Конан дойль затерянный. Книга затерянный мир читать онлайн

Артур Конан-Дойль
Затерянный мир

Отчет о недавних удивительных приключениях профессора Э.
Челленджера, лорда Джона Рокстона, профессора Саммерли и
репортера "Дейли-газетт" мистера Э. Д. Мелоуна.
Вот бесхитростный рассказ,
И пусть он позабавит вас
Вас, юношей и ветеранов,
Кому стареть пока что рано.
Глава I. ЧЕЛОВЕК - САМ ТВОРЕЦ СВОЕЙ СЛАВЫ
Мистер Хангертон, отец моей Глэдис, отличался невероятной бестактностью и был похож на распушившего перья неопрятного какаду, правда, весьма добродушного, но занятого исключительно собственной особой. Если что-нибудь могло оттолкнуть меня от Глэдис, так только крайнее нежелание обзавестись глуповатым тестем. Я убежден, что мои визиты в "Каштаны. три раза на неделе мистер Хангертон приписывал исключительно ценности своего общества и в особенности своих рассуждений о биметаллизме - вопросе, в котором он мнил себя крупным знатоком.
В тот вечер я больше часу выслушивал его монотонное чириканье о снижении стоимости серебра, обесценивании денег, падении рупии и о необходимости установления правильной денежной системы.
- Представьте себе, что вдруг потребуется немедленная и одновременная уплата всех долгов в мире! - воскликнул он слабеньким, но преисполненным ужаса голосом. - Что тогда будет при существующем порядке вещей?
Я, как и следовало ожидать, сказал, что в таком случае мне грозит разорение, но мистер Хангертон, недовольный моим ответом, вскочил с кресла, отчитал меня за мое всегдашнее легкомыслие, лишающее его возможности обсуждать со мной серьезные вопросы, и выбежал из комнаты переодеваться к масонскому собранию.
Наконец-то я остался наедине с Глэдис! Минута, от которой зависела моя дальнейшая судьба, наступила. Весь этот вечер я чувствовал себя как солдат, ожидающий сигнала к атаке, когда надежда на победу сменяется в его душе страхом перед поражением.
Глэдис сидела у окна, и ее гордый тонкий профиль оттеняла малиновая штора. Как она была прекрасна! И в то же время как далека от меня! Мы с ней были друзьями, большими друзьями, но мне никак не удавалось увести ее за пределы тех отношений, какие я мог поддерживать с любым из моих коллег-репортеров "Дейли-газетт", - чисто товарищеских, добрых и не знающих разницы между полами. Мне претит, когда женщина держится со мной слишком свободно, слишком смело. Это не делает чести мужчине. Если возникает чувство, ему должна сопутствовать скромность, настороженность наследие тех суровых времен, когда любовь и жестокость часто шли рука об руку. Не дерзкий взгляд, а уклончивый, не бойкие ответы, а срывающийся голос, опущенная долу головка - вот истинные приметы страсти. Несмотря на свою молодость, я знал это, а может быть, такое знание досталось мне от моих далеких предков и стало тем, что мы называем инстинктом.
Глэдис была одарена всеми качествами, которые так привлекают нас в женщине. Некоторые считали ее холодной и черствой, но мне такие мысли казались предательством. Нежная кожа, смуглая, почти как у восточных женщин, волосы цвета воронова крыла, глаза с поволокой, полные, но прекрасно очерченные губы - все это говорило о страстной натуре. Однако я с грустью признавался себе, что до сих пор мне не удалось завоевать ее любовь. Но будь что будет - довольно неизвестности! Сегодня вечером я добьюсь от нее ответа. Может быть, она откажет мне, но лучше быть отвергнутым поклонником, чем довольствоваться ролью скромного братца!
Вот какие мысли бродили у меня в голове, и я уже хотел было прервать затянувшееся неловкое молчание, как вдруг почувствовал на себе критический взгляд темных глаз и увидел, что Глэдис улыбается, укоризненно качая своей гордой головкой.
- Чувствую, Нэд, что вы собираетесь сделать мне предложение. Не надо. Пусть все будет по-старому, так гораздо лучше.
Я придвинулся к ней поближе.
- Почему вы догадались? - Удивление мое было неподдельно.
- Как будто мы, женщины, не чувствуем этого заранее! Неужели вы думаете, что нас можно застигнуть врасплох? Ах, Нэд! Мне было так хорошо и приятно с вами! Зачем же портить нашу дружбу? Вы совсем не цените, что вот мы - молодой мужчина и молодая женщина - можем так непринужденно говорить друг с другом.
