Иконоборческий период. Византийская империя – иконоборческий период

с. 53 ¦ В столь трансцендентном, как византийское, мировоззрении появление иконоборчества было ничем не отвратимым фактом 1 . Рано или поздно должна была возобладать мысль о невозможности изобразить божество в материальной форме. Уже в эпоху раннего христианства иконоборческие течения получили широкое распространение как на Востоке, в широких народных массах, так и на Западе, в кругах высшего духовенства. В Малой Азии эти иконоборческие течения никогда не исчезали, продолжая держаться в общинах монтанистов и новициан, а также в многочисленной секте павликиан. Все усиливавшийся культ иконопочитания, сопровождавшийся у народа грубым фетишизмом и примитивными суевериями, не мог не вызвать оппозиции и в чисто греческих кругах. К тому же искусство VI–VII веков было еще достаточно сенсуалистичным, чтобы породить сомнение относительно возможности дать в скульптуре и живописи адекватное изображение божества. Никейские ангелы, константинопольский мозаический фрагмент и ранние энкаустические иконы освещают как раз то направление столичного искусства, которое в глазах иконоборцев являлось особенно опасным. Несмотря на всю изысканную духовность выражения, лица никейских ангелов дышат такой чувственностью, что невольно ставилась под знак вопроса святость иконы. В этих условиях зарождение мощного иконоборческого движения было лишь вопросом времени. Оно должно было начаться, как только нашло себе место стечение нескольких благоприятных для этого причин.

1 Об иконоборчестве см.: J. Guevara. Dissertatio historico-dogmatica de sacrarum imaginum cultu religioso quatuor epochis complectens dogma etc. Fulginiae 1789; Кондаков, 101–133; K. Schwarzlose. Der Bilderstreit. Gotha 1890; Б. М. Мелиоранский. Георгий Киприянин и Иоанн Иерусалимлянин, два малоизвестных борца за православие в VIII веке. С.-Петербург 1901 (= Записки Историко-филологического факультета имп. С.-Петербургского университета, LIX); L. Bréhier. La querelle des images. Paris 1904; Millet. L"art byzantin, 187–189; Б. Мелиоранский. Философская сторона иконоборчества. - Вопросы философии и психологии, 1907 март - апрель, 149–170; Dalton, 13–16; Кондаков. Иконография Богоматери, II, 3–6, 12; J. von Vegh. Die Bilderstürmer. Strassburg 1915; Wulff, 362–364; Strzygowski. Ursprung der christlichen Kirchenkunst, 25, 120–123, 174; Glück, 32–42; Dalton. East Christian Art, 15–16; Diehl, 360–390; Wulff, Alpatoff, 43–46; Ebersolt, 16–25; Gerstinger, 3–4, 26–28; N. Jorga. Le “nouvel hellénisme” et l’iconoclasme. - L’Acropole, 1926, 5–12; Г. Острогорский. Соединение вопроса о св. иконах с христологической догматикой в сочинениях православных апологетов раннего периода иконоборчества. - SK, I 1927, 35–48; Его же. Гносеологические основы византийского спора о святых иконах. - Ibid., II 1928, 47–51; Id. Studien zur Geschichte des byzantinischen Bilderstreits. Breslau 1929; Id. Les débuts de la querelle des images. - Mélanges Ch. Diehl, I. Paris 1930, 235–255; E. Martin. A History of the Iconoclastic Controversy. London 1930; R. Byron, D. Talbot Rice. The Birth of Western Painting. London 1930, 25–72; G. Ladner. Der Bilderstreit und die Kunst-Lehren der byzantinischen und abendländischen Theologie. - ZKircheng, I 1931, 1–23; G. Marçais. La question des images dans l’art musulman. - Byzantion, VII 1932, 161–183; G. Ostrogorsky. Rom und Bуzanz im Kämpfe um die Bilderverehrung. - SK, VI 1933, 73–87; Grabar. L’empereur dans l’art byzantin, 166–172; G. Ladner. Origin and Significance of the Byzantine Iconoclastic Controversy. - MedSt, 1940, 127–149; Б. Горянов. Иконоборческое движение в Византии. - Исторический журнaл, 1941 2, 68–78; Е. Mâle. Rome et ses vieilles églises. Paris 1942, 98–132; S. Der Nersessian. Image Worship in Armenia and Its Opponents. - Armenian Quarterly, 1946, 67–81; A. Florovsky. Origen, Eusebius and the Iconoclastic Controversy. - Church History, 1950, 77 ff.; L. Grondijs. Images de saints d’après la théologie byzantine du VIII е siècle. - Actes du VI е Congrès international d’études byzantines, II. Paris 1951, 145–170; H. von Campenhausen. Die Bilderfrage als theologisches Problem der alten Kirche. - ZThKirch, 1952, 33 ff.; A. Visser. Nikephoros und der Bilderstreit. s’Gravenhage 1952; G. Ladner. The Concept of the Image in the Greek Fathers and the Byzantine Iconoclastic Controversy. - DOP, 7 1953, 1–34; P. Alexander. The Iconoclastic Council of St. Sophia (815) and Its Definition (Horos). - Ibid., 35–66; F. Dvornik. The Patriarch Photius and Iconoclasm. - Ibid., 69–97; M. Anastos. The Ethical Theory of Images formulated by the Iconoclasts in 754 and 815. - Ibid., 8 1954, 153–160; Id. The Argument for Iconoclasm as presented by the Iconoclastic Council of 754. - Late Classical and Mediaeval Studies in Honor of A. M. Friend, Jr. Princeton 1955, 177–189; P. Alexander. An Ascetic Sect of Iconoclasts in Seventh Century Armenia. - Ibid., 151–160; Felicetti-Liebenfels, 33–42; Grabar. Iconoclasme; P. Alexander. The Patriarch Nicephorus of Constantinople: Ecclesiastical Policy and Image Worship in the Byzantine Empire. New York 1958; Е. Э. Липшиц. Очерки истории византийского общества и культуры. VIII - первая половина IX века. Москва-Ленинград 1961.

К VIII веку такая именно ситуация возникла на византийской почве. На престоле сидели уроженцы Армении и Сирии, чье восточное происхождение предрасполагало их к иконоборчеству. Монашество - главный оплот иконопочитателей - сложилось в грозную силу для светской власти, которая принуждена была выступить на борьбу с центробежными тенденциями монастырского землевладения во имя защиты своих кровных экономических интересов. Влияние тяготевшего к чисто орнаментальному искусству ислама, в связи с его военными победами, становилось все более сильным, захватывая в первую очередь восточные области, и без того склонные к иконоборчеству. Показательно, что между 695 и 700 годами халиф Абд ал-Малик начал чеканить золотые дирхемы, на которых подражавшие византийским и сасанидским образцам фигурные изображения, обязательные для более древних монет, были заменены прославлявшими религию Мухаммеда надписями, а в 723 году халиф Йазид II приказал удалить иконы из находящихся в его владениях христианских храмов 2 . В результате всех этих причин в Византии стало расти и шириться иконоборческое движение, истоки которого восходят еще к эпохе императора Филиппика Вардана (711–713). Уроженец Армении, он был убежденным монофелитом. Поэтому он приказал уничтожить во дворце изображение VI вселенского собора, на котором монофелитство было осуждено как ересь. На своде расположенных против дворца ворот Милиона (Miliarium aureum) были представлены, по его же распоряжению, первые пять вселенских соборов, его собственный портрет и портрет осужденного как еретика патриарха Сергия 3 . Когда, после восшествия на престол, Филиппик послал папе Константину I свое монофелитское исповедание веры и свой портрет, то папа в пику императору-еретику отдал распоряжение изобразить шесть вселенских соборов в церкви св. Петра 4 . Так впервые наметилось расхождение между папским престолом и императором-еретиком, которое в дальнейшем, с победой в Византии иконоборческой партии, привело к полному разрыву между западной и восточной церквами.

2 Grabar. Iconoclasme, 67–72, 105–112.

3 Mansi, ХII 1901, 187–188, 193.

4 Liber Pontificalis, ed. L. Duchesne. Paris 1886, I.

Эта иконоборческая вспышка при императоре Филиппике Вардане была изолированным эпизодом. Но с восшествием на престол Льва III Иcавра (717–741) иконоборческая партия обрела решительного и смелого вожака, который в 730 году издал эдикт против иконопочитателей, официально запрещавший поклонение иконам. Началась беспощадная борьба, затянувшаяся более чем на столетие и достигшая особого ожесточения при Льве и его сыне Константине V с. 53
с. 54 ¦ (741–775). Монастыри закрывались, их превращали в казармы, бани и другие общественные учреждения. Выселяемых монахов подвергали преследованиям, поклонение иконам и реликвиям находилось под строжайшим запретом. На созванном в 754 году соборе идейная программа иконоборцев получила ряд четких формулировок, что ни в какой мере не ослабило оппозиции иконопочитателей, которая была весьма сильной на протяжении всей эпохи иконоборчества и которая привела к восстановлению иконопочитания императрицей Ириной в 787 году. Однако победа иконопочитателей оказалась недолгой. С восшествием на престол Льва V Армянина (813–820) иконоборческая партия вновь одержала верх. Но сила и ожесточение борьбы явно пошли на убыль, и к 843 году партия иконопочитателей одержала окончательную победу.

