, который вызвал в нем абсолютное «перерождение убеждений», как говорит Шестов. До этого момента был писатель, может быть, даже рядовой, который литературные произведения писал, а о философии даже и не задумывался. А вот после стояния на плацу, после встречи со смертью, после экзистенциального кризиса родился великий философ, который великие философские романы написал. Я критике этого распространенного убеждения посвящаю введение моей книги и первые главы. На самом деле, Достоевский, действительно, родился как философ в результате глубокого экзистенциального кризиса. Но этот кризис не был связан со стоянием на плацу в ожидании казни - вот в чем парадокс! Достоевский гораздо раньше, зимой 1841/1842 года, пережил экзистенциальный кризис, еще будучи юношей, еще даже не думая особенно о писательской карьере. Именно в этот период всё самое главное с ним случилось. А на плацу, если и было что-то похожее, то это уже второй кризис был и, я думаю, не такой важный. По сути, великий мыслитель родился в начале 1842 года, т.е. когда ему 20 лет было, а вовсе не в момент ожидания казни, когда ему было почти тридцать лет. Это помогает понять, что и ранее творчество Достоевского, которое на первый взгляд не несет никаких философских идей, на самом деле уже проникнуто этими идеями.

Собственно, теперь я хотел начать уже некие конкретные идеи излагать, которые, на мой взгляд, очень важно понять, имея в виду философию Достоевского. Прежде всего нужно разобраться, что за экзистенциальный кризис он пережил в 20 лет. Об этом можно уверенно говорить, хотя об этом кризисе, произошедшем в ранние годы, никогда не писал, - все пишут о том, что было с ним на плацу перед лицом смерти. А ведь Достоевский оставил нам об этом совершенно ясное свидетельство! Вот что самое важное. Я здесь опираюсь исключительно на тексты Достоевского. Через 20 лет после свершившегося кризиса в работе 1861 года «Петербургские сновидения в стихах и прозе» (это произведение названо фельетоном), Достоевский вдруг обращается к своей ранней юности, как раз к той эпохе, о которой я говорю, и вдруг рассказывает странный случай, который с ним произошел. Причем в его рассказе присутствует явная ирония, по поводу которой многие исследователи Достоевский знают, что там, где у него в словах появляется ирония, как раз очень серьезные вещи излагаются, и писатель иронией зачищается от непонимания - чтобы проницательный читатель понял, а непроницательный как шутку это все воспринял. Так вот Достоевский с некой иронией говорит о том, что с ним некий странный случай произошел, который перевернул всю его жизнь. Что это за случай? В литературоведении это описание известно, хотя простой читатель, как правило, этого не знает. Так вот, Достоевский рассказывает, что он шел по морозному Петербургу, видимо по мосту, и, глядя на замерзший Петербург, над которым клубы пара понимались, вдруг ему пригрезилось, что над этим реальным Петербургом громоздится еще один «фантастический», призрачный Петербург, как он пишет. И вдруг он ощутил, что этот второй Петербург сейчас растает в воздухе, а вместе с ним и этот первый, реальный, т.е. у него возникло жуткое ощущение ирреальности этого мира. Опущение того, что этот мир сейчас растает, рассеется как греза. И после этого он говорит такие слова, тут я впервые обращусь к тексту Достоевского: «Я как будто что-то понял в эту минуту, до сих пор только шевелившееся во мне, но еще не осмысленное; как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый и известный только по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам. Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование...» Обратите внимание на эти слова, литературоведы не обращают внимание на некоторые важные слова. «Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование…» Ну и дальше опять ирония. «Скажите, господа: не фантазер я, не мистик я с самого детства? Какое тут происшествие? что случилось? Ничего, ровно ничего, одно ощущение, а прочее все благополучно». И, тем менее, несмотря на иронию, мы понимаем по контексту этого высказывания, что Достоевский зачем-то через 20 лет, уже будучи зрелым писателем, в 40 лет, возвращается к этому моменту и для проницательных читателей рассказывает о нем. И если мы достаточно проницательны, мы должны понять, что рассказывает он именно о том, с чего началась его личность и его творчество. Здесь и зафиксирован тот экзистенциальный кризис, который с ним случился зимой 1841/1842 года; не совсем непонятно, какой месяц имеется в виду, но скорее всего это январь 1842 года. Именно это событие нужно считать точкой отсчета для Достоевского-мыслителя. Значение этого странного события, которое он описывает, этого экзистенциального кризиса, который он пережил, ясно подчеркивается тем, что он дальше описывает аналогичные кризисы и в историях своих героев. И благодаря этому мы можем более ясно понять, что он имеет в виду. Именно из этих историй можно и нужно начинать выводить философию человека Достоевского. Пережив что-то сам, пережив какой-то экзистенциальный кризис, пока еще до конца непонятный нам, он обрел какое-то новое зрение. Это Шестов так писал, что после кризиса Достоевский какое-то новое сверх-зрение обрел и увидел вещи, которые не видел до этого. С этим можно согласиться, но только нужно уточнить, что произошло это гораздо раньше, чем думает Шестов, не на плацу, а еще в 1842 году, когда Достоевский был совсем молодым человеком, не написавшим еще даже своего первого романа «Бедные люди». Итак, что же здесь произошло?

Чтоб понять это, нужно обратиться к произведениям Достоевского. Здесь я снова обращаюсь к своей книге - значительная часть моей книги составляет анализ именно ранних работ Достоевского, как ни странно. Это еще один парадокс, потому что, повторю: любой человек, который пишет книгу, в названии которой есть словосочетание «философия Достоевского», как правило, абсолютно игнорирует ранние работы, считает, что в них никакой философии нет. В больших романах - да, там философии сколько угодно, а вот в ранних произведениях ее нет. В противоположность этому, больше половины моей книги - это анализ ранних произведений Достоевского, условно говоря ранних, до «Игрока» включительно («Записки из подполья» и «Игрок» это, строго говоря, уже не ранние произведения) - т.е. анализ творчества Достоевского до великих романов, до «Преступления и наказания». Основное внимание в моей книге направлено как раз на раннее творчество, что никогда не делалось с точки зрения анализа философских взглядов Достоевского. А на самом деле, именно там мы находим все истоки философии Достоевского. Более того, общий абрис, схему философии человека Достоевского там уже прекрасно можно увидеть. И точкой отсчета для понимания этой ранней философии является как раз рассказ о пережитом молодым Достоевским кризисе.

Что это за кризис? Для того чтобы это понять, нужно приглядеться к некоторым его ранним героям. Я тут не буду это подробно описывать, я просто возьму два примера, двух очень странных героев Достоевского. Один - это чиновник, который вообразил себя Гарибальди, не больше, ни меньше. Непонятно, придумал Достоевский эту историю или нет, но вот он пишет о таком странном чиновнике, который вообразил, что он Гарибальди. Суть его переживаний как раз в том, что он испытывает странный кризис основ своей личности, чувствует абсолютную необоснованность своего существования. Я думаю, что как раз через таких героев Достоевский пытается показать нам то, что с ним самим произошло. В своих героях он с некоторыми вариациями изображает тот же самый кризис. Поэтому глядя на них мы можем понять, что с ним самим произошло. Что же произошло с этим странным чиновником, который вдруг вообразил себя Гарибальди? Достоевский описывает его состояние так: «Весь божий мир скользил перед ним и улетал куда-то, земля скользила из-под ног его». Т.е. ощущение полного развоплощения мира, как будто мира больше нет, как будто один он в мире существует. Это и приводит его в ужас, к безумию, он воображает себя Гарибальди. Что значит Гарибальди? Гарибальди это великий разрушитель, великий завоеватель, тот, ради которого мир существует. Это первый странный герой Достоевского, который поможет нам понять, что с ним самим произошло, и что за экзистенциальный кризис он пережил.

Второй герой - это господин Прохарчин, гораздо более известный герой, чем предыдущий, главный персонаж рассказа «Господин Прохарчин». Это простой чиновник, который служил-служил, и годами ничего в его жизни не менялось, и вдруг что-то с ним совершенно радикальное происходит, как это описывает Достоевский, «он вдруг заробел». Т.е. он тоже испытывает кризис обоснованности своего существования, и пытаясь «закрепиться» в жизни, он начинает копить деньги, потому что единственный способ для него понять, что мир крепок и ты занимаешь твердое место в этом мире, - это иметь капитал. И он пытается добиться устойчивости своего бытия с помощью капитала. Он почти нищенствует, но копит капитал, потому что только так он чувствует обоснованность своего бытия. В рассказе приводится разговор Прохарчина с его коллегой-чиновником, в котором возникает совершенно странная тема, на первый взгляд абсолютно непонятная, но чрезвычайно важная. На мой взгляд, этот диалог абсолютно метафизичен, и через него Достоевский дает нам разгадку того, что за экзистенциальный кризис происходит с его героями и произошел с ним самим. По сюжету рассказа, Прохарчин в конце концов не выдерживает своих переживаний, ему так плохо от необоснованности своего бытия, что он убегает из дома, его в конце концов находят на улице в полубезумном состоянии, приводят домой и, пытаясь успокоить, постоянно говорят: ничего с тобой не будет, никто тебя не тронет, ты ведь самый незаметный и тихий человек. Но он не принимает этих утешений, а потом вдруг пытается объяснить свою тревогу. И вот послушайте этот странный диалог. Вот как он объясняет свои страхи: «Я не того… Ты пойми, ты пойми только, баран ты: я смирный, сегодня смирный, завтра смирный, а потом и не смирный, сгрубил; пряжку тебе, и пошел вольнодумец!» Он вдруг осознает, что ни с того ни сего может стать вольнодумцем-революционером. Как безумный чиновник вообразил себя Гарибальди, так этот почему-то думает, что может стать революционером. Почему вдруг таким маленьким и забитым людям вдруг приходит в голову, что они Гарибальди или революционеры? И тут собеседник Прохарчина вдруг что-то угадывает. На мой взгляд, здесь Достоевский очень тонко это показывает, это прозрение, в котором сосед Прохарчина Марк Иванович очень важную мысль угадывает, объясняющую происходящее с Прохарчиным. Он так говорит: «Что вы, один, что ли, на свете? для вас свет, что ли, сделан? Наполеон вы, что ли, какой? что вы? кто вы? Наполеон вы, а? Наполеон или нет?! Говорите же, сударь, Наполеон или нет?» Это он говорит Прохарчину, маленькому чиновнику, который нищенствуя живет и вот-вот умрет! Марк Иванович вдруг осознает, что Прохарчин себя каким-то «метафизическим Наполеоном» полагает. С чего бы это вдруг? Повторю, это всё загадки, которое разгадать можно, только если всю систему взглядов Достоевского понять. О чем здесь говорит Достоевский? Он в такой парадоксальной, немножко смеховой форме рассказывает о том же самом кризис, который он сам пережил. Когда человек вдруг ощущает, что мир, который вокруг нас, он не является твердым, обоснованным, что он пластичен, что по-настоящему существует человек, «я существую», а вот это мир может и не существует. Может это фантом, который сейчас рассеется, как в видении фантастического Петербурга в его фельетоне. Но что это значит? А это значит, что я не могу опираться на мир. Наоборот, я должен основание в собственном бытие найти. И если я найду основание в себе самом, тогда я стану выше этого мира. Более того, тогда я этим миром управлять буду. Отсюда эти странные отождествления: «Наполеон, Гарибальди…». Здесь Достоевский здесь нам показывает, что в указанном экзистенциальном кризисе человек, обретя себя по-настоящему, одновременно обретет власть над миром, он станет сильным , высшим человеком . Здесь я подхожу к теме, которая, на мой взгляд, является главной темой раннего Достоевского, всего его раннего творчества.

На самом деле есть глубоко неверное убеждение, что Достоевский - это такой «демократ», который описывает униженных и оскорбленных, который борется за равенство всех людей, и что главное для него - это показать, что в самом униженном человеке есть такая же душа, как в возвышенном, высоком человеке. Ничего подобного! Главная идея раннего Достоевского - это идея о том, что среди нас есть особые люди, высшие люди. Те, с которыми случился описанный экзистенциальный кризис и которые смогли его пережить; он знает, к чему это ведет человека, потому что он сам через это прошел. Человек переживает трагический слом своего мировоззрения, который может вести к гибели, но, пройдя через него, он осознает, что не он зависит от мира, а мир зависит от него. Парадоксально, что Достоевский показывает такой кризис в самых простых людях, самых незначительных людях, но тем самым он доказывает, что это универсальное состояние, которое каждый может и должен пережить. И тогда он станет совершенно другим человеком, другую меру ответственности получит - если человек не погибнет, выживет, он станет высшим человеком. И, собственно, о таких высших людях и повествует Достоевский. На мой взгляд, все самые интересные страницы раннего творчество Достоевский посвящены именно описанию таких странных людей, которые пережили подобный кризис и в результате осознали, что они могут влиять на мир, и писатель показывает это влияние, буквально мистическое влияние на мир.

Здесь я хочу некоторые примеры привести, хотя, может быть, для большинства из вас эти примеры не будут показательны, потому что, к сожалению, ранние произведения Достоевского мало кто читает, потому что они, действительно, непонятны. А непонятны они именно потому, что в них писатель не художественные задачи ставит и решает, а философские. И поэтому, когда вы их читаете, они выглядят загадочными. Они задают загадки, разгадать которые практически невозможно. Но это становится возможным, если по-настоящему хорошо понять то, о чем я говорю, если осознать исходную концепцию человека, которую он на себе проверил, потому что, повторю, сам пережил экзистенциальный кризис и сам стал высшим человеком , который способен управлять судьбами других людей. В этом смысле я допускаю, что Достоевский, возможно, реальным мистиком был. Не случайно он мистиков выводит в своих романах, может быть, успею о Кириллове сказать в связи с этим.

Но давайте вернемся к раннему творчеству Достоевского. Вот повесть Достоевского «Хозяйка», очень странная повесть, которую никто не понимал и не понимает, начиная с Белинского, который просто руганью разразился по поводу этой повести. Даже великий критик Белинский ничего не понял в этой повести. А суть повести в том, что там впервые Достоевский изображает реального мистика, некоего старика Мурина, который обладает мистической властью над людьми и над собственной судьбой. И суть повести в том, что главный герой Василий Ордынов, знакомясь с этим стариком Муриным, реальным мистиком, сам получает ту же самую мистическую способность через жизненный кризис, который он переживает в общении с ним. Т.е. здесь мы видим еще одно описание того же кризиса и того же превращения простого человека в высшего, который, на мой взгляд, является главной темой раннего Достоевского.