- Право, не знаю, Глэдис. Видите ли, в чем дело... столь же непринужденно я мог бы беседовать... ну, скажем, с начальником железнодорожной станции. - Сам не понимаю, откуда он взялся, этот начальник, но факт остается фактом: это должностное лицо вдруг выросло перед нами и рассмешило нас обоих. - Нет, Глэдис, я жду гораздо большего. Я хочу обнять вас, хочу, чтобы ваша головка прижалась к моей груди. Глэдис, я хочу...
Увидев, что я собираюсь осуществить свои слова на деле, Глэдис быстро поднялась с кресла.
- Нэд, вы все испортили! - сказала она. - Как бывает хорошо и просто до тех пор, пока не приходит это! Неужели вы не можете взять себя в руки?
- Но ведь не я первый это придумал! - взмолился я. - Такова человеческая природа. Такова любовь.
- Да, если любовь взаимна, тогда, вероятно, все бывает по-другому. Но я никогда не испытывала этого чувства.
- Вы с вашей красотой, с вашим сердцем! Глэдис, вы же созданы для любви! Вы должны полюбить.
- Тогда надо ждать, когда любовь придет сама.
- Но почему вы не любите меня, Глэдис? Что вам мешает - моя наружность или что-нибудь другое?
И тут Глэдис немного смягчилась. Она протянула руку - сколько грации и снисхождения было в этом жесте! - и отвела назад мою голову. Потом с грустной улыбкой посмотрела мне в лицо.
- Нет, дело не в этом, - сказала она. - Вы мальчик не тщеславный, и я смело могу признаться, что дело не в этом. Все гораздо серьезнее, чем вы думаете.
- Мой характер?
Она сурово наклонила голову.
- Я исправлюсь, скажите только, что вам нужно. Садитесь, и давайте все обсудим. Ну, не буду, не буду, только сядьте!
Глэдис взглянула на меня, словно сомневаясь в искренности моих слов, но мне ее сомнение было дороже полного доверия. Как примитивно и глупо выглядит все это на бумаге! Впрочем, может, мне только так кажется? Как бы там ни было, но Глэдис села в кресло.
- Теперь скажите, чем вы недовольны?
- Я люблю другого.
Настал мой черед вскочить с места.
- Не пугайтесь, я говорю о своем идеале, - пояснила Глэдис, со смехом глядя на мое изменившееся лицо. - В жизни мне такой человек еще не попадался.
- Расскажите же, какой он! Как он выглядит?
- Он, может быть, очень похож на вас.
- Какая вы добрая! Тогда чего же мне не хватает? Достаточно одного вашего слова! Что он- трезвенник, вегетарианец, аэронавт, теософ, сверхчеловек? Я согласен на все, Глэдис, только скажите мне, что вам нужно!
Такая податливость рассмешила ее.
- Прежде всего вряд ли мой идеал стал бы так говорить. Он натура гораздо более твердая, суровая и не захочет с такой готовностью приспосабливаться к глупым женским капризам. Но что самое важное- он человек действия, человек, который безбоязненно взглянет смерти в глаза, человек великих дел, богатый опытом, и необычным опытом. Я полюблю не его самого, но его славу, потому что отсвет ее падет и на меня. Вспомните Ричарда Бертона. Когда я прочла биографию этого человека, написанную его женой, мне стало понятно, за что она любила его. А леди Стенли? Вы помните замечательную последнюю главу из ее книги о муже? Вот перед какими мужчинами должна преклоняться женщина! Вот любовь, которая не умаляет, а возвеличивает, потому что весь мир будет чтить такую женщину как вдохновительницу великих деяний!
Глэдис была так прекрасна в эту минуту, что я чуть было не нарушил возвышенного тона нашей беседы, однако вовремя сдержал себя и продолжал спор.
- Не всем же быть Бертонами и Стенли, - сказал я. - Да и возможности такой не представляется. Мне, во всяком случае, не представилось, а я бы ею воспользовался!
- Нет, такие случаи представляются на каждом шагу. В том-то и сущность моего идеала, что он сам идет навстречу подвигу. Его не остановят никакие препятствия. Я еще не нашла такого героя, но вижу его как живого. Да, человек - сам творец своей славы. Мужчины должны совершать подвиги, а женщины - награждать героев любовью. Вспомните того молодого француза, который несколько дней назад поднялся на воздушном шаре. В то утро бушевал ураган, но под?ем был об?явлен заранее, и он ни за что не захотел его откладывать. За сутки воздушный шар отнесло на полторы тысячи миль, куда-то в самый центр России, где этот смельчак и опустился. Вот о таком человеке я и говорю. Подумайте о женщине, которая его любит. Какую, наверно, она возбуждает зависть у других! Пусть же мне тоже завидуют, что у меня муж - герой!