В течение всей конфронтации на стороне иконоборцев были двор, высшее духовенство и набранное на Востоке войско, а на стороне иконопочитателей - монастыри, близко связанное с монашеством духовенство и народ. Враждовавшие партии не могли найти общего языка, так как они отправлялись от совершенно различных гносеологических предпосылок. Из-за отсутствия понятия творческой фантазии и непризнания за искусством самостоятельного значения спор никогда не выходил за пределы обсуждения чисто теологических проблем, причем аргументация неизменно носила характер схоластической казуистики. Однако многое говорит за то, что в основе деятельности иконоборцев лежали благородные намерения. Они хотели очистить культ от грубого фанатизма, хотели сохранить за божеством его возвышенную духовность. Изображение божества казалось им профанацией лучших религиозных чувств. Изображая Христа, говорили они, мы изображаем лишь его человеческую природу, так как его божественная природа неописуема, а не в силах изобразить его божественную природу, мы расщепляем тем самым единство его личности. Идя по этому пути, иконоборцы развили тончайшую сеть аргументации, опровержение которой было нелегким делом для другой стороны.

Нет сомнения, что партия иконоборцев имела единый центр, где вырабатывалась ее сложнейшая идеология, никогда не сделавшаяся доступной простому народу. Это была чисто придворная партия, доктринерски настроенная, насквозь пропитанная интеллектуализмом. Нельзя было приучить народ, уже более двух столетий поклонявшийся иконам, верить в такого бога, которого никто не мог изобразить. Поклоняться этому богу и верить в него могли лишь интеллектуалистически настроенные верхи, а не широкие народные массы. Вот почему иконоборческое движение кончилось крахом. Как ни было оно глубоко связано с сущностью восточного христианства, в конечном итоге оно затрагивало одну из его основных твердынь, на которой покоилась вся греческая религиозность. Победа иконоборцев была бы победой Востока. Тем самым Византия отстояла свою независимость. Однако иконоборчество далеко не бесследно прошло для ее развития. Во имя идей чистейшей духовности иконоборцы ускорили победу спиритуалистического искусства на византийской почве. Несмотря на краткую классицистическую реакцию в лице возрожденного эллинизма ранней Македонской династии, с середины X века окончательно наметился процесс сформирования того нового искусства, которое легло в основание стиля XI–ХII веков и которое представляет наиболее закономерную форму выражения византийской религиозности. Появление этого спиритуалистического искусства сделалось возможным лишь после эпохи иконоборчества, когда впервые было выдвинуто требование такого искусства. Сами иконоборцы были еще не в силах его создать. Поэтому они отказались от религиозного изобразительного искусства, заменив его орнаментально-декоративным. Но кто знает, вступили бы они на этот искусственный путь, если бы уже в свое время могли созерцать такие возвышенные образы, какие создавали в XI веке художники, работавшие в Киеве, на Хиосе и в Дафни.

Ближайшим следствием иконоборчества был решительный разрыв между придворным и народным искусством. С VIII века иконоборческий двор особенно резко противопоставлял свое доктринерское искусство народному искусству. Он противопоставлял его не только в плоскости стиля, но и в плоскости тематики. В то время как народ продолжал поклоняться иконам многочисленных святых, двор культивировал неизобразительное искусство, в основе которого лежали орнаментально-декоративные либо отвлеченные символические формы, например крест. Фрески и мозаики с фигурными композициями, равно как и иконы, подвергались безжалостному уничтожению. «Иконы Христа, Богоматери и святых были преданы пламени и разрушению; если же находились [в церквах] изображения деревьев, либо птиц, либо бессловесных животных, или же таких сатанинских сцен как бега лошадей, охота, театральные представления и игры на ипподроме, то эти изображения с почетом сохранялись и даже обновлялись» 5 . По приказанию Константина V во Влахернской церкви был уничтожен евангельский цикл, чтобы уступить место «деревьям, цветам, различным птицам и другим животным, окруженным побегами плюща, среди которых копошились журавли, вороны и павлины». Тем самым храм был как бы превращен в «овощной склад и птичник» 6 . Примерно такими же мотивами украшал стены церквей император Феофил, заменявший мозаики религиозного содержания пейзажами с животными и птицами 7 . Это аниконическое искусство было еще во многом связано с теми буколическими декорациями, к которым уже в IV веке прибегали христиане для украшения своих храмов и многие из которых должны были сохраниться вплоть до иконоборческой эпохи.

5 Vita S. Stephani junioris. - PG, 100, col. 1113.

6 Ibid., col. 1120.

7 Theophanus Continuatus. Chron., III, 10. - PG, 109, col. 113.

Если в области религиозного искусства иконоборческий двор не признавал антропоморфических с. 54
с. 55 ¦ образов, то в светском искусстве он их всячески насаждал. Эти образы призваны были прославлять императоров и их военные подвиги. С их помощью императоры-иконоборцы, большинство которых было выдающимися полководцами, стремились укрепить свою власть как абсолютную по отношению к церкви. И действовали они на этом пути весьма последовательно и целеустремленно. Так, на монетах императоров-иконоборцев образ Христа уступает место изображению самого василевса, либо его сына, либо его отца 8 . За четыре года до издания эдикта о запрете иконопочитания Лев III заменяет образ Христа над бронзовыми вратами императорского дворца (Халка) изображением креста с сопроводительной надписью: «Император не может допустить образ Христа без голоса, без дыхания, и Святое Писание со своей стороны возражает против изображений Христа в его [одной] человеческой природе; вот почему Лев и [его сын] «новый» Константин начертали над вратами дворца трижды счастливый знак креста, славы всех правоверных» 9 . Такие действия иконоборцев-императоров заставили константинопольского патриарха Никифора сравнить Константина V с Навуходоносором: подобно последнему и он заставлял поклоняться своим портретам, а образ Христа на монетах заменил собственными изображениями 10 .

8 Grabar. Iconoclasme, 118 et suiv.

9 Ibid., 130, 133–135. См.: С. Mango. The Brazen House. København 1959, 118–119, 122–125, 170–174. К. Манго дает несколько иное чтение надписи (не «император», а «господин») и связывает последнюю не со Львом III, а со Львом V.

10 Niceph. Antirrheticus, I, 27. - PG, 100, col. 276.

Светское искусство иконоборцев немало позаимствовало от исламского Востока, где орнамент достиг пышного расцвета при дворе халифов Дамаска и Багдада, обставивших свои дворцы со сказочной роскошью. В первой половине IX века влияние Багдада распространилось не только на декоративные формы, но и на архитектуру, о чем свидетельствовали постройки императора Феофила, возведенные на территории Большого дворца. Во внутренних садах Феофил разместил целый ряд павильонов, наделив их прихотливыми названиями: «Жемчужный триклиний», «Зал любви», «Почивальня гармонии». На стенах были представлены различные животные, собирающие фрукты люди, деревья, гирлянды, оружие 11 . Тематика этих светских росписей была во многом навеяна арабскими образцами 12 .

11 Grabar. Iconoclasme, 145, 171.

12 См.: O. Grabar. Islamic Art and Byzantium. - DOP, 18 1964, 67–88.

Параллельное существование религиозного искусства без человеческой фигуры и фигурного светского искусства являлось, конечно, весьма противоречивой ситуацией, которую склонные к точным словесным определениям византийцы должны были как-то осмыслить. В этом отношении особенно интересно одно место из III книги против еретиков (Antirrheticus) партриарха Никифора, написанной между 817 и 828 годами 13 . Здесь настойчиво проводится та мысль, что икона сама по себе свята и что она предназначена напоминать об архетипе. Другое дело предметы церковной обстановки с изображениями различных животных и птиц: парапеты и колонки алтарных преград, двери, завесы и другие вещи. Эти изображения даются в церквах не для того, чтобы их почитали и чтобы им поклонялись, а ради «украшения и красоты». И если их все-таки чтят, то только по той причине, что это священные предметы. Полемизируя далее с иконоборцами, Никифор со злорадством утверждает, будто они не возражают против поклонения в церквах образам осла, собаки или свиньи и в то же время радуются, когда вместе с храмом гибнет от пожара икона Христа. Такое отнесение декоративного элемента к сфере эстетического, а антропоморфического религиозного образа - к узко церковной сфере было, конечно, глубоко надуманным. У патриарха Фотия это противоречие оказывается уже снятым, поскольку эстетическое наслаждение и религиозная эмоция не противопоставляются друг другу, а сливаются в нерасторжимое единство. с. 55
¦

13 Niceph. Antirrheticus, III, 45. - PG, 100, col. 464–465. См.: Grabar. Iconoclasme, 117–179; Id. “L’esthétisme” d’un théologien humaniste byzantin du IX e siècle. - Mélanges Mgr. Andrien. Strasbourg 1957, 189–199.

В 20-е гг. VIII в. в Византии началось иконоборчество - движение против почитания икон. Ведя борьбу за полное подчинение церкви государственной власти, некоторые императоры выступали на стороне иконоборцев.

Иконопочитание было приравнено ими к идолопоклонству. Сходство с мусульманским учением о недопустимости священных изображений здесь налицо. Конечно, сами византийские иконоборцы и мысли не допускали о таком сходстве. Они воспринимали как неслыханное оскорбление, когда иконопочитатели называли их «саракинофронами», т. е. мыслящими как сарацины (арабы). Однако вряд ли можно сомневаться в том, что ислам оказал определенное, пусть не непосредственное, а опосредованное различными факторами влияние на иконоборчество. Иконоборцы и иконопочитатели вели борьбу с переменным успехом в течение более ста лет, пока в 843 г. императрица Феодора не восстановила иконопочитание.

Победа иконопочитателей знаменовала конец проникновения восточных элементов в религиозную жизнь Византии. Однако в других сферах влияние арабского Востока на культуру ромеев стало после этого более интенсивным. Объясняется это тем, что в IX-X вв. творческое усвоение арабами культурных достижений других народов зашло так далеко, что они сами уже могли кое-чему научить своих учителей.

В византийское изобразительное искусство постепенно проникли элементы арабского декора. В некоторых орнаментах, украшающих архитектурные памятники XI в. в Греции, встречаются буквы куфического шрифта.