Как ни парадоксально, ту же тему можно найти в еще одном странном произведении первого периоды творчества Достоевский. Это повесть «Село Степанчиково и его обитатели». Эта повесть тоже абсолютно загадочна. В справочнике, который был издан нашим музеем Достоевского и где приводятся все точки зрения на произведения писателя, только одна точка зрения по поводу этой повести сформулирована - что эта повесть есть чисто художественный эксперимент, в котором нет больших идей. Получается, что эта повесть лежит в стороне от всех других произведений Достоевский. Это странно. Ведь Достоевский, написав эту повесть, назвал её лучшим своими произведением. Почему «экспериментальное» произведение, которое не несет в себе, вроде бы, никаких идей, Достоевский называет лучшим своим произведением? На самом деле все не так, эта повесть совершенно естественно выстраивается в один ряд с другими произведениями, Достоевский в ней ту же самую главную идею выражает. В этой страной повести главный герой Фома Фомич Опискин - это человек, который каким-то непонятным образом власть над всеми в доме обретает, хотя он первоначально просто приживальщиком был в доме полковника Ростанева. Фома Фомич Опискин показан неприятным человеком, даже отвратительным, но Достоевский, мне кажется, как раз и показывает, что качество человека властвовать над другими людьми, просто буквально мистически властвовать, определять их судьбу, это качество совершенно не связано ни с какими моральными достоинствами человека - ни с умом, ни с благородством, ни с чем. Это некая иррациональная природа, некое экзистенциальное основание личности, которое, если действительно оно раскрылось в человеке, дает ему власть над миром. И как раз «высших» людей, обладающих такой странной властью над миром, Достоевский и описывает.

Последний пример из этого же ряда высших, сильных людей - это герои «Записок из Мертвого дома». Это уже полу-документальная повесть, где Достоевский описывает каторгу и каторжных людей. Здесь тоже главным для него оказывается некая систематика. Он пытается всех каторжников по определенным категориям распределить. Это достаточно естественно, поскольку это не художественное произведение, а в некотором роде эмпирическое, это наблюдение над реальностью каторги. Но самыми главными персонажами и здесь становятся два сильных человека. Достоевский прямо так и называет их «сильные люди». Даже на каторге, пишет Достоевский, сильных людей на так много. Он только двух нам и показывает, Орлова и Петрова, специально давая им простые русские фамилии, словно подчеркивая, что здесь дело не в каких-то особенных выдающихся качествах, а просто в том, что они сумели раскрыть в себе способность, которая есть у каждого. Сравнение этих двух каторжан показывает, что сила тоже может быть разная. Самым главным в этой паре оказывается Петров. Здесь я цитату приведу, в ней говорится о том, как Достоевский впервые узнал об этом Петрове.

«Я стал о нем справляться. М., узнавши об этом знакомстве, даже предостерегал меня. Он сказал мне, что многие из каторжных вселяли в него ужас, особенно сначала, с первых дней острога, но ни один из них, ни даже Газин, не производил на него такого ужасного впечатления, как этот Петров. Это самый решительный, самый бесстрашный из всех каторжных, - говорил М. - Он на всё способен; он ни перед чем не остановится, если ему придет каприз. Он и вас зарежет, если ему это вздумается, так, просто зарежет, не поморщится и не раскается. Я даже думаю, он не в полном уме. Этот отзыв сильно заинтересовал меня. Но М. как-то не мог мне дать отчета, почему ему так казалось. И странное дело: несколько лет сряду я знал потом Петрова, почти каждый день говорил с ним; всё время он был ко мне искренно привязан (хоть и решительно не знаю за что) - и во все эти несколько лет хотя он и жил в остроге благоразумно и ровно ничего не сделал ужасного, но я каждый раз, глядя на него и разговаривая с ним, убеждался, что М. был прав и что Петров, может быть, самый решительный, бесстрашный и не знающий над собою никакого принуждения человек. Почему это так мне казалось - тоже не могу дать отчета».

Если Орлов, второй сильный каторжанин, действительно убил шесть человек, то Петров зарезал командира, когда тот его отхлестал по щекам на плацу. Т.е. даже убийство, которое он совершил, выглядит естественно и понятно: за оскорбление он убил человека и больше никого не убивал. В отличие от Орлова Петров не выглядит откровенным злодеем, и тем не менее все к нему относятся как к самому страшному человеку. Здесь Достоевский чрезвычайно наглядно показывает свою гениальную способность увидеть принципиальную разницу между людьми. Вроде бы люди ничем не отличаются, и тем не менее один из них сильный человек способный на всё и абсолютно свободный, никакая сила его не подавит, другой - сильный, но «стандартный», обычный и «рядовой» в своей силе. В этой повести Достоевский изображает также и противоположный полюс человеческого существования - человека рутины, который полностью подчинен законам, нормам, приказам, который ни на йоту не отходит от положенного порядка. Но такие люди Достоевского мало интересует, он их называет «всемством». Они представляют собой своего рода материал, из которого историю и жизнь делают высшие люди, - вот о чем пишет Достоевский в своих ранних повестях. Это и есть мой образ раннего Достоевского. Совершено необычный образ, но в книге он обосновывается с помощью анализа практически всех ранних произведений Достоевского, и абсолютно все они естественно укладываются в эту логику, в эту концепцию.

В итоге возникает достаточно ясная концепция человека в рассуждениях Достоевского. Достоевский мыслит каждого из нас неким абсолютным центром реальности, но одновременно показывает, что это скрыто в нас. Только благодаря определенному кризису человек может раскрыть в себе экзистенциальную основу личности и действительно стать центром реальности. И тогда он каким-то странным образом - магически, мистически - будет господствовать над другими людьми, и даже не только над людьми, это все-таки кажется возможным, - но даже над судьбой, над миром, буквально управлять будет миром, в котором живет. Именно это он показывает в последнем произведение этого периода, первого периода, до великих романов, - в романе «Игрок». Здесь показан человек, который в силу как раз каких-то особых своих свойств вдруг понимает, что он может выиграть на рулетке, и он идет и выигрывает на рулетке огромную сумму денег. Т.е. герой, раскрыв в себе какое-то абсолютное основание, получает способность полностью определять свою судьбу.

Я две цитаты маленькие прочитаю из «Игрока», где как раз об этом речь идет.

Человек безусловно уверен, что то, что он хочет, обязательно случиться, и оно случается. В данном случае это выигрыш на рулетке, но это просто пример того, как человек управляет своей судьбой. И после того как Алексей, главный герой этого романа, раскрывает в себе эту способность, он понимает, что все остальное для него теперь неважно. До этого главным была его любовь к Полине, их отношение вообще являются главной темой романа. Но кончается все тем, что ему не нужна Полина. Он осознает, что обладает магической властью над миром, и всё остальное уходит из его сознания, в том числе и его любовь. И суть романам именно в этом - в демонстрации способности человека магически влиять на мир.

Здесь я заканчиваю с ранним периодом творчества Достоевского, этому посвящена первая половина книги. Повторю, здесь некая концепция человека выявляется, которая, на мой взгляд, очень логично проходит через все произведения Достоевского. Главный принцип этой концепции заключается в утверждении, что человек есть центр реальности, который способен управлять этой реальностью. Здесь еще нужно вспомнить повесть «Записки из подполья» - это же важнейшее произведение первого периода творчества Достоевского. Поскольку у меня мало времени, трудно об этом очень глубоком произведении говорить. Единственное, что все-таки хотелось бы сказать, что смысл этой повести в том, что здесь Достоевский метафизическую сущность человека пытается понять, и это многие исследователи угадали. Он доказывает, что основанием нашего сознания, основание человеческого бытия является ничто - по сути, гегелевская идея. Два полюса у мироздания - бытие и ничто. И человек - это ничто, вот что утверждает Достоевский. Именно потому, что мы ничто, мы можем управлять бытием. Потому что бытие косно, а ничто динамично. Именно ничто придает бытию его форму, его смысл. Поэтому главный тезис подпольного человека, самый парадоксальный, - о том, что он не хочет считаться с очевидностями. Дважды два четыре, каменная стена - это то, что останавливает произвол человека, а подпольный герой не хочет с ними считаться. Странный протест против законов природы. Почему? По той же самой причине, о которой я раньше говорил: потому что он ощущает, что обладает способностью менять мир, а потому любые законы мира для него относительны, условны. Теперь это объясняется тем, что в основании нашего сознания лежит ничто.

Чтобы вы не подумали, что это мои выдумки, здесь стоит привести еще несколько цитат, которые совершено неизвестны простым читателям, потому что они из записных книжек Достоевского, малоизвестных широкой публики. Но среди исследователей эти высказывания довольно известны. У Достоевского есть несколько очень важных высказываний по поводу бытия и ничто. Например, есть такая странная фраза в одной из записных книжек: «Бытие только тогда и есть, когда ему грозит небытие, бытие только тогда и начинает быть, когда ему грозит небытие». Небытие - это человек, а весь мир - это бытие. Так вот, бытие тогда есть, когда есть мы. Мы первичны по отношению к миру, мы господствуем над этим миром, а не наоборот.

Теперь я перехожу ко второй части своей книги и соответственно к еще одной важнейшей идее, которая, может быть, даже является еще более важной и более эпатажной в каком-то смысле. Дело в том, что когда мы берем зрелого Достоевского, Достоевского великих романов, то по отношению к нему исследователи давно гадают, кто больше всего на него оказал влияние. Потому что какие-то философские влияния безусловно были. Это прежде всего немецкая философия. Тут чаще всего Канта вспоминают, кроме того Гегеля, Шеллинга, Фейербаха, Штирнера, Шопенгауэра, и всё это наверно имеет смысл. Но ключевой постулат второй половины моей книги заключается в том, что главная фигура, которая оказала влияние на Достоевского - это Иоганн Готлиб Фихте. Я такие поразительные совпадения вижу между некоторыми рассуждениями Достоевского и Фихте, что для меня никаких сомнений нет, что Достоевский читал Фихте, хорошо знал Фихте и испытал его влияние. И понятно почему - потому что из всех немецких классических философов только Фихте сделал акцент на абсолютности человеческой личности.

Именно это Достоевский берет у Фихте. Тут надо иметь в виду, что он входил в кружок Белинского, где Фихте был популярен. Он входил в кружок Петрашевского, где Фихте специально обсуждали, это я к слову, чтобы понятно было, что имеются доказательства прямого влияния Фихте, хотя в текстах Достоевского, к сожалению, мы ни разу имя Фихте не находим. И тем не менее можно говорить о том, что он его знал, причем знал, видимо, в основном две поздние работы, которые популярны были в кругу Белинского. Это «Наставления к блаженной жизни» и «Основные черты современной эпохи». Особенно по поводу последней работы нужно сказать, что мы находит конспект этой работы в дневниковых записях Достоевского под название «Социализм и христианство». Это уже было исследователями Достоевского замечено.

Что у Фихте взял Достоевский? Это огромная тема, которой две сотни страниц моей книги посвящены. Но тем не менее попробую кратко сформулировать. Надо иметь в виду, что после каторги, в эпоху, когда влияние Фихте скорее всего и состоялось, Достоевский особенно интенсивно задумался над связью с христианством своего творчества. До этого он был вообще безразличен к христианству. Теперь христианские мотивы резко проявляются в его творчестве. А Фихте, безусловно, был религиозным, христианским мыслителем. Но именно Фихте первый четко сформулировал идею о том, что в истории европейской культуры было не одно, а два христианства. И то, которые мы традиционно считаем единственным и подлинным, которое связано с христианской церковью, Фихте объявляет ложным. Он считает, что в церковном христианстве было искажено учение Иисуса Христа. Подлинное учение Иисуса Христа - это учение о тождестве Бога и человека, вот мысль Фихте. А в церковном христианстве было произведено радикальное отделение Бога от человека, Бог был отодвинут в трансцендентную, потустороннюю даль. На мой взгляд, именно эту идею Достоевский берет у Фихте и именно её развивает. Весь поздний Достоевский, вся его поздняя метафизика человека, которая в его великих романах и особенно в «Братьях Карамазовых» выражена, определяются именно этой идеей. Используя мысли Фихте, я эту позднюю метафизику Достоевского (глубоко религиозную метафизику) сформулировал бы в виде такого тезиса. Строго говоря, вообще Бога «в себе» нет , Бог есть тольк о в его явлении в человеке - вот главный тезис метафизики позднего Достоевского. Каждый из людей, конечно, прежде всего Христос, но также и каждый из нас - это и есть явление Бога, и мы должны этому явлению, условно говоря, помочь. И это абсолютно рифмуется с тем, что я говорил по поводу раннего творчества Достоевского. Высший человек, о котором говорит Достоевский, раскрывает в себе что-то - теперь можно добавить, что он Бога в себе раскрывает. Используя идеи Фихте, Достоевский теперь гораздо яснее именно эту идею обосновывает. Подлинный смысл христианства, подлинный смысл учения Иисуса - это представление о том, что в каждом из нас должен раскрыться Бог. Здесь я цитату приведу, чтобы уточнить эту мысль, потому что это принципиальный момент. Вот как Фихте об этом пишет, о том, что каждый из нас есть явление Бога: «Во все времена во всяком без исключения человеке, который живо постигает свое единство с Богом и который действительно и в самом деле передает всю свою индивидуальную жизнь Божественной жизни в себе, вечное слово без изъяна и без оговорок совершено таким же образом как в Иисусе Христе становится плотью, чувственно личным и человеческим существованием».

Как Иисус Христос это Бог во плоти, так и каждый из нас - это Бог во плоти. Речь идет конечно о том, что это потенция, это некая перспектива, которую очень трудно реализовать. Поэтому Фихте буквально с требованием к людям обращается, с проповедью: вы должны это понять, вы должны раскрыть в себе Бога! В том-то и дело, что мы оказываемся неспособными на это. А для этого надо стать такими же, как Христос, это не метафора - буквально стать такими, как Христос. При таком понимании главного в христианстве Христос - это просто первый человек, который осознал эту истину и выявил в себе Бога и рассказал всем нам об этом, тем самым предложив и нам это сделать. Фихте специально на этом останавливается и вводит две формы понимания Христа - метафизическое и историческое. Метафизическое он приписывает церковному христианству, где Христос - это особое явление, которое уникально и ни с чем несравнимо. Он его отвергает. Он говорит, что Христа надо понимать только исторически, в том смысле, который я сформулировал, - что Христос это первый человек, который выявил в себе Бога, стал Богом, и это признали те люди, которые были с Ним, которые стали Его учениками. И после того, как они рассказали нам об этом, Христос для нас выступает образцом, но Он не уникальное явление. Каждый из нас, повторю, должен сделать то же самое. Хотя это нечто запредельное для каждого человека, некая мистика раскрытия в себе божественного начала.