- Ради вас я сделал бы то же самое!
- Только ради меня? Нет, это не годится! Вы должны пойти на подвиг потому, что иначе не можете, потому, что такова ваша природа, потому, что мужское начало в. вас требует своего выражения. Вот, например, вы писали о взрыве на угольной шахте в Вигане. А почему вам было не спуститься туда самому и не помочь людям, которые задыхались от удушливого газа?
- Я спускался.
- Вы ничего об этом не рассказывали.
- А что тут особенного?
- Я этого не знала. - Она с интересом посмотрела на меня. - Смелый поступок!
- Мне ничего другого не оставалось. Если хочешь написать хороший очерк, надо самому побывать на месте происшествия.
- Какой прозаический мотив! Это сводит на нет всю романтику. Но все равно, я очень рада, что вы спускались в шахту.
Я не мог не поцеловать протянутой мне руки - столько грации и достоинства было в этом движении.
- Вы, наверное, считаете меня сумасбродкой, не расставшейся с девическими мечтами. Но они так реальны для меня! Я не могу не следовать им - это вошло в мою плоть и кровь. Если я когда-нибудь выйду замуж, то только за знаменитого человека.
- Как же может быть иначе! - воскликнул я. - Кому же и вдохновлять мужчин, как не таким женщинам! Пусть мне только представится подходящий случай, и тогда посмотрим, сумею ли я воспользоваться им. Вы говорите, что человек должен сам творить свою славу, а не ждать, когда она придет ему в руки. Да вот хотя бы Клайв! Скромный клерк, а покорил Индию! Нет, клянусь вам, я еще покажу миру, на что я способен!
Глэдис рассмеялась над вспышкой моего ирландского темперамента.
- Что ж, действуйте. У вас есть для этого все - молодость, здоровье, силы, образование, энергия. Мне стало очень грустно, когда вы начали этот разговор. А теперь я рада, что он пробудил в вас такие мысли.
- А если я...
Ее рука, словно мягкий бархат, коснулась моих губ.
- Ни слова больше, сэр! Вы и так уже на полчаса опоздали в редакцию. У меня просто не хватало духу напомнить вам об этом. Но со временем, если вы завоюете себе место в мире, мы, может быть, возобновим наш сегодняшний разговор.
И вот почему я, такой счастливый, догонял в тот туманный ноябрьский вечер кемберуэллский трамвай, твердо решив не упускать ни одного дня в поисках великого деяния, которое будет достойно моей прекрасной дамы. Но кто мог предвидеть, какие невероятные формы примет это деяние и какими странными путями я приду к нему!
Читатель, пожалуй, скажет, что эта вводная глава не имеет никакой связи с моим повествованием, но без нее не было бы и самого повествования, ибо кто, как не человек, воодушевленный мыслью, что он сам творец своей славы, и готовый на любой подвиг, способен так решительно порвать с привычным образом жизни и пуститься наугад в окутанную таинственным сумраком страну, где его ждут великие приключения и великая награда за них!
Представьте же себе, как я, пятая спица в колеснице "Дейли-газетт" провел этот вечер в редакции, когда в голове моей созрело непоколебимое решение: если удастся, сегодня же найти возможность совершить подвиг, который будет достоин моей Глэдис. Что руководило этой девушкой, заставившей меня рисковать жизнью ради ее прославления, - бессердечие, эгоизм? Такие мысли могут смущать в зрелом возрасте, но никак не в двадцать три года, когда человек познает пыл первой любви.
Глава II. ПОПЫТАЙТЕ СЧАСТЬЯ У ПРОФЕССОРА ЧЕЛЛЕНДЖЕРА
Я всегда любил нашего редактора отдела "Последние новости., рыжего ворчуна Мак-Ардла, и полагаю, что он тоже неплохо ко мне относился. Нашим настоящим властелином был, разумеется, Бомонт, но он обычно обитал в разреженной атмосфере олимпийских высот, откуда взору его открывались только такие события, как международные кризисы или крах кабинета министров. Иногда мы видели, как он величественно шествует в свое святилище, устремив взгляд в пространство и витая мысленно где-нибудь на Балканах или в Персидском заливе. Для нас Бомонт оставался недосягаемым, и мы обычно имели дело с Мак-Ардлом, который был его правой рукой.