Византийцы начинают перенимать достижения арабов в области математики и естественных наук. В греческих рукописях на научные темы (астрономических, математических и др.) используется опыт арабских ученых. Византийским ученым, например, были хорошо известны имена таких арабских астрономов IX-X вв., как ал-Баттани из Багдада и аз-Заркали из Толедо (Испания). Со временем в греческих научных трактатах ссылок на труды арабских и других мусульманских ученых становилось все больше и больше.

Куфический Коран. VIII в.

Усваивали греки и достижения арабской медицины. Во второй половине XI в. византийский врач Симеон Сиф написал трактат, в котором кроме античной традиции и личного опыта использовал также и арабскую медицинскую литературу. В этом ему помогло знание арабского языка. Среди лекарств он упоминает амбру, камфару и мускус, которые имели широкое применение в арабской медицине.

Симеон Сиф перевел также сборник басен «Калила и Димна». Эта книга в своей основе относится к индийской литературе. Затем ее перевели на арабский язык, с которого и сделал свой перевод Симеон. На греческом языке сборник получил название «Стефанит и Ихнилат» (буквально: «Увенчанный и следопыт»), под которым стал известен и на Руси.

Примерно в то же время некий Михаил Андреопул перевел с сирийского «Книгу о Синдибаде» (не путать с Синдбадом-мореходом!). Это произведение проделало еще более сложный путь в Византию, нежели «Калила и Димна». В его основе лежит индийская повесть о семи мудрецах, породившая многочисленные переводы или, точнее, обработки. Вначале повесть перевели на среднеперсидский язык, затем - на арабский, а с него - на сирийский. Одна из редакций «Книги о Синдибаде» на арабском языке вошла в состав сборника «Тысяча и одна ночь», где получила название «Повесть о семи везирях». Сирийская редакция послужила основой для греческого перевода, выполненного Михаилом Андреопулом. В Византии повесть называлась «Книгой Синтипы».

Несмотря на известные редакционные различия, фактологическая основа этого произведения во всех переводах осталась неизменной. Его содержание сводится к следующему: философ по имени Синдибад (Синтипа) обучает разным наукам царского сына, после чего возвращает юношу отцу. Однако неблагоприятное расположение звезд заставляет царевича молчать в течение семи дней, чтобы не навлечь на себя беду. Жена царя (по другому варианту - невольница или наложница) пытается его соблазнить, но терпит неудачу. Тогда она старается очернить пасынка в глазах царя. Отец хочет казнить сына. Но семь мудрых советников (в арабском варианте - везирей) решают спасти юношу. Они по очереди приходят к царю и рассказывают ему истории о женском коварстве и вероломстве. После рассказа каждого советника царь отменяет приказ о казни. Но жена также приводит в свою защиту соответствующий рассказ, и приказ о казни снова вступает в силу. Через семь дней царевич получает возможность говорить и открывает отцу истину. Справедливость торжествует, и царь, желая узнать, чему выучился сын у философа, задает ему различные вопросы, на которые юноша отвечает в стиле афористической народной мудрости.

Эта нравоучительная повесть пользовалась большой популярностью в Средние века. Рассказы из «Книги Синтипы» проникли на Западе в сборник «Деяния римлян», в «Декамерон» Боккаччо, в староиспанскую, германские и славянские литературы. В конце XVI в. из Польши повесть о семи мудрецах пришла в Россию.

Бога не видел никто никогда;
Единородный Сын,
сущий в недре Отчем,
Он явил. Ин. 1.18

Эпоха иконоборческих споров, сотрясавших христианский мир в VIII-IX веках, оставила неизгладимый след в истории Церкви. Отголоски этого спора слышны в Церкви и по сей день. Это была жесточайшая борьба с жертвами с обеих сторон, и с величайшим трудом одержанная иконопочитателями победа вошла в церковный календарь как праздник Торжества Православия.

В чем же суть этих споров? Только ли за эстетические идеалы боролись друг с другом христиане, “не щадя живота своего”, впрочем, как и чужого. В этой борьбе мучительно выкристаллизовывалось православное понимание мира, человека и человеческого творчества, вершиной которого, по мнению апологетов иконопочитания, и стала икона.

Иконоборчество родилось не где-то за пределами христианства, среди язычников, стремящихся к разрушению Церкви, а внутри самой Церкви, в среде православного монашества – духовной и интеллектуальной элиты своего времени. Споры об иконе начались с праведного гнева истинных ревнителей чистоты веры, тонких богословов, для которых проявления грубого магизма и суеверия не могли не оказаться соблазном. И действительно, было чем возмутиться. В Церкви получили распространение весьма странные формы почитания священных изображений, явно граничащие с идолопоклонством. Так, например, некоторые “благочестивые” священники соскабливали краску с икон и подмешивали ее в причастие, полагая тем самым, что причащаются тому, кто изображен на иконе. Бывали также случаи, когда, не чувствуя дистанции, отделяющей образ от Первообраза, верующие начинали относиться к иконам, как к живым, брали их в поручители при крещении, при пострижении в монашество, ответчиками и свидетелями на суде и т.д. Таких примеров множество, и все они свидетельствуют о потере правильной духовной ориентации, о размывании четких евангельских критериев отношения к жизни, которыми некогда была сильна первая Церковь.

Причины подобных явлений, серьезно встревоживших защитников ортодоксии, следует искать в том новом состоянии Церкви, которое она обрела в постконстантиновскую эпоху. После Миланского эдикта (313 г.), даровавшего христианам свободу, Церковь стремительно развивалась вширь. В нее хлынул поток язычников, которые, воцерковляясь, меняли только внешний свой статус, но, в сущности, оставались по-прежнему язычниками. Немало способствовал этому получивший распространение обычай крещения детей, а также кардинальное изменение отношений Церкви и государства. Теперь вхождение в Церковь не было связано с риском и жертвами, как во времена первых христиан. Нередко поводом для принятия христианства становились причины политические или социальные, а отнюдь не глубокое внутреннее обращение, как некогда в апостольское время. То, что еще вчера казалось чуждым и неприемлемым, сегодня становилось привычным и терпимым: первые христиане умирали за свободу от диктата государства и отказ поклоняться императору, христиане Византии стали воздавать императору честь, едва ли не равную Богу, оправдывая принцип симфонии идеей сакрализации государства. Границы Церкви и империи в сознании простых людей стали сливаться. Все члены ранних христианских общин назывались верными, царственным священством (1 Петр. 2.9), а те, кто вне Церкви – мирянами. Со временем термин “миряне” стал обозначать церковный народ, в отличие от священнослужителей, поскольку в Византийской империи некрещеных практически не было. Это размывание границ Церкви и возрастание перегородок внутри нее сильно отзовется в последующие времена христианской истории. Таким образом, мир стремительно входил в Церковь, взрывая ее изнутри, и Церковь не всегда справлялась с этим разрушительным потоком. Мощное движение монашества, зародившегося в IV веке, было в определенной степени ответом на это обмирщение Церкви, ибо наиболее духовно чуткие люди воспринимали внешний триумф Церкви как духовную катастрофу, провидя за пышным фасадом ее внутреннее ослабление. Распространилось даже мнение, что в миру спастись невозможно, что необходимо бежать из мира. Раннее монашество и пустынножительство было своего рода духовным диссидентством и разбросанные по пустыне монашеские поселения ощущали себя как бы “Церковью внутри Церкви”.

На этом этапе, сложном и переломном для всей Церкви, нужны были новые средства катехизации, которые были бы понятны тысячам обычных людей, не искушенных в тонкостях богословия, а просто нуждающихся в наставлении, в вере. Наиболее эффективным средством была икона; сильное эмоциональное воздействие, знаковая структура, несущая информацию на невербальном уровне, – эти свойства иконы способствовали ее широкому распространению, и заложенная в ней духовная основа становилась достоянием самых простых новообращенных душ. Вот почему именно на икону так уповали св. отцы, называя ее “Библией для неграмотных”. Действительно, через икону вчерашние язычники лучше постигали тайну воплощенного Слова, нежели через книжные знания.

Нередко вчерашние язычники, обращаясь ко Христу, становились святыми, как это было, скажем, в случае с Блаженным Августином. Но чаще бывало другое – языческая стихия оказывалась сильнее христианского семени, и тернии заглушали ростки духа: в неофитском сознании неизбежно происходила фольклоризация веры, привносящая в традицию Церкви чуждые элементы, иноприродные обычаи. В конце концов проникновение магического отношения в культ вытесняло изначальную свободу духа, дарованную Самим Христом. Еще апостолам и ранним апологетам приходилось сталкиваться с проблемой очищения веры от примесей. Таких примеров много в посланиях Павла общинам Коринфа, Фессалоник, Галаты. К IV веку появилась необходимость систематизировать канон Ветхозаветных и Новозаветных книг, дать ответ на распространившиеся ереси, сформулировать основные догматы веры. В этом процессе, особенно на ранних этапах, с IV по VI век церковное искусство исполняло важную вероучительную функцию. Например, св. Григорий Нисский в похвальном слове великомученику Феодору говорит так: “живописец, изобразив на иконе доблестные подвиги (…) мученика (…), начертание человеческого образа подвигоположника Христа, все это искусно начертав красками, как бы в какой объяснительной книге, ясно рассказал нам подвиги мученика (…). Ибо и живопись молча умеет говорить на стенах и доставлять величайшую пользу”. Другой святой подвижник – Нил Синайский, ученик Иоанна Златоуста, дает следующий совет некоему префекту Олимпиодору, вознамерившемуся построить церковь и украсить ее фресками и мозаиками. “Пусть рука превосходнейшего живописца наполнит храм с обеих сторон изображениями Ветхого и Нового Завета, дабы те, кто не знает грамоты и не может читать Божественных писаний, рассматривая живописные изображения, приводили себе на память мужественные подвиги искренне послуживших Христу Богу и возбуждались к соревнованию достославным и приснопамятным доблестям, по которым землю обменяли на небо, предпочтя невидимое видимому”.