Достоевский идет именно по этому пути. Здесь ряд совершенно парадоксальных тем у Фихте намечается, которые все и у Достоевского присутствуют. В философии Фихте они даже менее известны, Достоевский их более наглядно и понятно излагает. Какие темы? Ну, во-первых, это понимание Христа как человека - как человека, который раскрывает в себе Бога. Во-вторых, это понимание того, что христианство - это вечная религия, она всегда была, она не с Христом родилась, она родилась вместе с человеком как таковым. Просто Христос впервые нам раскрыл ее суть, но она до сих пор не является господствующей и определяющей нашу жизнь. Это один из важнейших постулатов Фихте, что эпоха христианства еще впереди, мы живем еще не в эпоху христианства. Потому что сейчас господствует ложное христианство, не соответствующее своей цели, оно не помогает раскрытию Бога в нас, а наоборот, препятствует. В своем понимании истории Фихте выделяет три эпохи, причем третья эпоха, которая еще впереди, это и есть эпоха христианства. Эту идею Фихте мы буквально находим в тексте Достоевского, который называется «Социализм и христианство». По поводу этого текста уже давно было замечено, что здесь есть влияние Фихте. Т.е. не я первый это увидел, просто никто подробно влияние Фихте не анализировал, как я это пытаюсь сделать. Так вот, вслушайтесь в тест Достоевского, он некую историческую хронологию, совершено по Фихте излагает. Итак, Достоевский пишет: «Патриархальность было состояние первобытное. Цивилизация - среднее, переходное. Христианство - третья и последняя степень человека, но тут кончается развитие, достигается идеал…»

Обратите внимание «Христианство - третья и последняя степень человека». О какой эпохе он говорит? О нашей? Да не о нашей, он о будущем говорит! Для Достоевский, как и для Фихте, подлинная христианская цивилизация, которая по-настоящему раскроет человека, по-настоящему сделает человека Богом в каком-то таком смысле, который нужно еще уточнять, - она еще впереди, потому что средняя, переходная эпоха - это цивилизация, это и есть наше время. Тут я взял маленький фрагментик, но по всему контексту этой фразы понятно, что мы живем в эпоху цивилизации. В этом смысле утверждение, что Достоевский считал то православие, которое было в России в его время, в XIX веке, идеалом христианства, подлинным христианством, - это абсолютная неправда! Это ничего общего с его текстами не имеет. В процитированном тексте, повторю, очень наглядно видно, что он христианскую эпоху в истории видит только как будущую. Тут можно возразить, что есть у Достоевского фразы, в которых он вроде бы и современное православие считает правильной формой христианства, от которой новое возрождение всей человеческой цивилизации начнется. Но давайте внимательно вчитаемся в эти фразы, я их несколько выписал.

Но сначала о том, как он оценивает западное христианство, важно весь спектр его отношений к современному христианству продемонстрировать. Вот, например, что он пишет: «папство гораздо глубже и полнее вошло во весь Запад , чем думают, что даже и бывшие реформации есть продукт папства, и Руссо, и французская революция - продукт западного христианства, и, наконец, социализм, со всей его формалистикой и лучиночками, - продукт католического христианства».

Для Достоевского католического христианства как бы уже и нет, в нем такая деградация произошла, что оно ни в малейшей степени не отвечает свой сути. Вот еще одна фразу на эту же тему: «Вы говорите: да ведь Европа сделала много христианского помимо папства и протестантизма. Еще бы, не сейчас же там умерло христианство, умирало долго, оставило следы. Да там и теперь есть христиане, но зато страшно много извращенного понимания христианства». Т.е. он отводит возможные возражения против его весьма радикальной точки зрения: да, есть отдельные христиане, но христианства именно как культурной тенденции, которая должна возродить человечество, нет больше на Западе. Ну хорошо, а в русском народе? Вроде бы христианство сохранилось, потому что мы читаем такое, например, высказывание в одной из записных книжек: «Русский народ весь в православии и в идее его. Более в нем и у него ничего нет - да и не надо, потому что православие всё. Православие есть церковь, а церковь - увенчание здания и уже навеки».

Казалось бы, православие он оценивает положительно. Но давайте прочитаем дальше: «Что такое церковь - из Хомякова» И еще: «кто не понимает православия, тот никогда и ничего не поймет в народе». Для того чтобы понять смысл утверждений Достоевского о православии, чтобы понять, что за православие он имеет в виду, нужно обратится к Хомякову, потому что суть православной церкви он именно по Хомякову интерпретирует. А что такое церковь по Хомякову? Я только одну известную фразу прочитаю, которую Флоренский очень язвительно в какой-то своей работе о Хомякове интерпретирует, и при этом абсолютно правильно интерпретирует, - в том смысле, что какое уж тут православие, это вообще не христианство! У Хомякова церковь - это не земная, а мистическая церковь , к которой мы все причастны (даже вне зависимости от того верующие мы или атеисты), а через нее мы непосредственно Богу причастны, мы в единстве с Богом находимся. Вот одна фраза из Хомякова, из «Богословских сочинений» Хомякова, из известной работы «Церковь одна»: «<Церковь есть> не авторитет, говорю я, а истина, и в то же время жизнь христианина, внутренняя жизнь его; ибо Бог, Христос, Церковь живут в нем жизнью более действительною, чем сердце, бьющееся в груди его, или кровь, текущая в его жилах».

Да это чистый имманентизм! Бог, Христос, церковь - это всё внутри нас, мы уже божественны. Здесь предполагается то же само тождество Бога и человека, как и в философии Фихте. Вроде бы он здесь в пользу православия высказывается, но выясняется, что православие-то совсем не то, которое реально существует, а некое идеальное, которое трудно соотнести в реальным. Повторю, Флоренский в своих комментариях к богословию Хомякова абсолютно четко описывает эту разницу между реальной церковью и идеалом Хомякова.

И Достоевский также, видимо, эту разницу почувствовал и имеет в виду именно будущую идеальную церковь, а вовсе не реальную, которую он совсем по-другому оценивает. Дальше мы про православную церковь читаем следующее: «Церковь как бы в параличе и это уже давно. Не знают православия - нельзя на них и сердится, ибо они ничего не понимают и в сущности народ честный». Это о ком? Это о священнослужителях, видимо, о церкви он говорит: не знают православия... Действительно, можно сказать, что православие - это грядущее христианство, это будущее христианства, но в реальности этого православия еще нет нигде, оно еще должно родиться в русском народе. И тогда понятно, почему он третью эпоху человеческой истории, связанную с христианством, понимает еще как грядущую, как и Фихте. Можно еще массу примеров из романов привести. Старец Зосима в одном месте точно так же говорит, как здесь Достоевский, что, по сути, еще нет подлинной церкви, а только на семи праведниках она держится. В массе своей церковь еще не соответствует этому идеальному, подлинному христианству, которое Достоевский мыслит. Повторю, чтобы понять, что такое это подлинное христианство, нужно читать Фихте или Хомякова. Но Хомяков - это тот же Фихте и Шеллинг. Так что неудивительно, что здесь такие совпадения.

Это одна тема, которую Достоевский у Фихте берет и которая до сих пор как-то не очень популярна в исследовательской литературе, потому что формально берут эти его фразы, относящиеся к православию, но совершенно не вычитываются в детали, которые он совершено определено формулирует и в которых вся суть.

Вторая тема, и, пожалуй, самая загадочная - это тема бессмертия, понятого совершенно не так, как в традиционном, церковном христианстве. Потому что если мы постулируем тождество Бога и человека как главный тезис подлинного христианства, как его понимал Фихте, и вслед за ним понимал Достоевский, то тогда человек - это абсолютное существо и он бессмертен. Но как нужно понимать бессмертие? Фихте специально на этом останавливается и подчеркивает разницу между пониманием бессмертия в двух формах христианства. Когда Бог отделен от нас, т.е. трансцендентен человеку, тогда и бессмертие - это некое трансцендентное бытие, это бытие с Богом в некой потусторонней реальности. Если же человек есть явленность Бога, никакой потусторонней реальности просто нет, Бог имманентен нам, он имманентен земному миру! Он является в земном мире. Но тогда и бессмертие человека - это бессмертие, которое имманентно этому земному миру. Здесь я использую термин, который я позаимствовал у Хайдеггера. Хайдеггер придумал для такого понимания отношения человека к Богу термин «посюсторонняя религиозность», и соответственно «посюсторонняее бессмертие» (он эти термины в отношении Ницше применяет). В каком смысле посюсторонняя? А в том смысле, что смерть не переводит нас в некую трансцендентную, потустороннюю реальность, а оставляет во времени. Смерть - это трансформация в новую форму жизни, человек будет существовать после смерти в последовательности миров. Нам предстоит бесконечная последовательность миров, в которых мы, так же как и здесь, должны бороться за раскрытие Бога в себе. Вот такое парадоксальное посюстороннее бессмертие. Меня, как историка философии, конечно, заинтересовало, кто первый такую концепцию выдвинул, откуда идет эта традиция? Это Николай Кузанский. У Николая Кузанского есть гениальная фраза по поводу человека, она немного загадочная, непонятная, - скорее всего потому, что он не мог прямо выражаться, это слишком опасная тема была, безусловно еретическая. Он так написал в одном из своих трактатов по поводу человека: «То, что не смогло стать бессмертным сразу, стало бессмертным во временной последовательности». «Бессмертие во временной последовательности» - гениальней термин Николая Кузанского! И вот эту традицию, идущую от Николая Кузанского к Фихте, Достоевский и продолжает. Бессмертие во временной последовательности, во времени, и смерть как трансформация от одной формы земной жизни к другой форме земной жизни, посюсторонней. У Фихте эта парадоксальная концепция подробно изложена в работе «Наставления к блаженной жизни», и, на мой взгляд, Достоевский её полностью заимствует и оригинально развивает на примере своих героев. Здесь я уже не буду примеры приводить. Об этой теме я, кажется, говорил в своей лекции несколько лет назад.

Подвожу итоги. Что такое концепция человека у Достоевского, если взять особенно «Братьев Карамазовых»? Я специально об этом романе не говорил, но все-таки про важнейшие пункты своей книги, кроме последней главы, посвященной «Братья Карамазовы» сказал. Человек есть явленность Бога. И если человек осознает себя таковым (а в этом и состоит смысл христианства), он должен жить так, чтобы в нем Бог «родился». Наша задача - это борьба за «рождение» Бога в нас, т.е. за становление высшей личностью. Идея высшей личности - это важнейшая идея Достоевского. Здесь стоит еще одну цитату привести. Поразительная цитата; кто никогда это рассуждение Достоевского не читал, не поверит сразу, что это мог написать Достоевский. Но это - к вопросу о стереотипах, которым мы подвержены. Итак, послушайте:

«О, жрать, да спать, да гадить, да сидеть на мягком - еще слишком долго будет привлекать человека к земле, но не в высших типах его. Между тем высшие типы ведь царят на земле и всегда царили, и кончалось всегда тем, что за ними шли, когда восполнялся срок, миллионы людей. Что такое высшее слово и высшая мысль? Это слово, эту мысль (без которых не может жить человечество) весьма часто произносят в первый раз люди бедные, незаметные, не имеющие никакого значения и даже весьма часто гонимые, умирающие в гонении и в неизвестности. Но мысль, но произнесенное ими слово не умирают и никогда не исчезают бесследно, никогда не могут исчезнуть, лишь бы только раз были произнесены, - и это даже поразительно в человечестве. В следующем же поколении или через два-три десятка лет мысль гения уже охватывает всё и всех, увлекает всё и всех, - и выходит, что торжествуют не миллионы людей и не материальные силы, по-видимому столь страшные и незыблемые, не деньги, не меч, не могущество, а незаметная вначале мысль, и часто какого-нибудь, по-видимому, ничтожнейшего из людей».

Ничтожнейший в общем мнении человек может оказаться «высшим типом», который ведет за собой человечество, это одна из главных мыслей Достоевского.

Ну и последнее. Все-таки может или не может человек стать Богом - какой здесь окончательный ответ дает Достоевский? В «Братьях Карамазовых» Достоевский отвечает «не может»; здесь еще одна тема появляется, последняя, которую я упомяну, которую до этого не упоминал, - это представление о глубокой антиномичности человека. Это, на мой взгляд, одна из главных тем в «Братьях Карамазовых». О чем я говорю? О том, что на самом деле Бог и дьявол - это, с точки зрения Достоевский и его героев, некая персонификация начал нашей собственной личности. Помимо того, что в нас есть начало божественности, зерно божественности, если хотите, в нас есть также начало ничто, о котором я говорил. Ведь ничто, не забудьте, это основание человека, ничто - это отрицание, это разрушение. И поэтому получается, что человек глубоко антиномичен, в нем эти два начала всегда присутствуют - божественное и дьявольское. И это очень выразительно в романе подчеркнуто тем, что герои очень часто говорят «мой Бог», «мой дьявол», буквально десятки раз такие выражения повторяются. Например Дмитрий Карамазов говорит «мой Бог меня спас», или наоборот, «мой дьявол меня подтолкнул». Мне кажется, что здесь Достоевский говорит нам, что Бог и дьявол в их традиционном понимании - это мифы. В каждом из нас свой «Бог» и свой «дьявол». Это два измерения нашей сущности, измерение божественности и измерение отрицательности, негативности. И задача человека заключается в том, чтобы победить негативное измерение, не дать ему господствовать в нем, и раскрыть в себе божественное измерение. Но никогда это сделать до конца нельзя, потому что если бы мы до конца раскрыли божественное измерение, т.е. условно говоря стали бы Богом, то больше не было бы человека. Мы исчезли бы как человеческие личности, а это невозможно. Для Достоевского человеческая личность - это главное понятие. Даже Бог в этом смысле для него - это понятие вторичное, потому что Бог раскрывает себя только через человека. Здесь я последнюю цитату из Достоевского приведу, в связи со все сказанным. Это можно рассматривать как афоризм, выражающий суть того, что я говорил; своего рода эпиграф ко всему творчеству Достоевского. Это определение христианства у Достоевского, задумайтесь, что здесь сказано: «Христианство является доказательством того, что в человеке может вместится Бог. Это величайшая идея и величайшая слава человека, до которой он мог достигнуть». Христианство является доказательством того, что в человеке может вместится Бог! Что тут первично: человек или Бог? Конечно, философ может по-разному интерпретировать эту фразу, но, на мой взгляд, речь о том, что личность человека первична, а Бог - это то, что в тебе содержится как «зерно» и что тебе надо раскрыть. В этом весь смысл христианства. Спасибо.

Аплодисменты

ВОПРОСЫ

А.А. Ермичёв : Спасибо, Игорь Иванович, всё очень интересно, всех захватило! (Аудитории ) Давайте задавать вопросы!

У меня есть вопрос по поводу последней Вашей цитаты, что в человеке может вместиться Бог. Ведь Иисус Христос и есть воплощенный Бог.

И.И. Евлампиев : Да, воплощенный Бог.

А.А. Ермичёв : Поясните, пожалуйста, чем это отчается от традиционного представления о Богочеловеке.

И.И. Евлампиев : Понимаете, слово «вместится» предполагает, что есть условное что-то в том, что вмещается. Но по христологическому догмату божественная и человеческая природа Христа неслиянно и нераздельно соединились. Тут ничто ни во что не вмещается. В связи с этим еще одну цитату можно привести?

А.А. Ермичёв : Пожалуйста.