Однако широкое распространение иконописных изображений в народе было не только школой веры, но и той почвой, на которой неокрепшее в вере сознание невольно провоцировалось своим языческим прошлым. Не умея понять глубину различия образа и Прообраза, неофит отождествлял их и его почитание икон превращалось в идолопоклонство, а молитва перерастала в магическое действие. Отсюда и возникали те весьма опасные отклонения, столь возмущавшие строгих ортодоксов, о чем говорилось выше.

Наряду с этим византийская знать, которая в отличие от простолюдинов была образованна и изощренна в богословских вопросах, впадала в другие крайности. Так, например, при императорском дворе в моду вошли наряды, украшенные изображением святых, ангелов и даже Христа и Богородицы. Светская мода явно стремилась подражать стилю священнических одежд, восхищавших современников великолепием и пышностью. Но если употребление сакральных образов в церковных облачениях объяснимо их символической функцией, то использование священных изображений в светской одежде противоречило не только здравому смыслу, но и являлось явной профанацией святынь. И это также не могло не возмущать истинных ревнителей Православия. Некоторые из них даже приходили к выводу, что лучше вовсе не иметь икон, нежели поощрять возврат к язычеству. Этот неожиданный поворот ортодоксии вполне объясним, ибо когда маятник сильно оттягивают в одну сторону, то он неизбежно отклонится с той же силой в прямо противоположную сторону.

Надо помнить также, что в предиконоборческую эпоху процесс формирования художественного языка церковного искусства еще не завершился. Восприняв на определенном этапе традиции позднеантичной живописи, в иконописи (а также фреске и мозаике) происходил отбор собственных художественных принципов. Со временем икона сформировалась как сложнейшая и гармоничная знаковая структура. Таким образом, ее язык от первоначального чувственного реализма постепенно переходил к формам все более символическим и аскетическим. И на ранних этапах соединение античной (а в сознании людей того времени – просто языческой) традиции с христианским откровением вызывало по меньшей мере недоумение. В какой-то мере опасения об излишней чувственной природе античного искусства, обольщающего глаз и уводящего душу от чистого созерцания, были не лишены основания. Постоянно раздавались голоса: “Как даже осмеливаться посредством низкого эллинского искусства изображать Преславную Матерь Божию, в Которой вместилась вся полнота Божества, высшую небес и святейшую херувим?” Или: “Как не стыдятся посредством языческого искусства изображать имеющих царствовать со Христом, соделавшихся сопрестольными Ему, которым предстоит судить вселенную, уподобившихся образу славы Его, когда, как говорят слова Священного Писания, их не был достоин весь мир?”

Блаженный Августин в своем трактате “О Троице” также возмущается творчеством некоторых художников, которые позволяют изображать Христа слишком вольно, как им заблагорассудится, что немало смущает церковный народ и рождает в нем нежелательные эмоции.

В VI-VII вв. на границах Византийской империи появляется и активизируется ислам. Почитая Единого Бога, Бога Авраама, Исаака и Иакова, так же как иудеи, мусульмане отрицательно относились к священным изображениям, памятуя о заповеди Моисея. Влияние мусульманского ригоризма не могло не сказаться на христианском мире, православные “суперортодоксы” в восточных христианских провинциях во многом были согласны с правоверными последователями пророка Мухаммада. Первые серьезные конфликты по поводу икон и первые гонения на иконопочитателей начались на границе двух миров: христианского и исламского. В 723 г. халиф Иезид издал указ, обязывающий убрать иконы из христианских храмов на подвластных ему территориях. В 726 г. такой же указ издал византийский император Лев Исавр. Его поддержали епископы Малой Азии, известные своим строго аскетическим отношением к вере. С этого момента иконоборчество становится не просто интеллектуальным движением, но агрессивной силой, перешедшей в наступление.

Таким образом, православие встало перед проблемой защиты икон с двух прямо противоположных сторон: с одной стороны – от грубого магизма полуязыческой народной веры, с другой – от полного отрицания и уничтожения “ревнителями чистой духовности”. Обе тенденции образовывали своего рода молот и наковальню, между которыми выковывалась в своей кристальной ясности богословская мысль, защищавшая иконопочитание как важнейший элемент православия.

Иконоборческая эпоха делится на два периода: с 726 по 787 г. (от указа Льва Исавра до VII Вселенского собора, созванного при императрице Ирине) и с 813 по 843 г. (с воцарения императора Льва V Армянина до созыва Константинопольского собора, установившего праздник Торжества Православия). Более ста лет продолжавшаяся борьба породила новых мучеников, кровь которых теперь была на руках и совести христиан.

Основной фронт борьбы был сосредоточен в Восточной части Церкви, хотя споры об иконе всколыхнули Церковь по всей ойкумене. На Западе иконоборческие тенденции проявлялись значительно меньше, в силу варварского состояния западных народов. Тем не менее Рим реагировал на события быстро и остро: уже в 727 г. папа Григорий II собрал Собор, который дал ответ на указ Льва Исавра и подтвердил ортодоксальность иконопочитания. Папа отправил Патриарху Константинопольскому послание, которое затем было зачитано на VII Вселенском Соборе и сыграло важную роль. Его преемник – папа Григорий III на Римском Соборе 731 года постановил лишать причастия и отлучать от Церкви тех, кто будет осквернять или оскорблять святые иконы.

Для западной ситуации иконоборческих времен показателен случай с марсельским епископом Серениусом, который приказал убрать иконы из храма под тем предлогом, что народ воздает им неправильное поклонение. На что папа Григорий 1, хваля его за ревность в борьбе с язычеством, но, предостерегая от осквернения святынь, писал, что иконы “выставляются в храмах, дабы неграмотные, смотря на стены, могли читать то, чего не могут читать в книгах”.

Но в целом христианский Запад не испытывал тех крайностей иконоборчества, с которыми пришлось столкнуться христианскому Востоку. Это имело свои положительные стороны – в самый разгар борьбы иконопочитателей и иконоборцев, когда государственная власть силой своего давления перетягивала чащу весов в пользу отрицающих иконы, нередко именно голос римского епископа звучал как единственный трезвый голос в Церкви, поданный в защиту ортодоксии. С другой стороны, иконоборчество на Востоке, как это ни странно, способствовало развитию богословия иконы, заставляя в этой борьбе оттачивать мысль, искать более веские аргументы, отчего само православие обретало все большую глубину. На Западе же не было столь серьезной необходимости защиты иконопочитания, поэтому и богословская мысль не спешила развиваться в этом направлении. Запад не выработал иммунитета против иконоборчества, а потому оказался беззащитным перед иконоборческими тенденциями протестантизма в Новое время. И вся средневековая история церковного искусства на Западе, в противоположность Востоку, воспринимаемая как движение от иконы к религиозной картине, есть не что иное, как размывание и в конечном итоге – утрата иконного (богословско-символического) начала. В XX веке Запад мучительно возвращается к иконе.

Но вернемся к иконоборческим спорам VIII-IX вв. Первым актом иконоборчества было уничтожение по приказу императора иконы Спаса, висевшей в Константинополе над воротами в императорский дворец. Видя эту кощунственную акцию, возмущенный народ растерзал чиновника, исполнявшего приказ. На это император ответил репрессиями. Борьба из сферы теоретической перешла в открытую войну.

Не прекратились и богословские баталии, ибо каждая сторона искала свои аргументы в этом споре. Иконоборческий собор, созванный в 754 г., декларирует в своих постановлениях: “Нечестивое учреждение лжеименных икон не имеет для себя оснований ни в Христовом, ни в отеческом апостольском учении, нет также специальной молитвы, освящающей их, чтобы из обыкновенных предметов сделать их святыми; но они (т.е. иконы) постоянно остаются вещами обыкновенными, не имеющими никакого особенного значения, кроме того, какое сообщил им иконописец”. Иконоборцы не отрицали искусство как таковое, не отрицали даже церковное искусство (отстаивая в основном декоративные принципы украшения храмов), но восставали против иконопочитания как молитвенного акта и против иконы как сакрального изображения. Правда, в среде иконоборцев были различные мнения по поводу того, что и как следует изображать на иконах и фресках, но в целом их аргументы сводились к тому, что в Писании сказано “Бога не видел никто никогда” (Ин. 1.18), а потому, по их мнению, единственной иконой Бога может быть только Евхаристия – Тело и кровь Христовы. Эту точку зрения весьма пространно излагает император Константин Копроним в своем богословском трактате.

Аргументация иконопочитателей также опирается на евангельское откровение: “Бога не видел никто никогда…” (Ин. 1.18), но вторая половина этого стиха, которую так упорно не замечали противники икон, для сторонников иконопочитания становится объяснением не только возможности изображать Бога (Христа), но и проясняет отношения образа и Прообраза, архетипа, изображения и изображаемого. В законченном виде это место из Евангелия звучит так: “Бога не видел никто никогда, Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил” (Ин. 1.18) . Таким образом, в тайне Воплощения Слова – Невидимый, Неизреченный, Непостижимый Бог становится близким и понятным, и это дает основания для изображения Христа. “Если ты узрел, что Бестелесный стал человеком ради тебя, тогда, конечно, ты можешь воспроизвести Его человеческий образ. Если Невидимый, воплотившись, стал видимым, ты можешь изобразить подобие Того, Которого видели. Если пребывающий в Образе Божьем принял образ раба, низвел себя к количеству и качеству и облекся человеческим естеством, запечатлевай на дереве и предлагай Того, Кто стал видимым” (св. Иоанн Дамаскин).

Иконоборцы исходили изначально из неправильного определения термина “икона”, считая, что здесь непременно подразумевается тождество образа и Прообраза, их единосущность. Но иконопочитатели настаивали на принципиальном различии их, поскольку различны уровни их бытия. “Иное есть изображение, иное то, что изображается” (св. Иоанн Дамаскин). “Икона сходна с архетипом благодаря совершенству искусства подражания, сущностью же она от Первообраза отлична. И если бы ни в чем не отличалась от Первообраза, то это была бы не икона, а не что иное, как сам архетип” (патриарх Никифор). На этом основании Евхаристию невозможно считать иконой, ибо здесь наличествует то самое тождество. “Сие есть Тело Мое, сия есть Кровь Моя” – сказал Господь Иисус Христос. Он не сказал: “это будет образом Тела и Крови”, но “сие есть Тело, сия есть Кровь”. Следовательно, мы и причащаемся Его естества. В молитвенном же созерцании иконы мы имеем общение с Первообразом, не смешивая цель и средство; видимое постигаем через невидимое, земное через небесное. “Никто не будь столь безумен, чтобы истину и тень ее, архетип и изображение его, причину и следствие мыслить по существу тождественными” (св. Федор Студит).

Выступая против грубых форм почитания икон, граничащих с идолопоклонством, и одновременно отметая аргументы обвиняющих православных в магизме и материализации духовности, св. Иоанн Дамаскин писал: “Я не поклоняюсь веществу, но Творцу вещества, соделавшемуся веществом ради меня, соблаговолившему вселиться в вещество и через посредство вещества соделавшемуся моим спасением”. Св. Федор Студит прибавляет к этому следующее: “Оно (Божество) присутствует также в изображении Креста и других божественных предметов не по единству природы, т.к. эти предметы не плоть Божественная, но по относительному их Божественному причастию, т.к. они участвуют в благодати и чести”. Другие богословы отмечали, что как мы чтим Библию, не поклоняясь “естеству кож и чернил”, но Слову Божьему, заключенному в ней, так мы почитаем в иконе не краски и доски, а Того, чей образ написан этими красками на этой доске. Честь, воздаваемая иконе, относится к Первообразу.

В 787 году в Никее был созван Собор в защиту иконопочитания, который вошел в историю под названием VII Вселенского. В постановлениях собора даны четкие определения православной позиции относительно икон и иконопочитания. Суть соборных решений следующая: “Мы неприкосновенно сохраняем все церковные предания, утвержденные письменно и неписьменно. Одно из них заповедует делать живописные изображения, т.к. это согласно с историей Евангельской проповеди, служит подтверждением того, что Христос истинно, а не призрачно вочеловечился, и служит на пользу нам. На таком основании определяем, чтобы святые и честные иконы, точно также как и изображения честного животворящего креста, будут ли они сделаны из красок или мозаики или какого-нибудь другого вещества, только бы сделаны приличным образом, будут ли они находиться в церквах Божиих, на священных сосудах, или на стенах и на дощечках, или на домах, или на дорогах, а равно будут ли это иконы Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа или непорочной Владычицы нашей Богородицы или честных ангелов и всех святых и праведных мужей… Чем чаще при помощи икон они являются предметом нашего созерцания, тем больше взирающие на них возбуждаются к воспоминанию о самих первообразах; приобретают более любви к ним и получают побуждение воздавать им лобзание, почитание и поклонение, но никак не служение (λατρεία ), которое по вере нашей приличествует только Божественному естеству…”. Отцы Собора подчеркивали также: “Не изобретение живописцев производят иконы, а ненарушимый закон и предание Православной церкви; не живописец, а свв. отцы изобретают и предписывают: им принадлежит сочинение, живописцу же – только исполнение”.

Любопытно, что в ответ на нападки иконоборцев, утверждавших, что иконы не должны почитаться в церквах именно потому, что нет специальной молитвы, освящающей иконы, отцы Собора пишут так: “Над многими такими предметами, которые мы называем святыми, не читается священной молитвы, потому что они по самому имени полны святости и благодати”. Практика освящения икон укоренилась в Церкви, видимо, довольно поздно.

Деяния VII Вселенского Собора были подписаны представителями всех поместных церквей, в том числе и Римского Престола.

VII Вселенский Собор состоялся в 787 году, но понадобилось еще более полувека, чтобы позиции иконопочитателей были закреплены. Окончательное подтверждение их на Константинопольском соборе 843 года поставило точку в долгой борьбе. Установленный на этом соборе праздник Торжества Православия был не просто признанием победы одной партии над другой, но свидетельством силы самого принципа ортодоксии. Иконопочитание явилось своего рода итогом догматического творчества Церкви, ибо богословие иконы вытекает непосредственно из христологии. Современный западный богослов Хр. фон Шеборн прослеживает ступени раскрытия тайны Боговоплощения в православной догматике. “Христологические споры длились много веков. В течение всего этого времени Церковь непрестанно исповедовала тайну, открытую ей и запечатленную в святом лике Иисуса Христа, единосущного Образа Отчего (Первый Никейский Собор), Слова, ставшего плотью без изменения (Ефесский Собор), истинного Бога и истинного Человека (Халкидонский Собор), единого во Святой Троице, пришедшего пострадать за нас (Второй Константинопольский Собор), Слово Божье, человеческие воля и действия Которого, в полном согласии с предначертанием Божиим, согласились на страдания до смерти (Третий Константинопольский Собор). Рассмотрев эти бурные века, эту страшную и мучительную борьбу вокруг истинного исповедания Христа, взгляд задерживается и останавливается на молчаливом и спокойном образе – иконе Христовой”. Таким образом, икона есть зримое завершение определенного этапа постижения Евангельского откровения.

1. Л. Успенский. Богословие иконы православной Церкви. Париж, 1989, с. 53-54.
2. Там же.
3. Деяния Вселенских соборов, т. VII, с. 486.
4. Цит. по кн.: С. Булгаков. “Икона и иконопочитание”. Париж, 1931, с. 5-6.
5. Л. Успенский. Богословие иконы православной Церкви. Париж, 1989, с. 112.

Печатается по книге И. Языкова. Богословие иконы. М., 2001 г.

Развитие христианского искусства было прервано иконоборчеством, утвердившемся как официальная идеология империи с 730 года. Это вызвало уничтожение икон и росписей в храмах. Преследование иконопочитателей. Многие иконописцы эмигрировали в отдалённые концы Империи и соседние страны - в Каппадокию, в Крым, в Италию, отчасти на ближний восток, где продолжали создавать иконы. Хотя в 787 году на Седьмом Вселенском соборе иконоборчество было осуждено как ересь и сформулировано богословское обоснование иконопочитания, окончательное восстановление иконопочитания наступило только в 843 году. В период иконоборчества вместо икон в храмах использовались только изображения креста, вместо старых росписей делались декоративные изображения растений и животных, изображались светские сцены, в частности любимые императором Константином V конские бега.

Иконоборцы уничтожили значительный пласт изобразительного искусства Византии предыдущих веков. Образы заменялись неизобразительным искусством на растительно-зооморфную тематику, особое распространение получила аниконическая декорация. Так, евангельский цикл во Влахернской церкви был уничтожен и заменён цветами, деревьями и птицами. В Святой Софии роскошные мозаики были заменены простыми крестами. Единственными мозаиками, пережившими период иконоборчества, являются мозаики базилики Святого Димитрия в Салониках.

Основной тематикой изображений стали пасторали. Император Феофил украшал здания подобными орнаментально-буколическими изображениями в большом количестве.Феофил строил павильоны-храмы, которые носили названия Жемчужный триклиний, Опочивальня гармонии, Храм любви, Храм дружбы и прочие.

Произошёл подъём и светской живописи, которая возвратила себе традиции прежней римской имперской тематики: портреты императоров, сцены охоты и цирковых представлений, спортивной борьбы, скачек - поскольку запрет на изображение человеческих образов касался только сакральной тематики. В декоративных приёмах заметно точное соблюдение иллюзорной перспективы, других достижений эллинистической языческой культуры.

Результатом иконоборчества стало исчезновение в восточной церкви скульптурных изображений святых или сцен Священной истории. После восстановления иконопочитания церковное искусство не вернулось к таким формам священных изображений. Главные памятники этого периода не сохранились, поскольку их планомерно уничтожили победившие иконопочитатели, покрывая мозаикой и фресками аскетические работы иконоборцев. Сохранились: мозаики в мечети Омара в Иерусалиме (692 год), выполнены приглашёнными из Константинополя мастерами, мозаики во внутреннем дворике мечети Омейядов в Дамаске (711 год).

Для религиозных целей ваяние с самого начала употреблялось умеренно, потому что восточная церковь всегда неблагосклонно смотрела на статуи, считая поклонение им в некотором роде идолопоклонством. До IX века круглые фигуры ещё были терпимы в византийских храмах, но постановлением Никейского собора 842 г. они были совсем устранены из них. Т.о. скульптура использовалась только саркофагах, орнаментальных рельефах, небольшие диптихи, даримые императорами сановникам и церковным иерархам, переплёты для книг, сосуды и пр. Материалом для мелких поделок такого рода служила в большинстве случаев слоновая кость, резьба которой достигла в Византии значительного совершенства.

Базилика Святого Димитрия - пятинефная христианская базилика, построенная в греческом городе Салоники на месте гибели великомученика Димитрия Солунского.

Первая церковь на месте темницы была построена между 313-323 годами. Спустя сто лет, иллирийский вельможа Леонтий построил первую большую церковь.