И.И. Евлампиев : Чтобы усилить предыдущую цитату приведу еще одну по поводу Христа. Это высказывание в тупик всех исследователей ставит. Её следовало бы, наверное, сразу прочитать, потому что здесь Христос с очевидностью понимается не как Бог. Такая цитата: «Христос есть Бог, насколько земля могла Бога явить». Говоря «насколько», мы допускаем в Христе количественную меру его божественности, и тут уже совершенно очевидно, что он - не Бог.

А.А. Ермичёв : Спасибо. Пожалуйста, вопросы!

А.Г. Ломоносов : Спасибо за книгу, я с ней ознакомился только в общих чертах, но видно, что здесь Вы проявили мужество и волю к достижению поставленных задач. Все авторитеты, которые встречаются в этой книге, они буквально повержены, окончательно побитые лежат, вместе с Бахтиным. Я начну с такого вопроса; 321 страница, Вы пишите: «Достоевский открывает подпольное сознание, которое выражает сущность человеческого сознания вообще». Поясните этот тезис, здесь выражен некий аспект этого раздвоенного сознания, которое Вы выразили в слове ничто, или та самая раздвоенность? Что выражает сущность человека?

И.И. Евлампиев : Да, имеется в виду ничто как основание сознания. Я утверждаю, что подпольный человек выражает сущность любого человека, в отличие от большинства интерпретаций, где он сугубо отрицательным персонажем предстает. Я вообще считаю, что его нельзя по таким меркам мерить: «отрицательный - положительный», потому что он является моделью, некоей абстрактной философской моделью, метафизической даже моделью человека, т.е. каждого из нас. Как можно модель мерить по критериям, которые мы применяем к реальным персонажам? Это модель человеческого сознания как ничто. Какой главный признак подполья и подпольного человека в этой повести? Он ни на чем не может остановиться. Он говорит: мой процесс мышления не может закрепиться на чем-нибудь. В этом я вижу своеобразное анти-картезианство Достоевского. Ведь как рассуждает Декарт: я ищу в себе опору и нахожу ее в субстанции мышления. А здесь ровно наоборот. На мой взгляд, Достоевский здесь сознательно Декарту возражает. Он показывает, что человеческое сознание в своих поисках основания проваливается в ничто, и это некий позитивный результат, как ни странно. Это не позитивно, конечно, с точки зрения классической философии, но этот результат надо принять, и он ведет к совершенно новому, неклассическому пониманию человека. Я соответствующую главу так и назвал «Неклассическое понимание человека», в том смысле, что здесь Достоевский ясно показывает, что основанием нашего сознания является Ничто, и мысль ни на что не может опереться, нет никаких базовых абсолютных ценностей в этом смысле.

А.Г. Ломоносов : Странно. Я хочу сказать, что это противоречит взглядам Фихте, если можно, я скажу потом.

А.А. Ермичёв : Да, конечно, Александр Геннадьевич. Прошу Вас, милая барышня!

Вопрос : Спасибо за доклад.

Я хотела спросить, насколько Достоевский остается созвучным пониманию человека у Фихте в понятии именно антиномичности человеческой сущности? Не отходит ли он уже здесь от Фихте? И насколько?

И.И. Евлампиев : Да, безусловно. И к ответу на предыдущий вопрос я могу добавить, что я говорил о некой линии зависимости от Фихте, но я вовсе не утверждаю, что Достоевский фихтианец. Между ними имеется колоссальное различие, безусловно, вот, например, этот антиномизм человеческой природы. У Фихте он вряд ли может быть найден. Точно так же как идея ничто. Фихте же специально против ничто выступает, это я хорошо знаю. Поэтому, конечно, Достоевский не настолько предан одной какой-то идеологии. Но мне кажется, что его все-таки чрезвычайно поразило, что Фихте впервые решился высказать идею о двух линиях христианского развития, именно это привлекло Достоевского. Потому что это самое главное в его рассуждениях о цивилизации, о христианстве, и т.д.

А.А. Ермичёв : Прошу Вас! Одну секундочку, я слежу.

И.В. Горина : Игорь Иванович, я тоже в продолжение разговора об антиномичности. Смотрите, если мы рассматриваем триаду «человек-Бог-дьявол», не получаем ли мы человека в этом перекрестье вертикали и горизонтали? Т.е., можно сказать, метафизического и исторического плана своего бытия. И тогда как нужно понимать эту борьбу Бога и дьявола через человека? Дьявол через человека потенциально может стать Богом? Т.е. совершить после падения процесс воскрешения? Или это невозможно?

И.И. Евлампиев : Да, я понял вопрос, но я думаю, что здесь всё не так. Конечно, Достоевский совершено не принимает эту мифологию о том, что дьявол это падший ангел, и не это я имел в виду, когда говорил, что «дьявол» и «Бог» - это составляющие человеческой сущности. Дьявол - это просто метафора ничто и тенденции к отрицанию, к разрушению, которая в каждом человеке содержится. Об этом подпольный человек говорит: почему это человек так любит строить, но и разрушать так любит. Мне кажется, Достоевский вообще был достаточно хладнокровен к мифологическим религиозным представлениям. Он их рационализирует в данном случае. «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей», - известные слова Дмитрия Карамазова. Смысл этих слов в том, что это два измерения нашего внутреннего существа, и не надо им придавать иного значения, не надо тем более мифологизировать, для Достоевского это всё неинтересно.

И.В. Горина : Т.е. здесь можно увидеть метафору рационализма, да?

И.И. Евлампиев : Ну, это всё равно не вполне рациональная концепция, трудно говорить, что это рациональная концепция человека, если здесь, с одной стороны, ничто и, с другой стороны, некое абсолютное божественное измерение. Хотя элемент рационализма здесь присутствует именно потому, что это философская концепция, а не религиозная и не мифологическая.

А.А. Ермичёв : Филипп, пожалуйста!

Ф. Форш : А какая разница тогда между такой потенциальной возможностью человека стать Богом и сверхчеловеком Ницше? Есть ли вообще разница?

И.И. Евлампиев : К сожалению, это то, что я не успел рассказать, хотя в планах было - наметить связи между Достоевским и Ницше. Я позволю себе, отвечая на Ваш вопрос, немножко о другом сказать. Т.е я и на вопрос отвечу: конечно, связь есть, Вы абсолютно четко это увидели. И, возможно, один из главных историко-философских выводов моей работы заключается в том, что, по сути, весь Ницше из Достоевский может быть выведен. Рискну утверждать, что всё, что есть у Ницше, - есть и у Достоевского, в какой-то зародышевой форме. Конечно, это утверждение очень претензионное, его надо доказывать, и я предполагаю, что я его докажу, я пишу сейчас об этом книгу, поэтому имею право об этом говорить, если этим занимаюсь. Но я хочу обратить ваше внимание на вещь, которую, как ни странно, никто не знает. А ее все исследователи русской культуры должны знать. Если мы возьмем «Антихрист» Ницше - самую, казалось бы, антихристианскую работу Ницше - так вот, она на 100 процентов навеяна Достоевским.

Р. Ключник : У Владимира Соловьева тоже «Антихрист» есть, работа такая.

И.И. Евлампиев : Нет, давайте о Ницше говорить, Соловьев тут не при чем, там совсем другая тематика. Соловьев написал не антихристианскую работу, а трактат Ницше считается антихристианской работой. Так вот повторю, в заключении книги я кратко об этом говорю, что весь «Антихрист», по сути, выводится из Достоевского, потому что «Антихрист» - это христианское произведение, не антихристианское. Ницше спорит с церковным христианством, показывая, что есть иное, подлинное христианство. Поэтому суть «Антихриста» - это попытка увидеть подлинное христианство. Более того, само название прямо связано с Достоевским, это парадоксальный факт, который мало кому еще известен, хотя он в литературе уже упоминался. Я по крайней мере один раз читал об этом, хотя без ссылки, т.е. кто впервые об этом сказал, не знаю. Но сам я этот факт обосновываю в своей книге. Откуда взялось название книги «Антихрист»? Из Достоевского! Потому что Ницше перед тем, как писать «Антихриста», делает огромные выписки из «Бесов», причем главным образом из истории Кириллова, где речь идет о Христе, об интерпретации образа Иисуса Христа. И помимо этого он другие выписки делает. Одна из этих выписок - это слова Ставрогина, сказанные в «Бесах». Это такие слова: «Рим провозгласил Христа, поддавшегося на третья дьяволово искушение; возвестив всему свету, что Христос без царства земного на земле устоять не может, католичество тем самым провозгласило антихриста и тем погубило весь западный мир». Так вот Ницше выписывает эту фразу Ставрогина, обрывая её на слове «антихрист» и подчеркивает это слово. Через три страницы после этой выписки начинаются первые наброски трактата «Антихрист». Так откуда Ницше взял название «Антихрист»? Это у Достоевского взято, и оно обозначает кризис западной цивилизации, именно его Ницше описывает, абсолютно логично все. Большинство переводчиков этого трактата понимают слово «Антихрист» как позицию самого Ницше. Это нелепость! С какой стати он себя должен в название ставить, да еще с таким именем! Это просто из Достоевского цитата, совершенно ясная; в результате, он, солидаризируясь с Достоевским, описывает состояние современной ему цивилизации.

Ф. Форш : Достоевский тогда атеист получается?

И.И. Евлампиев : Так и Ницше не атеист!

А.А. Ермичёв : Давайте договоримся о том, что препираться с докладчиком не будем, есть возможность выступить потом. Пока только вопросы.

Р.Н. Дёмин : Игорь Иванович, спасибо большое и за лекцию и за книгу. У меня следующий вопрос. Вы говорили о загадочности ранних произведений Достоевского. С вашей точки зрения «Маленький герой» - это загадочное произведение?

И.И. Евлампиев : По крайней мере, я его в своей работе не рассматриваю, мне кажется, оно не такое загадочное, как остальные. Тем более, что написана оно была, когда Достоевского только-только посадили в крепость, т.е. это для отдохновения души, что ли, было написано. Это простое и ясное произведение.

А.А. Ермичёв : Прошу Вас!

К. Пругалов : У меня несколько вопросов.

А.А. Ермичёв : Несколько нельзя, один вопрос, главный!

К. Пругалов : Хорошо, главный вопрос. По-вашему выходит, что есть две тенденции христианства, две линии - истинное христианство и ложное, т.е. ложное - это церковное. И тогда Достоевский в Вашей концепции получается человеком не церковных взглядов. Но как это соотносится с самой его жизнью, ведь известно, что он был человеком церковной жизни? Ходил в церковь… Даже последний его дом именно напротив церкви был, это же известно, он любил церковь. А в Вашей концепции получается, что она не нужна и даже отрицательную роль играет.

И.И. Евлампиев : Я понял вопрос. Ну, во-первых, Вы говорите так уверенно, что мы знаем жизнь Достоевского. А откуда мы знаем о его жизни? Я не уверен, что мы достаточно хорошо его жизнь знаем.

К. Пругалов : Он ходил в церковь по традиции...

И.И. Евлампиев : Ну, «по традиции» я тоже хожу в церковь. Вы сомневаетесь, что я хожу в церковь?

К. Пругалов : Нет, при чем тут это? Я говорю о Достоевском.

И.И. Евлампиев : Я хожу, и детей в церковь вожу, а как без церкви-то? Это наша культурная традиция! Когда мы говорим о судьбе цивилизации, это разве совпадает с вопросом о наших бытовых привычках? Я не понимаю логики.

К. Пругалов : В Вашей концепции тогда противоречие...

А.А. Ермичёв : Пожалуйста, умоляю вас, не препирайтесь!

И.И. Евлампиев : Церковь нужна, церковь огромную роль играет, я её позитивно оцениваю с точки зрения каких-то личных целей людей. Но когда мы теоретически рассуждаем, нужно оценивать ее историческую роль, а не наши личные привычки. Тем более Вы не правы, когда уверенно говорите, что мы знаем о том, как Достоевский относился к церкви. В качестве примера можно привести известный факт: это давно подмечено, что во всем творчестве Достоевского, во всех его произведениях, по-моему, всего три случая есть, когда герой заходит в церковь. В большинстве своем его герои не ходят в церковь. Тем более что есть воспоминания о нем, где очень разное отношение к церкви высказывается - и такое, как Вы описываете, и противоположное.

А.А. Ермичёв : Прошу Вас!

Вопрос : У меня вопрос связан скорее с тем, что у Вас не было в докладе.

Вот что я имею в виду. Предположим, мы согласимся с тем, что главный задачей человека - это раскрыть в себе Бога, раскрыть эти потенции, предположим. Вопрос следующий - а что мы под этим должны подразумевать? Раскрыть в себе божественное - что это означает? Какие качества мы должны приобрести? Для чего эти качества? Если мы вернемся в самое начало доклада, это что - владением миром? Но тогда самое главное экзистенциальное переживание - это владение миром. Но владение миром, если мы все перейдем в это состояние, как это совместить с множеством людей, ведь кто-то один должен владеть этим миром...

А.А. Ермичёв : Кого-нибудь придавить придется.

Вопрос : Вопрос о том, какими качествами мы должны обладать, когда мы знаем, что раскрыли Бога в себе?

И.И. Евлампиев : Я понял вопрос. Великолепный вопрос!

Действительно, абсолютно точный вопрос! Потому что ведь в конце концов, если мы говорим о наличие двух форм религиозной веры, которые что-то человеку дают, как-то его преображают, мы должны показать, к чему это ведет на практике, показать эту разницу. Это есть у Фихте и есть у Достоевского, и, кстати, немножко по-разному. Сначала о Фихте. Почему я все-таки с Фихте начинаю? Он гениально объясняет эту разницу. Если Бог потусторонен, тогда мое причастие Богу - это отрицание всего земного. Я тогда всё земное в себе искоренять должен, и тогда человек, по крайней мере в тенденции, становится как бы бичующим все земное, отрицающим ценность земного. А если, наоборот, Бог только во мне раскрывается, в земной личности, тогда подлинно божественное состояние человека - это подлинно личностное. Когда я до конца стану личностью, когда всё в себе раскрою, что во мне заложено, тогда я и раскрою в себе Бога. Как пишет Фихте, к чему ты предназначен - то ты и должен сделать, и тогда в тебе явится Бог. Если ты великий ученым станешь, или великим поэтом и так далее, это и будет означать раскрытие Бога. Земная культурная деятельность и становится выражением божественного состояния человека. Но это у Фихте. У Достоевского есть по этому поводу другие интересные мысли. Он говорит о том, и Вы тут правы, что нельзя остановится на чувстве господства, о которым я говорил в связи с ранним творчеством Достоевского. Поздний Достоевский много говорит о противоположном полюсе проявления божественной природы человека. Это стремление отдать себя другим. Т.е. развитие моего «я» должно дойти до такого состояния, когда я должен себя отдать другим. С одной стороны, господство, с другой - отдача себя, здесь опять антиномизм, который Достоевского выше Фихте ставит. Он призывает раскрыть себя, сделать центром мироздания, «господином» мироздания, «Наполеоном», как я цитировал. А с другой стороны, в этом же качестве своего «господства» человек должен постараться отдать себя всем людям - и тогда рай будет. Это известное суждение Зосимы. И тут же станет рай, если ты сумеешь всего себя людям отдать, тут же рай наступит на свете. В связи с этим у Достоевского еще одна парадоксальная фраза есть, которая тоже в тупик ставит многих исследователей. В одном месте он говорит: а что если будут «все Христы»? Оцените саму постановку вопроса: «все станут Христы». Если позволите, я сейчас найду эту цитату, это фраза содержится в набросках к «Бесам», не вошедших в основной текст, вот такая странная фраза: «Вообразите, что все Христы, - ну возможны ли были бы теперешние шатания, недоумения, пауперизм? Кто не понимает этого, тот ничего не понимает в Христе и не христианин. Если б люди не имели ни малейшего понятия о государстве и ни о каких науках, но были бы все как Христы, возможно ли, чтоб не было рая на земле тотчас же?» Задумайтесь, как возможна такая постановка вопроса и как тогда надо понимать Достоевского?