О богослужениях в храмах Салоник (в том числе и о проводившихся в базилике Святого Димитрия) пишет Иоанн Камениата в своём труде «Взятие Фессалоники », посвящённом захвату и ограблению города арабами в 904 году (базилика тогда не пострадала):

Базилика построена в раннехристианском эллинистическом стиле и имеет форму четырёхугольника, к которому добавлены более поздние пристройки (придел святого Евфимия - XIII век, сводчатый перистиль - XV век). Базилика является пятинефной, длина храма с алтарной частью составляет 43,58 метра, ширина - 33 метра. Храм имеет два входа, ведущих в притвор. По амвону центральный неф пересекает трансепт, обрамлённый колоннадой. Алтарная часть увенчана конхой и имеется только в центральном нефе, заканчивающимся апсидой, не выступающей за периметр храма. Кровля состоит из пяти скатов, храм не имеет купола. В каждом из боковых скатов и в нефе имеются балконы. Фасад базилики несимметричен, к левой части пристроена колокольня, увенчанная крестом.

Нефы базилики разделяет колоннада из белых, зелёных и тёмно-красных мраморных колонн. Капители весьма разнообразны; особенно изящно выглядят капители с листьями колючего кустарника, развивающегося на ветру. Этот тип был распространён в IV веке и встречается, например, в храме святого Аполлинария в Равенне. В другом типе капителей листья расположены вертикально и их кончики зубчатой формы смотрят вниз. В некоторых местах вместо завитков в углах расположены головы баранов с витыми рогами.

Фронтоны арок были украшены плитами из темно-голубого или зеленоватого мрамора, а в их внутренней части имелся геометрический орнамент со вставками из белого, чёрного и красного мрамора.

Некоторые мозаичные полотна VII-VIII веков (остальные погибли во время) - едва ли не единственные, пережившие в Византии эпоху иконоборчества. В мозаиках заметна античная традиция, но лики уже аскетически строги, напоминая поздневизантийские иконы. Однако, при сравнении мозаик из базилики Святого Димитрия с константинопольскими памятниками того же периода, заметно обилие восточных типов, склонность к фронтальным построениям и более подчеркнутая линейность композиций. На всех мозаиках великомученик Димитрий имеет индивидуальные черты лица, что свидетельствует о различном времени их исполнения. К наиболее хорошо сохранившимся мозаичным полотнам относятся: Мозаика «Святой Димитрий и дети », Мозаика «Святой Димитрий с ктиторами ».

Димитрий со священнослужителями . Святой изображен держащим руку на плече священника, выражая свою благожелательность.

Димитрий и дети . Лица детей имеют индивидуальные черты. Святой держит руку на плече одного из них, а другая поднята с раскрытой ладонью. Этот жест, вероятно, условно изображает, что святой молится. Это одна из самых древних мозаик базилики (вероятно выполнена сразу после её ремонта в середине VII века). На ней Димитрий представлен молодым человеком с идеализированными чертами лица и короткими прямыми русыми волосами, одетым в хитон и роскошную мантию, которая, как и на всех других изображениях, застёгивается на правом плече. Мантия украшена таблионом - четырёхугольной нашивкой другого цвета на уровне груди, что отражает знатное происхождение Димитрия.

Димитрий с ктиторами. Также одно из старейших мозаичных полотен. Димитрий изображён в окружении церковного (справа) и светского (слева) правителей города.

Богородица и святой Феодор Стратилат . Мозаика относится к рубежу IX и X веков. Богоматерь и святой Феодор изображены молящимися, а в вышине над ними видна фигура Христа, благословляющего их правой рукой.

Фрески, украшавшие ранее стены базилики, сохранились только в её правом нефе. Фресковый цикл был выполнен в несколько этапов в VIII-XIV веках. Среди них в наиболее хорошем состоянии находятся:

Нашествие варваров на Салоники . Изображена осада города славянскими племенами в 616 году, победа греков при которой приписывается заступничеству святого Димитрия. На фреске видно изображение церкви, которую принято считать базиликой Святого Димитрия, и надпись «святая церковь у стадиона »;

Димитрий укрывает плащом архиерея с нимбом, в саккосе и омофоре, который кадит святому, выше Богородица с младенцем Христом. Фреска выполнена в последней третьи XIV века. Существует мнение, что архиерей - это Григорий Палама, архиепископ Салоник, а Богородица изображена не с Христом, а с Иоасафом Индийским (патрон по монашескому имени императора Иоанна VI Кантакузина). Данной интерпретации противоречат иконографические признаки изображённых;

Аллегорическая фреска с изображением человека, которого преследует дикое животное;

Император, подъезжающий к городу - наиболее хорошо сохранившаяся, выполненная на высоком художественном уровне, сцена подъезда византийского императора (возможно Юстиниана II) к Салоникам.

Архитектура
Творческое переосмысление наследия античности проявилось в ранневизантийский период как в изобразительном искусстве, так и в архитектуре. Базилики и мавзолеи стали прообразами двух главных типов христианских храмов – базиликального и центрического. Храмы мыслились теперь не как место пребывания статуи божества, а как огромные дома для совместной молитвы. Базилики представляли собой вытянутые прямоугольные здания с алтарём в восточной части; позднее распространились крестово-купольные храмы – квадратные в плане, с четырьмя столбами в центре, поддерживающими купол. Внешние стены храмов утратили украшения и колонное убранство: архитектурные формы воплощали идею защиты от внешнего мира. Суровые, гладкие, монолитные стены выполняли роль священной ограды, укрывающей верующих от греховного бытия. Скупость и простота наружного облика храмов контрастировала с великолепием интерьеров. Мозаические композиции создавали на стенах церквей образ райского сада и сияющего Царствия Небесного (мозаики в Равенне, Италия, 5–7 вв.). Даже образы земных правителей – императора Юстиниана, его супруги Феодоры и придворныхна стенах базилики Сан-Витале в Равенне (ок. 547) обрели неземное величие.
Центром культурной жизни этого и последующих периодов был Константинополь. В 4–5 вв. в столице шло грандиозное церковное и светское строительство, в котором соединились римский размах и конструктивный рационализм с восточной роскошью. Вокруг города поднялись тройные крепостные стены с башнями, был выделен центр города (форум с колонной Константина и ипподром), возводились пышные дворцы с мозаичными полами, термы, библиотеки. Главным храмом Византийской империи стала София Константинопольская (532-37; архитекторы Анфимий и Исидор).

Главную проблему ранневизантийской архитектуры обычно формулируют следующим образом: как поставить купол Пантеона на базилику Максенция? Чтобы перекрыть куполом обширное пространство, византийцы придумали т.н. паруса. Паруса представляют собой треугольные фрагменты сферической поверхности, нижний угол которых продолжается внизу опорным столбом, а верхняя дуга составляет часть окружности, лежавшей в основании купола. Это изобретение, известное еще со времен поздней античности, сделало возможным возведение базилики с одним или несколькими куполами. Храм св. Софии Константинопольской был сооружен в 532–537 по проекту архитекторов Анфимия из Тралл и Исидора из Милета. Неф храма перекрыт куполом на парусах, к которому с востока и запада примыкают полукупола; с южной и северной сторон купол опирается на широкие арки, часть нагрузки переносится на мощные контрфорсы, приставленные к стене снаружи. Боковые нефы с галереями окружают центральный зал. Как и в раннехристианских базиликах, пышность интерьера здесь резко контрастирует со скромностью наружных стен.

В равеннской церкви Сан Витале купол на парусах покоится на восьми столбах. Центральный объем храма, имеющего в плане восьмигранник, окружают сводчатые галереи.

Примерно через полтора века после расцвета при Юстиниане Восточная церковь оказалась ареной иконоборческих споров: запрет на создание священных образов нанес огромный урон византийскому изобразительному искусству: новые иконы не писались, а старые разрушались. В архитектуре положение было лучше (запреты ее не коснулись), но общая ситуация не способствовала размаху строительной деятельности.

Периодизация византийской архитектуры:

История византийской архитектуры распадается на семь периодов:

Созревание (395–527), ранневизантийское архитектурное экспериментирование в Италии, Египте, Сирии, Малой Азии и Македонии;

Первый расцвет (527–726), эпоха политического могущества и активного строительства;

Иконоборчество (726–867), время внутренних беспорядков, политической нестабильности и упадка строительства;

Второй расцвет (867–1204), новая фаза могущества власти и размаха строительства; - -- Латинская империя (1204–1261), период национальной катастрофы, утраты независимости, полной остановки строительства;

Палеологовское возрождение (1261–1453), время упадка внешнего могущества и величественного культурного расцвета, когда строительство велось главным образом на Балканах;

Эпоха производных стилей (с 1453 до настоящего времени), наступившая с падением Византийской империи, после которого, однако, влияние ее архитектурного стиля сохранялось в России, на Балканах и в регионах с сильным исламским влиянием.

Строительные материалы.

В Византийской империи излюбленным строительным материалом была плинфа, крупный и плоский обожженный кирпич размером ок. 35,535,55,1 см. При кладке использовался очень густой цементный (с добавлением измельченной обожженной глины и толченого кирпича) раствор, что давало возможность делать швы равными кирпичу по толщине и при этом не опасаться за прочность кладки. Чтобы подкрепить конструкцию или усилить декоративный эффект, три-четыре ряда кирпичной кладки нередко перемежали рядом из тесаного камня или мрамора.

Архитектурные детали – такие, как колонны, капители, вставные панели, решетки, облицовка стен, полы, – изготавливались из разных видов мрамора и из порфира. Все своды, а также верхнюю часть стен, как правило, покрывали роскошными цветными мозаиками из ценных стеклянных кубиков смальты, тщательно закрепленных в слое специально приготовленного раствора.

Своды и купола сооружали главным образом из кирпича. Использование раствора повышенной вязкости делало необязательным возведение деревянных кружал, применявшихся римлянами. В результате боковой распор значительно уменьшался и после завершения строительства купол приобретал характер монолита.

Строительные конструкции.