А.А. Ермичёв : Спасибо Игорь Иванович. Да, Сергей Павлович!

С.П. Заикин : Игорь Иванович, огромное спасибо за доклад!

Я предвкушаю удовольствие от чтения Вашей книги, но еще один интерес у меня сформировался, когда я Вас слушал. Я ориентируюсь на более традиционное прочтение Достоевского, где доминантной мыслью проходит идея свободы, трагизма свободы, открывшейся человеку. Вы понимаете, что это несколько иная трактовка, альтернатива Вашему видению Достоевского, потому что из этой открывшейся глубины трагизма свободы выводится очень много коллизий, которые характерны для Достоевского. Присутствует ли эта тема в Вашем исследовании? Я с огромным интересом следил за докладом, за тем, присутствует ли тема свободы в том, что Вы говорили. По-моему, ни разу Вы не коснулись ее.

И.И. Евлампиев : Да, возможно. Конечно, без понятия свободы никак не обойтись. Например, когда я говорил об этом мистическим господстве человека над миром, это и нужно понимать как раскрепощение метафизической свободы. Просто надо иметь в виду, что Достоевский как философ наиболее принципиально такие проблемы ставит. Если уж он ставит проблему свободы, то это не просто свобода от каких-то ограничений сиюминутных, это свободы от бытия как такового. Как подпольный человек говорит: я не хочу считаться с законами природы, с «дважды два четыре» и «каменной стеной», я свободен от этого. Это и есть тема свободы, в такой метафизической постановке она безусловно присутствует.

А.А. Ермичёв : Андрей Николаевич, пожалуйста, Ваш вопрос.

А.Н. Муравьёв : Спасибо за весьма содержательный доклад. Я понимаю, что и книга весьма своевременная, и совсем недаром она издана в РХГА, здесь полное совпадение в названиях получается: «Русский Христианский Гуманитарный Институт» и «Философия человека Достоевского» - это примерно тоже самое. Я по поводу того, что Вы сказали в самом начале: Достоевский великий философ. Допустим. Но тогда, как бы Вы эту величину сопоставили с величиной других наших мыслителей, в особенности эпохи Серебряного века? Как бы эти масштабы Вы установили? Тем более, что Вы такой специалист в этой области.

И.И. Евлампиев : Мне кажется, что эта работа уже проделана, и в общем значение Достоевского в контексте русской философии XIX-XX веков вполне понятно. Он сделал очень важную вещь - он преодолел противостояние западников и славянофилов, которое в его эпоху было очень острым. И причем преодолел даже не в вопросе, который касается Запада и России, а в наиболее принципиальном вопросе понимания человеческой личности. Ведь для западников, для Герцена, например, личность - это некий абсолют, который как в воздухе висит, ни от чего не зависит, почти буквально так Герцен говорит. У славянофилов, у Хомякова, наоборот, главное - интегрированность в мистическую церковь. А Достоевский нам показывает, что на самом деле человек и абсолютен, и растворен в других. Он создает иррациональную диалектику самобытности, метафизической свободы и, с другой стороны, слитности со всеми. Это очень важная идея, и она радикально определила всю последующую философию. Большая часть последующих русских философов под влиянием Достоевского развивалась. Хотя тут есть некая проблема, которую, сейчас не помню кто, Шестов, кажется, подметил. Кажется, он впервые сказал, что нельзя всех сводить к линии Достоевского, и прежде всего Соловьева нельзя считать наследником Достоевского, потому что Соловьев как раз во многом «анти-Достоевский» мыслитель, как ни странно. Это принципиальный вопрос для оценки истории русской философии после Достоевского. Все дело в том, что Достоевский, как я уже сказал, признавал человеческую личность настолько абсолютной, что даже понятие Бога у него становится вторичным по отношению к личности. Именно поэтому, как убежден Достоевский, ни один из нас никогда не станет в своем вечном бессмертном существовании Богом, потому что тогда исчезнет человек, а Достоевский не может допустить, чтобы человек исчез. А Соловьев именно такую перспективу видит. Он Достоевского именно так понял - что когда-нибудь все мы сольемся во всеединстве, и будет только Бог, а нас не будет. Эту разницу, кстати, воспроизводили и наследниками Соловьева и Достоевского. В начале XX века некоторые ориентировались на Достоевского, это прежде всего Бердяев и Карсавин. А некоторые - не Соловьева.

А.А. Ермичёв : Пожалуйста, еще вопросы! Кажется, мы исчерпываем лимит, отпущенный на вопросы. Ростислав Николаевич, пожалуйста.

Р.Н. Дёмин : Вы упомянули монографию Лаута. Но вот что интересно, Ваша монография еще более монументальна, чем Лаута. Но у Лаута есть предметный указатель и именной указатель, а в Вашей монографии, к которой, несомненно, еще долгие годы будут обращаться, почему-то это всё отсутствует. Почему?

И.И. Евлампиев : Могу только покаяться. Скажу тогда пару слов об истории этой книги.

А.А. Ермичёв : Пожалуйста!

И.И. Евлампиев : Буквально пару слов. Это результат выполнение гранта РГНФ, и в самом начале работы была заявлена монография в 20 печатных листов. Я ее в каком-то предварительном виде написал, отчитался, потом еще два года работал, она выросла до 29 печатных листов. И когда уже была договоренность с издательством РХГА, я решил еще её немного подработать, и она из 29 превратилась в 37 листов. И в результате, хотя она должна была в 2012 году издаваться, поскольку грант был университетом мне выдан, к сожалению, она вышла только недавно, но 2012 годом. Как вы понимаете, постоянно был недостаток времени. Поэтому могу только каяться, что недостатки в книге есть.

А.А. Ермичёв : Так, пожалуйста. Нет желающих? Игорь Иванович, большое спасибо за ответы на вопросы!

Аплодисменты

ВЫСТУПЛЕНИЯ

Р. Ключник: Меня зовут Роман Ключник, я уже здесь выступал не однажды.

Из зала: В другой маечке были.

Р. Ключник: Да, я просто маечки меняю (смеется ).

Спасибо за тему и за повод поговорить о великом мыслителе нашем. Мне уже шестой десяток и точно три десятка я пытаюсь понять Достоевского, глубоко задуматься, все время что-то открываю, нахожу какие-то закономерности. И вот из моего личного опыта я рекомендовал бы в понимании Достоевского следующие такие методики. Т.е. чтобы не гадать, устами какого героя говорит Достоевский, лучше взять «Гражданин», почитать журнал, где статьи, его прямая речь, где он сам всё говорить и тогда сопоставить и точно сказать - вот этот герой говорит вместо Достоевского или Достоевский его устами. Это раз.

Два. Если брать выводы, говорить о выводах, к которым пришел Достоевский, мудрости, то тут методика понятна, что мы же не судим о человеке в его 10-летнем возрасте, в 20-летием и 50-летнем. Мы судим по 50-летию, к чему он пришел к концу. Поэтому те последние выводы, я считаю, они наиболее ценны, к ним можно больше всего прислушаться.

Я не считаю, что Достоевский являлся учеником Фихте, и тем более конечно плагиатором, потому что нет никаких оснований, во-первых, точно, когда исследуешь его, там нигде он не ссылается и ничего. А Фихте сам был великий и самодостаточный, чтобы еще эти лавры ему вешать. Ну, мы же говорим и докладчик тоже подчеркнул, что речь, когда он сравнивает с Фихте, речь идет о поздним Достоевском. А поздний Достоевский это очень развитый, уже мудрец, и он сам в состоянии что-то выдумать, придти к какой-то мудрости. Знаете, как Гете писал, тоже пришедший ко многим мудростям к концу своей жизни. Когда наступает период цветения роз, то они одновременно в разных садах цветут, в разных городах и в разных странах. Это как изобретение - лампочка в разных странах… То же самое и мысли, могут быть они просто похожи, потому что шел такой период, многие задумались об одних же вещах. В то время была и Блаватская, и все эти просто шли тренды так называемые, поэтому многие думали и многие к таким мыслям приходили.

Ну и что касается даже его последних пророчеств касательно христианства, то я думаю, что он никак не выступал и не мыслил себя в люциферовой такой позиции, что вот я мир ничто, я творец мира, я иду вразрез Богу и т.д. как это делают революционеры, там же период был революций. А вот вопрос такой обычный: а вот если бы Иисус Христос родился в другое время, как бы ему пришлось бы? Это же обычный вопрос тут не надо Фихте! И поэтому князь Мышкин, Идиот, это есть это прообраз Иисуса Христа, который вот родился в это время и как ему тяжело. Это же образ самого Достоевского! То, что Достоевский тоже пытался в этих рамках… Что такое Николай Кузанский? Его какие-то главные мысли. Бог - это максимум, что можно себе вообразить чтó есть во Вселенной, конечно человек не может быть таким. Он может быть какой-то проекцией маленькой, микрокосмом. И у меня такое ощущение, что Достоевский, особенно после каторги он пытался быть похожим на Иисуса Христа почти во всем. И вот касательно христианства он да, у него теплилась надежда именно на православие, но то знаменитое его пророчество, я зачитаю у меня есть такая книжица, почти одни цитаты Достоевского:

«Наступает торжество идей, перед которыми никнут чувства человеколюбия, жажда правды, чувства христианские, национальные и даже народной гордости европейских народов. Наступает, напротив, материализм, слепая, плотоядная жажда личного материального обеспечения, жажда личного накопления денег всеми средствами - вот всё, что признано сегодня за высшую цель, за разумное, за свободу… Безбожный анархист близок - наши дети увидят его. Интернационал распорядился, чтобы европейская революция началась в России…»

ну и т.д. Мы смотрим вокруг себя последние 20 лет после этого вот - копия! Пророк поркуче Нострадамуса, он прочитал это будущее просто вот за сто лет вперед. Состояние христианства точно такое же, еще хуже после как он написал. Плотоядная жажда наживы и т.д. - ну просто всё, вот это упадничество нравственное, идеологическое и т.д. Поэтому в этом плане к таким вещам стóит прислушаться, присмотреться. И эти слова точно вспомнили Россию в 1905 году, в 1917, поразились его пророчеству, предвидению и т.д.

И вот про европейскую революцию он уделил, по-моему, большую часть своей жизни внимания, потому что есть в самом деле переломный момент. Когда он написал свое первое произведение, он уже сразу показал себя гением, потому что Белинский к нему тут же пробежал, вы помните, «у нас родился гений», кричал там не всех углах. Т.е. гений он точно родился. Но когда этот гений постоял на площади и побыл на каторге, пообщался с народом, он радикально переродился. Поэтому когда вернулся он начал пикировать с либералами, демократами, тут же разругался с Белинским, тут же стал на позицию в полемике Гоголя позицию. И вся его до «Бесов»… Нельзя разрывать ранние его, уже после каторги Достоевского, и с поздними его работами, до конца жизни, потому что это одна линия, он там не рвется нигде, он там их прослеживает и доводит до конца, насколько он может. Эпоха, в которую он жил, почему он задумался о Гарибальди, что такое Гарибальди? Революционер, масон, революционер как были многие якобинцы, которые хотели поменять мир. Вот есть устои - монархия, христианство, и вдруг это всё закипело в конце XVIII века с французской революцией и пошло по Европе. И конечно все задумались, в том числе и Достоевский. Именно этому он посвятил всю свою жизнь. И, например, он очень укорял Герцена, что Герцен очень боролся за свободу крестьян, за раскрепощение, а на деле, по жизни, когда он решил ехать в Лондон, он же их не освободил, он очень лицемерно взял, продал крестьян, заработал деньги и поехал эти деньги проматывать в Лондоне и в Париж. Это факт. Поэтому сколько раз, кстати, он выступал по этому поводу, приводя Герцена и другие. Период, который в то время был, так называемый начинался революционный период почвенников, я просто процитирую из того периода: «Чтобы пользоваться доверием народной массы - нужно было проникнуть в неё в виде рабочего или мужика». А для этого террористы пытались прикинуться бедными и убогими, братья Левентали обучались сапожному и столярному мастерству, а Бетти Каминская пошла временно работать на вонючую тряпичную фабрику, и т.д.

По поводу этого Достоевский пишет: «Вместо того, чтоб идти в народ…. У вас есть прислуга, есть кухарка, есть горничная, кучер, лакей, дворник. Если вам хочется быть демократом, посадите их с собою за свой стол, за свой чай, введите их в семейную жизнь вашу», ну и т.д.

Почему он и подвергся такой атаке либералов, шельмованию, не было тогда еще Ильина, который сказал, если вы являетесь не либералом, то значит, что вас будут шельмовать по всем позициям. Такой же подвергся Лесков, Тургенев, все, кто выступали против. Более того, он можно сказать, как Бог вникал во все вопросы, Достоевский, помните, я думаю, многие помнят, когда он пытался понять истоки пьянства, истоки даже процесса пьянства, кто спаивает. Почему Достоевского не издали большевики? Ведь его начали издавать только после смерти Сталина с 1956 года, если я не ошибаюсь. А почему, кто-то задумывался? Потому что у него была своя трактовка капитала, он выступил против марксизма. Я вам просто процитирую то, что он … Причем он с такой божией, я сказал, смелостью, что мы и сегодня не каждый осмелиться, если он не будет Иисусом Христом или Достоевским. Что писал по поводу этого Достоевский? «Капитал есть накопленный труд: еврей любит торговать чужим трудом! …Евреи всё кричат, что есть же и между ними хорошие люди. О, Боже! Да разве в этом дело?..»

Смотрим мы на современных олигархов наших, не буду называть фамилий, и вспоминаем Достоевского.