Конструктивная простота и эффективность византийского метода возведения сводов и куполов сами по себе еще не гарантировали доведения купольного архитектурного стиля до совершенства. Прежде большие купола сооружались только над круглыми в плане помещениями. В соборе св. Софии в Константинополе, построенном в 532–537 архитекторами Исидором из Милета и Анфимием из Тралл, система парусов была усовершенствована, и купол был возведен над квадратным в плане пространством. Создатели проекта полностью понимали важность своего достижения и использовали его при развитии чисто сводчатых принципов перекрытия в конструкции всех частей собора. Поддерживаемые столбами арки, своды, полукупола и купола сделаны ведущими конструктивными элементами. Колонны оттеснены на второй план и используются между колоссальными столбами в качестве перегородки, разделяющей внутреннее пространство, а также в качестве задающего масштаб элемента. Классические ордера упразднены, пластическая концепция в решении плана, фасада и интерьера обрела окончательную форму, выражающую во всех своих моментах главенство арочно-сводчатого принципа.

Внешний облик зданий.

Главную роль в византийских строениях играют купол или купола, возвышающиеся над массивным объемом самой церкви, который завершается с восточной стороны одной или бóльшим числом увенчанных полукуполами апсид и имеет по бокам перекрытые сводами нефы в один или два яруса. Оконные проемы чаще всего увенчаны аркой (или арками) и снабжены решетками или каменными плитами с крупными отверстиями. Двери часто делали из бронзы, украшая их накладными рельефами, орнаментальными розетками и бордюрами, которые придавали им массивность. На ранних этапах византийской архитектуры наружные украшения применялись мало, а купола обычно возводили низкими, сливающимися с объемом здания. Позже купол часто устанавливали на барабане с окнами по периметру, но окна могли прорезать также и основание самого купола. Позднее строились более высокие храмы, вертикаль в них усилилась, снаружи появилось больше украшений, узорная кирпичная кладка, мраморная облицовка, глухие и сквозные аркады, пилястры, группы сложных окон, ниши, профилированные пояса и карнизы. В более поздних зданиях, меньших по размеру, но превосходных в мастерстве пластической и ритмической разработки проекта, нередки выступающие портики и пристроенные приделы.

Оформление интерьера.

Византийские архитекторы отказались от классических ордеров, а взамен им выработали колонные опоры, капители, карнизы, фризы и архитектурные профили. В отличие от классических образцов, в византийских произведениях пяты приподнятых арок часто ставили прямо на капители. Как правило, капители выполняли сверлением из белого мрамора и покрывали позолотой; базы также изготавливали из профилированного белого мрамора, контрастировавшего с сочными цветами стволов колонн, на которые шел цветной мрамор или порфир (часто красного, синего или зеленого тонов). Колонны использовали в качестве вспомогательных элементов, например в аркадах, соединявших опорные столбы. Сочетание столба, арки, свода и купола – конструктивный признак «арочного» стиля. Этот пластический принцип неизменно присутствует во всех частях византийского храма, однако господствующим элементом остается купол.

Интерьер в целом отличает эстетическое совершенство. При всей важности конструктивных достижений византийской архитектуры главное ее достоинство состоит в величии продуманного до мелочей и функционально обусловленного убранства, высшей степени логичного и одновременно трепетно-эмоционального.

Полы покрывали мраморными плитами, образовывавшими геометрические узоры. Нижнюю часть внутренних стен часто облицовывали тонкими плитами разноцветного мрамора, распиленными таким образом, чтобы выявить богатую текстуру материала. Ряды этих плит чередовались с блоками мрамора иного цвета, плоскими или резными, так что все вместе образовывало единое целое. Иногда применялись вставные резные панели, на которых в технике барельефа изображались линейно стилизованные орнаменты, например виноградные лозы и павлины. Отделанные мрамором стены были отделены от криволинейных или сводчатых поверхностей, обычно по линии сопряжения сводов со стеной, мраморными профилированными поясами, карнизами или фризами – плоскими, лепными, резными или инкрустированными. Эти поверхности отводились для размещения мозаик, а в более поздний период на смену мозаике пришла темпера.

Мозаики набирались из маленьких кусочков смальты. Размеры кусочков смальты варьировали, а поверхность изображения специально делали чуть неровной, чтобы свет отражался от разных точек под разными углами. Фон мозаики обычно заполнялся кусочками искрящейся золотой смальты, между которыми тут и там делали серебряные вставки. В ранних мозаиках фон иногда бывал зеленым или синим. Изобразительные мотивы (библейские сюжеты, святые, фигуры императоров и их приближенных, символы, растительные орнаменты и бордюры) размещались посередине, на наиболее выгодных в зрелищном отношении местах.

В качестве наиболее ярких примеров этого искусства можно назвать мозаики мавзолея Галлы Плацидии в Равенне, монастырей св. Луки в Фокиде (1-я пол. 11 в.), Дафни близ Афин (11 в.), Хора в Константинополе (нач. 14 в.), собора Сан Марко в Венеции (11–15 вв.), а также многочисленные фрагменты в других местах.

ТИПЫ ЗДАНИЙ

Существует пять основных типов византийских церквей.

Базилика. Базиликальная разновидность церкви появилась в Константинополе довольно рано.

Простой центрический тип. Центрический план в его круговом или многоугольном вариантах широко использовался в византийской архитектуре. Более простая форма (баптистерий собора св. Софии в Константинополе) происходит от римских мавзолеев или круглых в плане помещений в римских термах. Церковь Сан Витале в Равенне (526–547), с ее расходящимися из центра по радиусам апсидой и семью экседрами, сыграла существенную роль в становлении преимущественно купольного характера византийской архитектуры.

Тип купольной базилики. Данный тип отличается менее вытянутым главным нефом, перекрытым куполом без трансепта. Боковые нефы той же длины, что и главный, и имеют второй ярус для женщин. Наиболее классическим примером здания данного типа является собор св. Софии в Константинополе. Храм, в котором размеры главного нефа существенно выросли, создавал идеальные условия для богослужения.

Крестокупольный тип. Будучи признанным византийским типом, крестокупольные церкви тем не менее не получили широкого распространения. Для них характерен четкий крестообразный план, образованный нефом и пересекающим его широким трансептом. Средокрестье и все четыре ветви креста увенчаны куполами, которые опираются на столбы, стоящие группами, между которыми проходят боковые нефы (собор Сан Марко в Венеции). Интерьер и внешний облик храмов этого типа отличает особая пластическая красота.

СВЯТАЯ СОФИЯ (532–537) – грандиозный патриарший храм в Константинополе, главный храм в Византийской империи. Уникальность этого огромного здания заключается в том, что оно представляет собой купольную базилику из трех нефов, построенную всего за шесть лет. Идея сооружения в Константинополе главного храма в честь Св. Софии принадлежала императору Константину Великому (ок. 285–337), при котором был построен небольшой храм, погибший при пожаре в 532. По приказу императора Юстиниана I (482/83–565) начали возводить новый храм в честь Св. Софии. Строителями храма были малоазийские зодчие Анфимий из Тралл и Исидор из Милета, создавшие собор грандиозных размеров.

В композиционную основу храма положен план трехнефной базилики в сочетании с типом центрического здания. Центрическое начало собора доминирует, создавая впечатление, будто его купол парит в пространстве. В основе конструкции Св. Софии лежит точный расчет, зодчие храма изобрели систему полукуполов, связывающую главный купол с основой базилики. В эту систему входят два полукупола и пять малых куполов. Первоначально предполагалось шесть малых полукуполов, но один из них был заменен цилиндрическим сводом над главным входом в центральную часть интерьера из нартекса (притвора). Это выделило главный входной портал и два меньших портала по его сторонам.

Четыре мощных центральных столба, поддерживающих купол, разделяют внутреннее пространство на три нефа, среди которых доминирует центральный с преобладающей в нем средней подкупольной частью. Средняя часть центрального нефа перекрыта грандиозным куполом (диаметр 31,5 м, высота 65 м). В соборе была применена новая система связи купола с перекрываемым им квадратным в плане пространством. Конструктивная система передавала нагрузку распора купола на легкие паруса (вогнутые сферические треугольники), с помощью которых осуществлен переход от окружности купола к квадрату нефа, на широкие подпружные арки и четыре массивные столба, укрепленных снаружи контрфорсами. С запада и востока купол поддерживают два полукупола, которые, в свою очередь, опираются на своды меньших экседр, которые по три примыкают с обеих сторон и рождают иллюзию легкости. Центральное пространство с куполом окружено двухэтажной обходной галереей боковых нефов и нартекса. Боковые нефы представляют собой анфиладу арочных проемов, перекрытых крестовыми сводами.

Св. София построена из кирпича с прокладками из тесаного камня, массивные подкупольные столбы – из крупных блоков известняка. Подкупольные арки сложены из кирпича очень крупного размера квадратной формы со стороной в 70 см. Купол – из кирпичей на толстых слоях раствора. Но тяжесть стен и столбов в храме не ощущается, его формы выглядят невесомыми. Центральное пространство интерьера, нарастающее по направлению к куполу, легко и воздушно. В храме с его грандиозными размерами (площадь – 75,5 × 70 м) создается впечатление единого пространства, залитого со всех сторон светом, внутри которого словно исчезают массы стен, опорные столбы сливаются с ними. Два этажа колонн и верхние окна придают стенам легкий, ажурный вид. Подкупольные столбы замаскированы цветными мраморными плитами, светлыми, отполированными, способными отражать свет. Их зеркальные поверхности скрывают тяжесть опор, все стены храма воспринимаются как тонкие перегородки, а наружные выглядят ажурно из-за большого количества окон. Внутри собора нижние части стен были покрыты резным сине-зеленым и розовым мрамором. Купол храма, алтарная апсида, своды, стены были покрыты мозаичными священными изображениями, в верхних галереях храма имелись фресковые росписи. По сведениям современников, купол украшала мозаика с изображением лика Христа Вседержителя. Для мозаик характерна условность изображения, статичность поз, удлиненность пропорций фигур. Для украшения храма Св. Софии из Малой Азии, Греции, Египта были привезены огромные малахитовые и порфировые колонны (более 100). Античный ордер был преобразован: горизонтальный антаблемент сменили аркады, остатки антаблемента образовали импост над капителью.

Церковь Святых Апостолов в Константинополе - уничтоженный в 1461 г. Ряд святынь и сокровищ храма, похищенных в ходе Четвёртого крестового похода (1204), хранятся в базилике св. Маркав Венеции (Италия).

Первоначальное здание базилики было построено около 330 года Константином Великим как главный храм новой столицы Константинополя, закончена его сыном Констанцием II, который поставил в ней гроб с телом своего отца, тем самым положив начало традиции захоронения в храме императоров Восточной Римской империи.

С окончанием строительства собора св. Софии первая церковь Апостолов оказалась в тени этого грандиозного сооружения. Чтобы исправить положение, император Юстиниан поручил Исидору Милетскому возвести на месте Константиновой базилики новый храм, призванный стать усыпальницей всего императорского семейства. Освящен он был 28 июня 550 года и оставался вторым по значению храмом Византии на протяжении семисот лет.

С архитектурной точки зрения Юстинианова церковь Апостолов весьма необычна - это был пятиглавый храм и, по-видимому, прообраз всех многоглавых православных церквей, которые получили широкое распространение, в частности, в России.

Бази́лика Са́нт-Аполлина́ре-ин-Кла́ссе - памятник ранневизантийского искусства в Равенне. Базилика построена во второй четверти VI века. Украшена самыми поздними из равеннских мозаик юстиниановского периода, сохранившимися в конхе апсиды.

Построена из тонкого обожжённого кирпича (48 х 4 см.), скреплённого раствором, белые полосы которого достигают в толщину 4-х см. Фасад декорирован лангобардской аркатурой: между плоскими пилястрами расположены небольшие двойные арки. Свет в здание проникает через высокие полукруглые окна фасада и многочисленные окна центрального и боковых нефов. Центральный неф завершает пятигранная апсида с пятью окнами. Размеры базилики составляют 55,58 на 30,3 метра. Внутренне пространство разделено на три нефа. Центральный неф обрамляет колоннада из 12 колонн в каждом ряду. Они установлены на квадратные базы и увенчаны композитными капителями византийской работы с развевающимися ажурными листьями в форме бабочек. На полу базилики, в её северо-восточном и юго-западном углах, сохранились фрагменты оригинального наборного мозаичного пола. К базилике пристроена цилиндрическая колокольня высотой 37,5 метров и диаметром 6,17 метров.

В течение VI-IX веков было создано мозаичное убранство базилики. Базилика украшена самыми поздними из равеннских мозаик юстиниановского периода (середина VI века), сохранившимися в её апсиде. Прочие мозаики были созданы во второй половине VII и IX веках. В послеюстиниановскую эпоху появилась тенденция фронтального изображения фигур при которой происходит отказ от передачи каких-либо движений и поворотов. Мозаики Сант-Аполлинаре-ин-Классе, как и базилики Сан-Витале не представляют события священной истории в их исторической последовательности, они имеют своей целью иллюстрацию догматического учения церкви, раскрываемого через символизм Священного Писания. Несмотря на использование в мозаиках цветного стекла, смальты, золота и полудрагоценных камней, для лиц и светлых одежд использован мрамор, что привело к появлению более плоских форм. В центральном нефе базилики на возвышении расположен большой алтарь, посвященный Деве Марии, он был создан в XI веке с использованием материалов алтаря VI века.

Между окнами апсиды помещены мозаичные портреты епископов Равенны, они изображены в одинаковых одеждах, держащими в руках Евангелие. Каждая фигура помещена в небольшую арку с белоснежными занавесями. На боковых стенах помещены две крупные мозаики.

Базилика Сан-Витале - раннехристианская базилика в Равенне, важнейший памятник византийского искусства в Западной Европе. Базилика была заложена в 527 году равеннским епископом Экклесием после его возвращения из Византии. В XIII веке к южной стене церкви была пристроена колокольня и была проведена реконструкция деревянных перекрытий аркад. Масштабная реконструкция храма была проведена в XVI веке: в целях борьбы с поднятием грунтовых вод был поднят на 80 см уровень пола, обновлён пресбитерий, убраны.

Базилика построена в форме восьмиугольного мартирия византийского типа. Наружные стены не имеют каких либо декоративных элементов и расчленены вертикальными и горизонтальными контрфорсами. Здание увенчано гранёным барабаном купола. Архитектура Сан-Витале сочетает элементы классического римского зодчества (купол, порталы, ступенчатые башни) с византийскими веяниями (трёхлопастная апсида, узкая форма кирпичей, трапециевидные капители, пульван и т. д.). Низ внутренних стен базилики облицован мрамором, наборный пол храма украшен геометрическим орнаментом. Конструкцию здания поддерживают восемь центральных опор, на которых держится купол диаметром в 16 метров. Для уменьшения бокового давления куполу придана конусообразная форма. Купол воздвигнут из лёгкого материала. Опорные столбы образуют в центре храма ротонду, на втором ярусе которой расположены хоры. Внутренняя часть церкви кажется залитой светом, а окружающие её галереи искусственно погружены в мистическую полутемноту, что сразу же обращает внимание входящего на мозаики апсиды.

Основное пространство базилики украшено мраморной инкрустацией, а вогнутые поверхности апсиды (аркады, своды, конха) стены (вимы) пресбитерия покрыты византийской мозаикой. Мозаики Сан Витале были призваны продемонстрировать западному миру могущество и безупречный вкус византийского императора Юстинианаво время недолгого владычества византийцев в Италии. Мозаики Сан-Витале являются редким для Европы образцом раннехристианской монументальной живописи, созданной в технике византийской мозаики. Особую значимость представляют прижизненные портреты императора Юстиниана и его супруги Феодоры. Мастера с помощью мозаики смогли подчеркнуть архитектурные элементы базилики, сделав акценты на символическую связь элемента конструкции и нанесённого на неё изображения.

В боковых галереях находятся несколько раннехристианских саркофагов.

Конха украшена мозаикой изображающей Иисуса Христа в образе юноши с крестчатым нимбом, сидящего на лазоревой небесной сфере, в окружении двух ангелов. Христос в одной руке держит свиток, опечатанный семью печатями, а другой протягивает мученический венец славы святому Виталию, которого подводит к нему ангел. Второй ангел представляет Иисусу равеннского епископа Екклезия, подносящего в дар макет основанной им базилики Сан-Витале. Из под ног Иисуса по каменистой почве, поросшей лилиями, вытекают четыре реки Эдема. Мозаика конхи является одной из самых тонких по исполнению, отличается подчёркнуто симметричной композицией и торжественным характеромВместе с тем, мозаики апсиды обнаруживают и типично византийскую неподвижность фигур, все персонажи изображены анфас, стоя. Даже участники двух процессий будто остановились на мгновение, чтобы показать себя в стационарном положении, чтобы позволить зрителю полюбоваться их особами.

На боковых стенах апсиды по сторонам от окон расположены мозаичные портреты изображающие императора Юстиниана и его супругу Феодору в окружении вельмож, придворных дам и священнослужителей. Это исторические портреты, созданные лучшими равеннскими мастерами на основе столичных образцов.. Выполненные как фриз изображения отличаются фронтальной композицией и однообразием поз и жестов. При этом мастера смогли изобразить императорскую семью с индивидуальными чертами лиц в образе идеальных правителей, а сама композиция передаёт движение двух процессий по направлению к алтарю.

Юстиниан I

Император Юстиниан приносит в дар церкви патену и изображён, как и все другие фигуры, в фронтальной позе. Его голова, увенчанная диадемой, окружена нимбом, что отражает византийскую традицию отмечать таким способом царствующую особу.

По сторонам от Юстиниана стоят придворные и священнослужители. Среди них выделяются: пожилой человек в одежде сенатора (единственный стоит во втором ряду, по одной из версий, это ростовщик Юлиан Аргентарий, финансировавший строительство базилики, по другой, полководец Велисарий, по третьей, praefectus praetorio (префект претория) - должностное лицо, представлявшее особу императора в день освящения храма), епископ Максимиан с крестом в руке и два диакона (один держит Евангелие, а другой -кадило). На этой мозаике Юстиниан и Максимиан изображены как авторитарные представители светской и церковной власти, поэтому их фигуры занимают

Арка, обрамляющая конху апсиды, по причине богатого мозаичного украшения получили название триумфальной. Она украшена мозаикой с изображением семи пар рогов изобилия в окружении цветов и птиц. Около верхней пары рогов помещены изображения императорских орлов, а между ними - монограмма Иисуса Христа. Наружная сторона арки, обращённая в пресбитерий, украшена изображением двух ангелов, возносящих медальон с крестом. Они изображены между двумя центрами христианскогопаломничества - Иерусалимом и Вифлеемом.

Монастырь Святой Екатерины - один из древнейших непрерывно действующих христианских монастырей в мире. Основан в IV веке в центре Синайского полуострова у подножья горы Синай. Укреплённое здание монастыря построено по приказу императора Юстиниана в VI веке. Император приказал построить мощные крепостные стены, окружившие предшествующие постройки святой Елены, и церковь, сохранившуюся до настоящего времени, а также направил на Синай солдат для защиты монахов. С XI века, в связи с распространением почитания святой Екатерины, мощи которой были обретены синайскими монахами в середине VI века, монастырь получил новое название - монастырь Святой Екатерины .