А.А. Ермичёв: Вексельберг. (Напоминает докладчику о регламенте )

Р. Ключник: Но он тогда уже был смелее многих нас, кто вообще так в тряпочку… и так далее. Могу на эту тему много, кстати, цитат Достоевского… Это был смелейший человек, который понимал философию социальную и различную. Я очень рад, что сегодня много молодежи, рекомендую им настоятельно читать все , подчеркиваю все произведения Достоевского, те которые, стесняются читать. Спасибо, до свидания!

А.А. Ермичёв: Спасибо!

Аплодисменты

А.А. Ермичёв: Пожалуйста, кто хотел бы выступить? Да, Александр Геннадьевич! Сергей Павлович, Вы следующий. Александр Геннадьевич, если можно, не больше четырех минут.

А.Г. Ломоносов: Я постараюсь. Спасибо.

Начну с общего. Русская литература, это не секрет, вынуждена была нести крест религиозно-философского познания, это мы видим в творчестве Достоевского особенно. Однако, заметим, что специально религиозно-философской тематикой он не занимался, в отличие от его современника - Льва Толстого, он оставался художником слова. И в этом плане проводить знак равенства между литературой и философией, конечно, это дело неправильное. Ну, я так понимаю, что Игорь Иванович, возможно, этот знак и не проводил прямо , но впечатление такое всё же у меня осталось.

А.А. Ермичёв: Прямо - систематический философ, система у него!

А.Г. Ломоносов: Система, да, но только не у него! Он сам в дневниковых записях неоднократно высказывал критические суждения в адрес существующей в то время философии в России и уверенность в том, что она, преодолев своё недоразумение, ещё только будет создана. Можно сказать, что в нём проявлялась острая потребность в философском осмыслении проблемы человека и он, конечно, насколько мог, выразил через художественную литературу своё религиозно-философское видение. Если брать русских литераторов, то среди них был писатель - Лев Николаевич Толстой, который, как известно, практически перестал заниматься делом литературного творчества, посвятив самого себя религиозно-философскому познанию истины. Написал замечательные работы, которые, к сожалению, мало кто в настоящее время серьезным образом исследовал, я имею в виду «В чем моя вера», «О жизни», «Царство Божие внутри вас». По своему содержанию они ближе к Фихте, на философию которого Игорь Иванович часто ссылался в своём докладе. И в каком плане ближе? Если Федор Михайлович обращает внимание на христианство в истинном плане как христианство, проповедующее религию свободы в противовес религии чудес, т.е. религии, которая базируется на трех китах - чудо, тайна, авторитет (см.: «Братья Карамазовы», кн.5, гл. V «Великий инквизитор»), то Лев Николаевич Толстой говорит о свободе как разумной свободе. Вот на этот уровень разумности веры Достоевский не вышел. И поэтому антиномия, которую мы встречаем в его «Записках из подполья» - это неразрешенное для него противоречие, на котором он остановился. Он искал выход, естественно, через религию Христа, но остановился плотно на раздвоенности сознания и это неразрешённое состояние не оставляло его, мне думается, до последнего времени.

Хорошо, что Игорь Иванович обращает внимание на Фихте, ибо Фихте начинает как раз свое философское исследование с того, с чего художественными средствами начинает и Достоевский. С чего же оно начинается? Оно начинается с философского анализа опыта, где мы видим ту же самую проблему, только уже не в образно-художественной форме эта проблема представлена, а в чисто философской. Это то же самое «подпольное» раздвоенное сознание, которое представлено в форме диалектики реального и идеального, сознания и самосознания, объективного и субъективного. Именно в таких терминах.. Однако утверждать, что это есть сущность человека неверно, на мой взгляд, ибо не укладывается ни в систему Фихте, ни в «систему» Достоевского. Почему? Потому что философия Фихте - это философия спасения, он сам подчёркивал и писал, что необходимо раскрыть единую сущность, природу этого раздвоенного человеческого сознания, и тем самым найти выход из этого ада. И Фихте преодолевает, создав наукоучнение как систему свободной разумной деятельности самопознания. Для Фихте это и есть божественное, и в тоже время стопроцентно человеческое самопознание, в котором христианство находит своё разумное оправдание и тем самым разрешается коллизия бытия человека. Для него открывается блаженная жизнь. Достоевский так же пытался выйти на разрешение этой проблемы через более глубокое понимание христианства. Однако, как мы уже говорили и подчеркивали, что ближе к разумной философии Фихте, и в вопросах различия исторического и истинного христианства, и в вопросах личного бессмертия, и о природе Иисуса Христа, и о тождестве божественного и человеческого, подошёл Лев Толстой, создав учение об истинной жизни.

А.А. Ермичёв: Спасибо, Александр Геннадьевич!

Аплодисменты

А.А. Ермичёв: Сергей Павлович, пожалуйста!

С.П. Заикин: Уважаемые коллеги, пожелание или ожидание - это самое существенное из того, что я хочу сказать.

У Вл. Соловьева, наверно вы знаете, есть «Три речи о Достоевском». В свое время я их внимательно читал. Читал и недоумевал, метясь между Соловьевым и Достоевским — где же Соловьев это нашел у Достоевского? Все три «Речи…» в конце концов оказались у меня исчерканными вопросами и комментариями, и на полях книги, и на отдельных листочках. Я долго мучился, а потом пришло ясное понимание: нет у Соловьева Достоевского. Есть там Соловьев, а про Достоевского он все наврал, такой набоковский прием используя: наговаривает-наговаривает-наговаривает, вроде бы приближаясь к желаемой теме, а потом, оглядываясь на это им самим наговоренное, преподносит словесный фантом как реальность уже почти онтологическую, которую можно принимать как отправной пункт и развивать дальше. Как лягушка в молоке…

Слушая Игоря Ивановича, я себя ловил примерно на такого же рода ощущениях - настолько необычны и настолько парадоксальны были фундаментальные посылки, которые лежали в основе его выступления. И сам себе задавал вопрос: отчего то, о чем говорит Игорь Иванович, кажется мне таким парадоксальным? И вдруг понял, в чем проблема: в своей собственной биографии я нашел «Легенду о Великим Инквизиторе» Василия Васильевича Розанова, которую прочитал давным-давно, еще студентом, и которая оказала на меня колоссальное влияние. Там речь идет об искушениях Христа дьяволом. И Розановым выносится совершено отчетливый вердикт: всякая мистика, не говоря уже о магии, всякое чудо глубоко противопоказано христианскому сознанию, потому что человек должен признать Бога свободно, из своей глубочайшей, абсолютной свободы. Тогда это будет истинный выбор и истинная религиозность. А если Бог предстает как реальность, пусть самая чудесная и мистическая, то где же здесь выбор? В чем здесь глубина и трагизм самоопределения? Вот тут для меня Достоевский распахнулся. Его стало невероятно интересно читать. Любая его работа - это драма самоопределения в этом мире человека, почувствовавшего себя свободным… Или не чувствующего себя таковым и застрявшего в безликом das Man. Удивлен, кстати, что Игорь Иванович так много говорил о Фихте и совсем мало о Хайдеггере, который, с моей точки зрения, шумно ломился в запертую перед ним дверь.

Но если у меня был Розанов, который оказал на меня такое влияние, то, вполне возможно, я переживу новый катарсис, прочитав книгу Игоря Ивановича. Уж очень любопытен и занимателен сюжет, который Вы предлагаете: Достоевский - мистик и фихтеанец, начиная с первых же своих работ...

Но я говорил о том, что ожидания или пожелания - самое существенное. Я с большим вниманием прочитал и двухтомник Игоря Ивановича, придирчиво сравнил его с однотомником «Истории русской философии» в учебном издании для «студентов высших учебных заведений», массу статей и комментариев, которые Игорь Иванович подготовил к различным изданиям. Это не только впечатляющий объем, но и первоклассный, добросовестный интеллектуальный продукт. Я давно сделал для себя вывод, который подтвердило и сегодняшнее выступление: стержневая идея, которой Вы с таким подъемом завершили Ваше выступление, - это ведь в действительности фундаментальная софиологическая идея раннего Соловьева, идея богочеловечества. И даже то, что Вы говорили о Фихте, прекрасно в нее укладывается.

В качестве ожиданий, или пожеланий, Игорь Иванович. Богочеловечество - это стержневая Ваша тема. У нас была замечательная философская традиция. Она пресеклась в эмиграции; попытки продолжить ее в сугубо богословском или, в последней редакции, в исихастском изводе не всех устраивают, не все их принимают. Я был бы искренне рад, если бы вдруг увидел темы, главные для Вашего философского творчества, в собственном тематическом поле богочеловечества, рассмотренные проблемно, а не в контексте мыслей Флоровского, Ильина или даже самого Достоевского. Я убежден, что интеллектуальная составляющая того, что Вами было написано о русских мыслителях, позволяют Вам притязать на то, чтобы вывести идеи богочеловечества и Софии из того состояния «брошенок», в котором они сегодня пребывают, и как-то умерить волнующееся море мистической психоделики и феминных фантазий, которое их грозит захлестнуть окончательно.

Спасибо большое! Огромное спасибо за выступление, оно меня и удивило, и озадачило, но и порадовало!

Аплодисменты

А.А. Ермичёв: Александр Леонидович, пожалуйста! Александр Леонидович Казин.

В вашем браузере отключен JavaScript

А.Л. Казин: Я всегда слушаю с наслаждением выступление своего друга и коллеги Игоря Ивановича и вот думаю, какой талант пропадает, вообще!

А.Н. Муравьёв: Разве пропадает?

А.Л. Казин: В каком-то смысле пропадает. Я понимаю, что с точки зрения гегельянства он прирастает, и каждое его слово это бальзам на душу фихтеанцев, гегельянцев, и прочих германофилов в нашей философии русской. А вот когда Игорь Иванович говорит про Фихте, про Гегеля, и про прочих замечательных людней, а при это он еще говорит, что в церковь ходит, я уж тут совсем перестаю его понимать, Вы даже не представляете себе, какими вообще темами занимается Игорь Иванович непрерывно, начиная от церковнейшего человека Георгия Флоровского, отца Георгия Флоровского, такой том им подготовленный с подробнейшими комментариями, с огромной вступительной статьей, которую недавно инее подарил, и кончая, скажем, Тарковским. А поздний Тарковский это действительно во многом гностик конечно, и Игорь Иванович убедительно это показывает. Но для того, чтобы понять, что это гностицизм, надо иметь кое-что кроме гностицизма у себя за душой, поэтому он ходит в церковь, я так понимаю, а гностикам не надо ходить в церковь, им там делать нечего.

Ну так или иначе вся эта замечательная лекция по своей по своей элегантности, по своей глубине была посвящена доказательству очень странного тезиса, на мой взгляд. Т.е. тезиса очень ортодоксального в каком-то смысле, что человек должен родить в себе Бога. Да, конечно, для этого Христос и приходил на землю. И Отцы Церкви ровно об этом и пишут: «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом» это азы христианства. Поэтому я вот искренне не понимаю, почему Игорь Иванович с таким упорством, достойным лучшего применения, отстаивать вот эту мысль, что не столько Бог рождает человека, сколько человек рождает Бога. Вы понимаете, эта мысль присуща любой приват-доцентской жене, знаете, которая говорит: «Ну Бог же в душе должен быть, ну слушайте, ну мы же интеллигентные люди, мы в эти сказки-то почти не верим. Хороший человек в себе Бога держит, всё там хорошо». Но тогда же теряется проблема, тогда теряется антиномия, тогда теряется трагедия, тогда теряется свобода. Вот в немецкой философии ничего не теряется, потому что там происходит всё в другом пространстве, всё там происходит в пространстве трансцендентального сознания, понимаете, и Фихте и Гегель могут что угодно по поводу говорить, конструировать (любимое слово Шеллинга) каких угодно Богов, в том числе даже и «Христа» в кавычках. Потому что всё это происходит внутри их трансцендентальный схемы. А вот в русском пространстве, в пространстве русской культуры, православной по своей энергетике, там присутствует живой Христос, понимаете, не рожденный мною, а я только в Его свете и становлюсь человеком, это правда. Вообще основная проблема Достоевского, конечно, в свете Вашей книги о русской философии - да, это, если угодно, личный поиск Абсолюта, но именно через Иисуса Христа как богочеловека и потом уже Бога в человеке. И не надо это противопоставлять.

И я думаю, что мы тут должны Игорю Ивановичу сказать огромное спасибо за то, что Вы с присущим Вам трудолюбием прочитал все ранние произведения Достоевского. Вот я честно говоря, начинаю Достоевского читать, ну, скажем, с «Записок из Мертвого дома», с «Записок из подполья», с «Зимних заметок о летних впечатлениях», с «Игрока», и так далее. Все предыдущие эти «господа прохарчины», «хозяйки», это настолько чудовищно надо продираться сквозь его бесконечные словесные построения, что я пробовал несколько раз, честно вам скажу, это сделать, но не продрался, скучно становилось. А вот когда действительно он начинает говорить об этих высших людях, тут Вы совершено правы, это абсолютно справедливо, эта проблема его мучает. Да, начиная с этого Петрова, чудовищный человек. А в чем его чудовищность? Да в том, что в нем чувствуется бесовская сила, сила непросветленная, сила ничто, ничто как сила и сила как ничто. Это и есть демон, это и есть бес, который в нем сидит, хотя он зарезал всего одного человека, а не шестерых. Так вот потом все эти высшие люди, так сказать, для Достоевского с течением времени все более и более становятся героями отрицательными.

Они становятся теми самыми кирилловами, ставрогиными, свидригайловыми, раскольниковыми, которые действительно высшие люди, и которые в силу этой высокости своей готовы старушку топором тяпнуть по голове, потому что он высший человек. И Порфирий Петрович справедливо говорит, ну а что если таких людей много найдется? Но Раскольников ему справедливо говорит, что знаете, вообще-то их немного (смеется ). Не каждый, понимаете, старушку-то по черепу стукнет, но, тем не менее, принцип есть, и они управляют миром. Так вот я вам скажу, что это такое - это инферногенез в человеке. Кто-то здесь верно заметил, что да, может с помощью таких высших людей дьявол и хочет войти в мир, возродиться, воскреснуть в мире и победить Христа. Может это и есть тайный план сатаны - через человека вернуться к власти в мире. И тут я даже готов сблизиться с вашей, Игорь Иванович гностической любимой мыслью о том, что вообще говоря, может есть «два бога», ну разумеется в кавычках. Т.е. Бог-Отец в определенной мере предоставвляет свободную историческую арену для встречного боя Христа и антихриста. И кто победит, того и мир будет. И всё творчество Достоевский и есть изображение этой схватки - Христа и антихриста, Бога и сатаны в сердцах людей. Вот это пространство битвы. И поэтому конечно постепенно Достоевский в более зрелом состоянии, в более зрелом возрасте понимает, что эта сила страшная может быть, если она не направлена к Христу. А какая сила у него направлена к Христу? А вот князь Мышкин, идиот, но так это и есть подлинно христианский герой-богатырь, вот это и есть высший человек - Князь Христос, так пишет Достоевский. Это Алеша Карамазов, это Кроткая, и другие. И поэтому я только могу сказать, что Вы во многом правы, кроме того, что Вы иногда путаете метафизические места героев Достоевского. Как известно, один сатана был смел перед Богом. А вот Достоевский говорил, что даже если мне докажут математически, как дважды два четыре, что истина не со Христом, я всё равно лучше останусь со Христом, чем с истиной. Другое дело, что Константин Николаевич Леонтьев в каких-то моментах упрекал Достоевского в «розовом христианстве», потому что у Достоевского действительно есть такие попытки «оптимистического» прочтения христианства, то, что Леонтьев называл «розовым христианством», особенно в Пушкинской речи Достоевского. Когда у него проскальзывает надежда на посюстороннюю победу христианства («посюстороннее бессмертие»). И вот в этом смысле Леонтьев был прав, когда он говорил: «Осторожно Федор Михайлович, не увлекайтесь этими вещами». Нет и не может быть в грешном мире «посюстороннего бессмертия». Я, честно говоря не совсем понял, что Вы говорили о посюстороннем бессмертии, как-то неубедительно это у Вас получилось. А вот действительная победа над смертью, личное бессмертие в Боге, конечно, в трансцендентном существовании после воскрешения - вот это есть то, к чему хотел придти Достоевский и пришел, в конце концов. И тут я думаю еще одного человека надо упомянуть в русской культуре - это Пушкин, которого так любил Достоевский. Потому что в отличие от самого Достоевского Пушкин всегда был в свете, ну за исключением, может, ранних детских, юношеских, лицейских лет. Вот я недавно я написал такую книгу «Двойное солнце: Пушкин и Достоевский в русской культуре», я её Вам подарю, она в Германии вышла в издательстве «Ламберт». Там я как раз пытаюсь показать, что Пушкин и Достоевский немыслимы друг без друга, потому что Пушкин это светлое солнце, это яркое солнце, сияющее. А Достоевский смотрит на это солнце из тьмы и тянется к нему. И где-то на этом пути они встречаются. И в этом смысле они абсолютны для русской культуры, так же как абсолютен для неё живой Христос. Спасибо за внимание.

Аплодисменты

В вашем браузере отключен JavaScript

А.А. Ермичёв: По ходу обсуждения, я бы хотел сделать несколько замечаний, не претендуя на концептуальность Александра Леонидовича.

Я припоминаю студенческие времена, когда появлялось так называемое «синее небо». «Синее небо» для студентов философского факультета - это обозначение по синей обложке - многотомника «История философии народов СССР» (смех в зале ). Так вот в «синем небе» была довольно большая глава о Достоевском, написанная Юрием Карякиным. Помнится, Анатолий Андрианович Галактионов был этим недоволен и говорил: «Ну вот, Достоевского еще включили в философы». Хотя, впрочем, в своем издании «Истории русской философии» 1969 года он все-таки главу о Достоевском включил. Так вот, относительно утверждения Игоря Ивановича о Достоевском как о «философе и даже систематическом философе». Наверно это очень сильно сказано. Ведь дело том, что любой нормально мыслящий человек уже систематик, он мыслит систематически, иначе он будет Поприщиным, просто-напросто сумасшедшим. Он, может быть, очень плохо мыслит, но все-таки систематически. И, если подойти с этой точки зрения, то, конечно, философия есть и в «Капитанской дочке» Пушкина, и в «Повестях Белкина», и в романе «Дым» Тургенева. Опять же, по каким меркам подходить? «Достоевский - философ» по немецким меркам? Или же по русским меркам? Тогда и Пушкин и Тургенев и любой русский человек, как говаривал Федор Михайлович, это философ. Здесь Игорю Ивановичу нужно несколько придержать коней. Это первое замечание.

Второе замечание. Не замечание к книжке Игоря Ивановича. Не знаю уж как в книжке, пропала ли в ней или нет эпоха Достоевского. Это была потрясающая эпоха. Т.е. совершено потрясающая, которую нужно сравнивать с тем, что произошло в России после 1917 года. В эпоху, когда пришел разночинец, всё поменялось самым радикальным образом. Появились новые люди, появился новый склад мышления, появился новый быт. Всё стало новым. Радикально новым. Писарев, Добролюбов, Чернышевский, Обручев, Серно-Соловьёвич - это глыбы, это - начало геологического переворота. Трудно сказать, насколько грандиозно было их появление. На этом нужно настаивать. Тысячи лет люди знали, что есть Господь Бог, что есть Иисус Христос. А тут появляется какой-то разночинец и говорит, так это, знаете, пар, это, знаете, химия. Это - не дух, а пищеварительные секреции происходят. Для России настала другая эпоха, которая завершилась наступлением еще одной эпохи - советской эпохи. Этот момент, этот переворот так сильно и подвинул Федора Михайловича на разыскание философии человека. Этот геологический слом русской жизни обратил его внимание на разыскание причин истории в душе человека. Всегда в переломные эпохи в душу вглядываются, как, к примеру, «Вехи» в 1909 году.

Тут возникает другого рода сложность. Душа человека - это океан. И когда вас бросят в океан, то вам всё равно куда плыть; всё равно до берега не доплывёте, в каком бы месте океана вас не бросили. Вам всё равно в каком направлении плыть, доплыть невозможно. И здесь начинаются самые различные душевные антиномизмы - и разрешаемые, и неразрешаемые. Вот - возможность появления Достоевского, который о душе человека может бесконечно много говорить. Я-то вообще как-то даже думал попросить Государственную Думу издать декрет о запрете сочинений о Достоевском на ближайшие 50-100 лет. Ничего не писать о Достоевском в ближайшие 50-100 лет, пока мы не поумнеем, чтобы понять предмет исследований Достоевского. А, то действительно, всё окажется паром, может, действительно, это одна химия.

И, наконец, последнее замечание относительно последнего броска в Вашем выступлении относительно того, как в человеке выявлять Бога. И тут, на мой взгляд, пришли интересные соображения в связи с вопросом о контексте, в который вставляется Достоевский в начале XX века. Было такое хорошо разработанное учение о том, как в человеке выявлять Бога. Это учение создали Александр Александрович Богданов, Анатолий Васильевич Луначарский, Владимир Александр Базаров. Оно называется богостроительство . Потом был великий руководитель Советского Союза мобилизационного периода Иосиф Виссарионович Сталин. Вот такие замечания случайные приходят в голову при выслушивании совершенно великолепного выступления Игоря Ивановича. Давайте продолжим. Кто еще хотел бы выступить?

Аплодисменты

А.А. Ермичёв: Пожалуйста, Валерий Александрович! Валерий Александрович Фатеев.

В вашем браузере отключен JavaScript

В.А. Фатеев: Ну, насчет того, что Достоевский - не «пар», могу сказать точно, потому что многие из тех, кто сейчас в России живет, считают Достоевского чуть ли не «богом» - тем самым, о котором тут, по-моему, много и говорилось.

Мне очень понравились три вещи. Первое: мне понравилась, как это было сказано. Блестяще, без остановок, без пауз и противоречий. Словом, доклад великолепный.

Второе, что мне пришлось по нраву, - это «развенчание» Бахтина. Я полностью поддерживаю эту точку зрения. Конечно, многоголосие у Достоевского существует, но оно существует у каждого нормального писателя, у которого есть образы, положительные, отрицательные и так далее. На мой взгляд, особая диалогичность у Достоевского - профессорская надуманная теория, значение ее преувеличено, и в этом я полностью согласен с Игорем Ивановичем.

А третье, конечно, - то, что Игорь Иванович в церковь ходит. Это меня потрясло до основания, потому что ведь Фихте говорит, что есть две церкви, одна - ненастоящая, а вторая - настоящая, а вот в какую Вы, Игорь Иванович, ходите, Вы не сказали (смех в зале ), но думаю, что в настоящую. «Настоящая», правда, в Германии называется протестантской, а в России - она немножко другая.

Но должен сказать, что мне показалось странным обобщение первого творческого периода Достоевского. Достоевский выходит у вас каким-то глуповатым. Он ведь проповедует сверхчеловека и не подозревает даже, что это вообще-то антихристианская теория. Вот он показывает персонажей, овладевающих всевозможными способностями, почти как заправский оккультист, и в мечтах овладевает миром. Это стремления если не ницшеанские, то, по крайней мере, оккультные точно. Достоевский, кажется, этим особенно никогда не страдал, ну, и поэтому первую часть выступления я ставлю под сомнение.

Что касается Фихте, тут я слабоват: мне трудно сказать, насколько Фихте и Достоевский имеют нечто общее. Просто мне кажется, что Вы «Фихтей» прикрываете свой антихристианский пафос, свой рационализм, и это, конечно, красиво с точки зрения отвлеченной философии, но с точки зрения филологии и конкретного анализа текста крайне неубедительно. Ну, мало ли что в одной цитате кто-то сказал - для категорических выводов этого недостаточно. Надеюсь, конечно, что в книге Вы сказали это подробней и убедительней, ну вот меня Вы пока не убедили.

Ну и, наконец, самое главное, конечно, «человек и Бог» - проблема, которая сейчас широко обсуждается. Я хотел бы вообще отметить, судя по Вашим старым книгам, что меня всегда удивляло: как это Вас угораздило все время говорить о Боге, в которого Вы не верите, и тем более обсуждать православную церковь. А теперь, когда Вы ходите в церковь, я просто преклоняюсь перед Вашим, этим… как Вы это называете, вашим… «антиномичным» подходом, - и говорю: «Спасибо».

Смех в зале, аплодисменты

А.А. Ермичёв: Так, пожалуйста, кто хотел бы еще высказаться по поводу прочитанного? Пожалуйста, выручите нас, Андрей Николаевич!

В вашем браузере отключен JavaScript

А.Н. Муравьёв: Спасибо большое, Александр Александрович, за предоставленное слово.

Я книги Евлампиева о Достоевском ещё не читал, поэтому основываюсь только на услышанном от нашего докладчика. На мой взгляд, можно только порадоваться тому, что талант Игоря Ивановича не уходит в землю, как кажется уважаемому Александру Леонидовичу Казину, а всё более расцветает и всё более уверенно проявляет себя. Почему? Потому что сегодня, как мне представляется, мы услышали новое слово о Достоевском. В каком смысле оно новое? В том смысле, что последнее новое слово о нём, которое сказал в середине 1920-х гг. М.М. Бахтин, было формалистическим. О содержании творчества Достоевского в знаменитой книге Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского» речь совершено не идёт. Бахтин анализирует поэтику Достоевского как историк литературы и рассматривает только её форму. Его диалогическая трактовка поэтики Достоевского, завоевавшая у нас исключительное признание, является формалистической трактовкой потому, что всю поэтику Достоевского Бахтин сводит к форме диалога, причём так, что, с его точки зрения, вклад Достоевского в историю культуры состоит именно в создании полифонического романа. По оценке Бахтина, своей полифонией Достоевский превзошёл даже «монологического» Гегеля! То, что Достоевский действительно создал полифонический роман, отрицать нельзя, но каково же содержание его творчества? О нём сегодня и вёл разговор Игорь Иванович. Я, конечно, не знаток литературы о Достоевском, но в его докладе я услышал изложение весьма содержательной и результативной точки зрения на творчество Достоевского.

Результативна точка зрения Игоря Ивановича потому, что он ведёт рассмотрение содержания творчества Достоевского на философской основе, а философия есть не что иное, как основание всей культуры (и мировой культуры и, в частности, нашей культуры). Поэтому без обращения к чистопородной философии, в том числе к философии Фихте, не понять развития ни мировой, ни русской культуры. Философия есть основание всей культуры, в том числе и художественной литературы, не в том, конечно, смысле, что, скажем, творчество Достоевского было оплодотворено взглядами Фихте, с которыми Достоевский познакомился в каких-то кружках, или творчество Пушкина было оплодотворено какими-то философскими произведениями и т.д., а как раз в том смысле, что философия представляет собой без всяких натяжек конечную цель всей культуры. Вся культура идёт потихоньку от своего начала в повседневном опыте людей как раз к разумности искусства, религии и философии, которую сознательным способом разрабатывает именно и исключительно философия! Вот почему философская основа подхода Игоря Ивановича к Достоевскому, на мой взгляд, в высшей степени плодотворна. Действительно, он вовлекает в своё рассмотрение раннего Достоевского и без всяких ортодоксальных установок исследует всего высказывания, в том числе и неподцензурные. Читая подцензурный журнал «Гражданин», мы настоящих взглядов Достоевского там, конечно, никогда не найдем. Это понятно, потому что, выступая в подцензурном журнале, Достоевский говорил в нём только то, что могло быть допущено цензурою. И совсем другое дело то, что пишет Достоевский для себя. Это и есть собственно Достоевский, а не Достоевский, так сказать, с официальным лицом. Я надеюсь найти в представляемой сегодня докладчиком книге массу материалов, достойных того, чтобы принять их во внимание при изучении и оценке истинных взглядов Достоевского.

Под конец своего выступления я не могу не высказать одного возражения Игорю Ивановичу. Философия - это лишь основание культуры, и поэтому утверждать, как это делает он, что Достоевский, бесспорно, есть великий философ, действительно чересчур. Я согласен тут с Александром Александровичем Ермичёвым. Достоевский, как и Пушкин, есть, бесспорно, великий русский мыслитель, но не философ. Именно великий мыслитель, который, на мой взгляд, мыслит лучше многих наших записных философов, в том числе и чересчур прославленных у нас в последние двадцать пять лет мыслителей Серебряного века. Он мыслит гораздо лучше их! В этом смысле он как раз и есть если не «наше всё», как Пушкин, то вместе со Львом Толстым он составляет прекрасное дополнение к этому «нашему всему». Как мыслитель Достоевский совершенно не случайно выступает противоположностью Льву Толстому. То, что сегодня сказал о Льве Толстом Александр Геннадьевич Ломоносов, мне кажется чрезвычайно верным. Я не знаю, каковы дальнейшие планы Игоря Ивановича, но, на мой взгляд, от Достоевского необходимо идти к Толстому и философски исследовать основания мысли этого великого нашего мыслителя, который действительно мыслил не только как писатель, но и как выдающийся религиозный мыслитель. Всю свою жизнь мыслил и пришёл к таким результатам, которые нам ещё предстоит по достоинству оценить. Лев Николаевич Толстой представляет собой великую личность, которой всечеловеческая перспектива развития русского духа была олицетворена отнюдь не меньше, чем Александром Сергеевичем Пушкиным, и уж точно гораздо более адекватно, чем Фёдором Михайловичем Достоевским. Спасибо за внимание!

Аплодисменты

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

А.А. Ермичёв : Игорь Иванович, пожалуйста, Вам слово для заключения.

В вашем браузере отключен JavaScript

И.И. Евлампиев : Прежде всего спасибо, коллеги, за такое оживленное обсуждение, и положительные и отрицательные отзывы.

Когда я писал свою книгу, я не сомневался, что критики будет много, потому что во многих случаях я высказываю весьма провокативные идеи, и я это сознательно делал. На то и нужна научная дискуссия, чтобы подкорректировать точки зрения, как-то сгладить их, может быть, договориться. Сгладить в той степени, в какай это убедительно и обоснованно будет выглядеть.

А теперь несколько конкретных замечаний по поводу того, что говорилось. Прежде всего о конкретной вещи, действительно очень важной. Это Валерий Александрович сказал по поводу раннего Достоевского, что он не оккультист. А вот я скажу, что как раз - оккультист, вы знаете! Внимательное чтение писем показывает, что ранний Достоевский - чрезвычайный оригинал. Во-первых, и это в достоевсковедении вещь установленная - он абсолютно хладнокровен к христианству, ранний Достоевский; например, в одном из известнейших писем он сравнивает Христа и Гомера. Размышляет, кто такой Христос? И сопоставляет его с Гомером. Как Гомер дал жизненную основу древнему миру, так Христос дал новому. Понятно, что при таком понимании Христа его взгляды очень далеки от христианства. Он типичный романтик, причем романтики в стиле Шиллера. Обратите внимание, ведь Шиллер - это мыслитель антихристианского направления, он даже масоном был. И это, вообще говоря, и у Достоевский видно во многих сочинениях, где он на Шиллера равняется. Так что по поводу раннего Достоевского вполне уверенно можно говорить, что он хладнокровен не только к традиционному, но вообще к христианству. Это такая романтическая увлеченность безднами человеческой души, причем именно даже с намеком на оккультизм. В качестве примера могу указать на письмо, в котором молодой Достоевский пишет брату Михаилу, что он прочитал повесть Гофмана «Магнетизер», и восхищается ею. А суть повести в том, что герой, причем явный злодей, управляет другими людьми. И Достоевский с восторгом пишет об этой повести, оценивая ее положительно; он констатирует, что герой понапрасну тратит магическую силу, но он восхищается тем фактом, что такая сила есть. Так что такие мотивы у молодого Достоевского, действительно, присутствуют. Эти письма мало известны, но я в книге попытался все важнейшие мысли Достоевского в этих письмах обобщить и показать, что на этом и вырастала его ранняя философия, которая потом модернизировалась, но не изменилась радикально, она именно модернизировалась.

Еще один вопрос, важно затронуть, поскольку его без конца упоминали, - это соотношение церковного христианства и христианства как такового. Я уже не раз выступал с идеями о различии двух форм христианства в истории и о том, что в церковном христианстве учение Иисуса Христа было радикально искажено. И почему-то меня так интерпретируют, как будто я предлагаю церковь запретить. Да ради Бога, нет, конечно! (смеется ) Валерий Александрович, Вам-то уж больше всех должно быть понятна эта диалектика, - это же известная позиция Розанова. Ведь сколько он критики в адрес церкви написал, и всё равно - церковный человек.

Р. Ключник : ...он стал после 17-го года церковный.

И.И. Евлампиев : Так и последняя его работа, «Апокалипсис нашего времени», - это такая критика церкви, что дальше уже некуда идти. Он отрицает христианство как таковое.

А.Л. Казин : Он там Осирису молился.

И.И. Евлампиев : Такие парадоксы есть в нашей истории. А второй пример, на мой взгляд, еще более выразительный - это Владимир Бибихин. Он абсолютно церковный человек, но у него много высказываний против церкви есть, в историческом и теоретическом смысле. Поэтому здесь нужно различать аспекты. Мы живем в некой культурной среде, обладаем культурной историей, культурной памятью, и не должны её терять. И церковь, конечно, к этой культурной памяти принадлежит и составляет для нас непреходящую ценность. Но при этом, если мы хотим историю понять, мы все-таки должны говорить о том, что является истиной, даже если эта истина противоречит устоям современной духовной системы. Поэтому я на самом деле не вижу тут противоречий. Просто тут честность исследователя, который исследуя историю показывает, как было на самом деле, как сталкивались истина и ложь. И даже если истина не всегда побеждала, мы же не можем из-за этого отменить историю, мы живем в культурной среде, которая сложилась и с которой мы обязаны считаться, никуда от этого не уйдешь.

Наконец, по поводу последнего, по поводу Достоевского как философа. Этот спор бесконечно будет длиться, это дело вкуса в каком-то смысле. Но на мой взгляд здесь надо библейскую истину применить «по плодам их узнаете их». Ведь Достоевский породил всю русскую философии, - ну как можно его не считать философом, если все русские философы от него, от его идей отталкивались. Впрочем, не все, здесь я, возможно, преувеличиваю, но большинство известнейших русских философов прямо писали, что без влияния Достоевского они бы не состоялись как философы. И не только русские, в том-то и дело. Поэтому я и считаю очень важным проводить эту тему - тему зависимости Ницше от Достоевского. Ницше гораздо более глубокий мыслитель, чем принято считать, и никакой он не атеист. Карен Свасьян приводит в послесловии к известному русскому двухтомнику Ницше признание, которые Ницше сделал в одном из своих писем, признание, что он «еще ребенком узрел Бога во всем блеске», - это Ницше про себя пишет. Ну какой же он атеист! Это человек с вполне определенной формой религиозности. Просто мы должны наконец понять, что разные формы религиозности бывают. По-настоящему глубокие мыслители всегда религиозны, другое дело, что их религиозность может быть необычной. И Ницше религиозный мыслитель, только его религиозность необычная, связанная с определенным пониманием истории. Точно так же Камю, который прямо себя атеистом называл. Он ведь тоже всю свою философию выводил из Достоевского. Целый ряд западных мыслителей есть, которые прямо указывали на Достоевского как на источника своих идей.

В заключение я хотел бы сказать еще об одной вещи, в которой значение Достоевского как философа наглядно проявляется. Я хочу продемонстрировать еще одну свою книгу, которая в прошлом году вышла (достает книгу ).

Я эти две книги - ту, которую представляю сегодня, и вот эту, рассматриваю как дилогию. Эта книга называется «Художественная философия Андрея Тарковского». В ней примерно такой же анализ философских воззрений великого русского художника проведен, как в этой книге о Достоевском. Казалось бы, еще более безумная затея - у кинорежиссера искать философию! И тем не менее, я убежден, что Тарковский абсолютно цельной философией обладал, и это в дневниках его ясно выражено; он, как и Достоевский, себя философом называет. И при этом он себя числит наследником Достоевского. Мне очень многие положения, которые я утверждаю по поводу Достоевского, потому кажутся убедительными, что в творчестве Тарковского эти же идеи находят гораздо более прямое, резкое выражение. Как человек XX века, он уже не боится высказывать прямо многие парадоксальные мысли, цензуры не боится, по крайней мере религиозной цензуры. Поэтому, повторю, я рассматриваю эти две книги как дилогию, в которой два великих художника как бы идейно поддерживают друг друга. По-моему, второго такого художника, как Тарковский, в XX веке найти трудно, который до такой степени бы глубокого понял Достоевского, именно философию Достоевского, и до такой степени глубоко преломил её в своем творчестве. Это опять к вопросу о том, что подлинное значение мыслителя в конечном счете сказывается в том, какое влияние он оказывает на культуру, на мысль, просто даже на быт наш. Достоевский вошел в русскую культуру, правильно тут кто-то говорил. Без Достоевского вообще невозможно представить себе нашу культуру. И такие культурные феномены, как Тарковский, которые целиком определены Достоевским, они лишний раз нам доказывают это значение. Ну вот всё, что я хотел сказать. Спасибо.

Аплодисменты

А.А. Ермичёв: Спасибо всем! Игорь Иванович, спасибо большое за доклад, за ответы!

И относительно мая.

Значит, 17-го числа мы слушаем доклад нашей калининградской гостьи о Николае Сергеевиче Арсьеневе, и будет презентация книжки недавно изданной новым издательством. А в последний день мая, 31-го, конференция «Церковь и государство в истории русской мысли». Всего вам доброго!

Видеосъемка - Владимир Егоров
Фотографии Владимира Егорова и Наташи Румянцевой
Запись и расшифровка диктофонной записи Наташи Румянцевой

Благодарим за помощь в подготовке этого материала:
Игоря Ивановича Евлампиева
Александра Александровича Ермичёва
Александра Леонидовича Казина
Александра Геннадьевича Ломоносова
Сергея Павловича Заикина
Валерия Александровича Фатеева

Дополнительно см.:

Выступление Андрея Тарковского, Лондон, 1984 г. Впервые опубликовано: Искусство кино. - 1989. - № 2.

Доклад Игоря Евлампиева «Тарковский и Ницше ». Конференция «Андрей Тарковский. Контекст-2012», Библиотека киноискусства им. С. Эйзенштейна (Москва), апрель 2012 г.

Доклад Игоря Евлампиева «Представления Тарковского о бессмертии (на материале сценария «Светлый ветер»)». Конференции «Андрей Тарковский. Контекст 2013», Библиотека Киноискусства (Москва), 3 апреля 2013 г.

Доклад Игоря Евлампиева «Достоевский и Ницше ». «Открытый лекторий РХГА», 7 апреля 2012 г.

Евлампиев И.И. «Достоевский и Ницше» Часть 1.

Евлампиев И.И. «Достоевский и Ницше», Часть 2.

Евлампиев И.И. «Достоевский и Ницше». Часть 3.

Характерная черта русской философии – ее связь с литературой – ярко проявилась в произведениях великих художников слова – А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя, Ф. И. Тютчева, Л. Н. Толстого и др.

Особенно глубокий философский смысл имеет творчество Федора Михайловича Достоевского (1821 – 1881), относящееся к высшим достижениям русского национального самосознания. Его хронологические рамки – 40-70-е гг. XIX в. – время интенсивного развития отечественной философской мысли, формирования главных идейных течений. Достоевский принял участие в осмыслении многих философских и социальных идей и учений своего времени – от возникновения первых социалистических идей на русской почве до философии всеединства В. С. Соловьева.

В 40-е гг. молодой Достоевский примкнул к просветительскому направлению русской мысли: он становится сторонником того течения, что впоследствии сам называл теоретическим социализмом. Эта ориентация привела писателя в социалистический кружок М. В. Буташевича-Петрашевского. В апреле 1849 г. Достоевский был арестован, в вину ему вменялось распространение «преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского». Приговор гласил: лишить чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием. Казнь была заменена четырехлетней каторгой, которую Достоевский отбывал в Омской крепости. Затем последовала служба рядовым в Семипалатинске. Лишь в 1859 г. он получил разрешение поселиться в Твери, а затем в Петербурге.

Идейное содержание его творчества после каторги претерпело значительное изменение. Писатель приходит к выводу о бессмысленности революционного преобразования общества, поскольку зло, как полагал он, коренится в самой человеческой натуре. Достоевский становится противником распространения в России «общечеловеческого» прогресса и признает важность «почвеннических» идей, разработку которых начинает в журналах «Время» (1861 – 1863) и «Эпоха» (1864-1865). Главное содержание этих идей выражено в формуле: «Возврат к народному корню, к узнанию русской души, к признанию духа народного». Одновременно Достоевский выступал противником буржуазного строя, как безнравственного общества, подменившего свободу «миллионом». Он порицал современную ему западную культуру за отсутствие в ней «братского начала» и чрезмерно разросшийся индивидуализм.

Главной философской проблемой для Достоевского была проблема человека, над разрешением которой он бился всю свою жизнь: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать…» Сложность, двойственность, антиномизм человека, отмечал писатель, сильно затрудняют выяснение действительных мотивов его поведения. Причины действий человека обычно гораздо сложнее и разнообразнее, чем мы их потом объясняем. Зачастую человек проявляет своеволие из-за своего бессилия изменить что-либо, из-за одного несогласия с «неумолимыми законами», подобно герою «Записок из подполья» (1864) Достоевского.

Познание нравственной сути человека, с его точки зрения, задача чрезвычайно сложная и многообразная. Сложность ее заключается в том, что человек обладает свободой и волен сам делать выбор между добром и злом. Причем свобода, свободный ум, «бесчинство свободного ума» могут стать орудиями человеческого несчастья, взаимного истребления, способны «завести в такие дебри», из которых нет выхода.

Вершиной философского творчества Достоевского явился роман «Братья Карамазовы» (1879-1880) – последнее и наиболее крупное его произведение, в которое включена философская поэма (легенда, как ее назвал В. В. Розанов) о Великом инквизиторе. Здесь сталкиваются два истолкования человеческой свободы, представленные Великим инквизитором и Христом. Первое – понимание свободы как благополучия, обустройства материальной стороны жизни. Второе – свобода как духовная ценность. Парадокс заключается в том, что, если человек откажется от свободы духовной в пользу того, что Великий инквизитор назвал «тихим, смиренным счастьем», тогда он перестанет быть свободным. Свобода, следовательно, трагична, и нравственное сознание человека, будучи порождением его свободной воли, отличается двойственностью. Но таково оно в действительности, а не в воображении сторонника абстрактного гуманизма, представляющего человека и его духовный мир в идеализированном виде.

Нравственным идеалом мыслителя была идея «соборного всеединства во Христе» (Вяч. Иванов). Он развил идущее от славянофилов понятие соборности, истолковав его не только как идеал соединения в церкви, но и как новую идеальную форму социальности, основанную на религиозно-нравственном альтруизме. Достоевский одинаково не приемлет как буржуазный индивидуализм, так и социалистический коллективизм. Он выдвигает идею братской соборности как «совершенно сознательное и никем не принужденное самопожертвование всего себя в пользу всех».

Особое место в творчестве Достоевского заняла тема любви к родине, России и русскому народу, связанная не только с его «почвенническими» идеями и с отвержением «чуждых идей» нигилистов, но и с представлениями об общественном идеале. Писатель проводит разграничение между народным и интеллигентским пониманием идеала. Если последний предполагает, по его словам, поклонение чему-то носящемуся в воздухе и «которому даже имя придумать трудно», то народность как идеал основана на христианстве. Достоевский делал все возможное, особенно в философско-публицистическом «Дневнике писателя», для пробуждения в обществе национального чувства; он сетовал на то, что, хотя у русских есть «особый дар» восприятия идей чужих национальностей, характер своей национальности они знают порой весьма поверхностно. Достоевский верил во «всемирную отзывчивость» русского человека и считал ее символом гений Пушкина. Он настаивал именно на идее «всечеловечности» и пояснял, что в ней не заключено никакой враждебности Западу. «…Стремление наше в Европу, даже со всеми увлечениями и крайностями его, было не только законно и разумно, в основании своем, но и народно, совпадало вполне с стремлениями духа народного» .

Достоевский как писатель и мыслитель оказал огромное воздействие на духовную атмосферу XX в., на литературу, эстетику, философию (прежде всего на экзистенциализм, персонализм и фрейдизм), и особенно на русскую философию, передав ей не какую-то систему идей, а то, что философ и богослов Г. В. Флоровский назвал «раздвижением и углублением самого метафизического опыта».