Когда я вошел в редакцию, старик кивнул мне и сдвинул очки на лысину.
- Ну-с, мистер Мелоун, судя по всему, что мне приходится слышать, вы делаете успехи, - приветливо сказал он.
Я поблагодарил его.
- Ваш очерк о взрыве на шахте превосходен. То же самое могу сказать и про корреспонденцию о пожара в Саутуорке. У вас все данные хорошего журналиста. Вы пришли по какому-нибудь делу?
- Хочу попросить вас об одном одолжении.
Глаза у Мак-Ардла испуганно забегали по сторонам.
- Гм! Гм! А в чем дело?
- Не могли бы вы, сэр, послать меня с каким-нибудь поручением от нашей газеты? Я сделаю все, что в моих силах, и привезу вам интересный материал.
- А какое поручение вы имеете в виду, мистер Мелоун?
- Любое, сэр, лишь бы оно было сопряжено с приключениями и опасностями. Я не подведу газету, сэр. И чем труднее мне будет, тем лучше.
- Вы, кажется, не прочь распроститься с жизнью?
- Нет, я не хочу, чтобы она прошла впустую, сэр.
- Дорогой мой мистер Мелоун, вы уж слишком... слишком воспарили. Времена не те. Расходы на специальных корреспондентов перестали оправдывать себя. И, во всяком случае, такие поручения даются человеку с именем, который уже завоевал доверие публики. Белые пятна на карте давно заполнены, а вы ни с того ни с сего размечтались о романтических приключениях! Впрочем, постойте, - добавил он, и вдруг улыбнулся. Кстати, о белых пятнах. А что, если мы развенчаем одного шарлатана, современного Мюнхгаузена, и поднимем его на смех? Отчего бы вам не разоблачить его ложь? Это будет неплохо. Ну, как вы на это смотрите?
- Что угодно, куда угодно - я готов на все!
Мак-Ардл погрузился в размышления.
- Есть один человек, - сказал он наконец, - только не знаю, удастся ли вам завязать с ним знакомство или хотя бы добиться интервью. Впрочем, у вас, кажется, есть дар располагать к себе людей. Не пойму, в чем тут дело - то ли вы такой уж симпатичный юноша, то ли это животный магнетизм, то ли ваша жизнерадостность, - но я сам на себе это испытал.
- Вы очень добры ко мне, сэр.
- Так вот, почему бы вам не попытать счастья у профессора Челленджера? Он живет в Энмор-Парке.
Должен признаться, что я был несколько озадачен таким предложением.
- Челленджер? Знаменитый зоолог профессор Челленджер? Это не тот, который проломил череп Бланделлу из "Телеграфа"?
Редактор отдела "Последние новости. мрачно усмехнулся:
- Что, не нравится? Вы же были готовы на любое приключение!
- Нет, почему же? В нашем деле бывает всякое, сэр, - ответил я.
- Совершенно верно. Впрочем, не думаю, чтобы он всегда бывал в таком свирепом настроении. Бланделл, очевидно, не вовремя к нему попал или не так с ним обошелся. Надеюсь, что вы будете удачливее. Полагаюсь также на присущий вам такт. Это как раз по вашей части, а газета охотно поместит такой материал.
- Я ровным счетом ничего не знаю об этом Челленджере. Помню только его имя в связи с судебным процессом об избиении Бланделла, - сказал я.
- Кое-какие сведения у меня найдутся, мистер Мелоун. В свое время я интересовался этим суб?ектом. - Он вынул из ящика лист бумаги. - Вот вкратце, что о нем известно: "Челленджер Джордж Эдуард. Родился в Ларгсе в 1863 году. Образование: школа в Ларгсе, Эдинбургский университет. В 1892 году- ассистент Британского музея. В 1893 году- помощник хранителя отдела в Музее сравнительной антропологии. В том же году покинул это место, обменявшись ядовитыми письмами с директором музея. Удостоен медали за научные исследования в области зоологии. Член иностранных обществ..... Ну, тут следует длиннейшее перечисление, строк на десять петита: Бельгийское общество, Американская академия, Ла-Плата и так далее, экс-президент Палеонтологического общества, Британская ассоциация и тому подобное. Печатные труды: "К вопросу о строении черепа калмыков., "Очерки эволюции позвоночных. и множество статей, в том числе "Ложная теория Вейсмана., вызвавшая горячие споры на Венском зоологическом конгрессе. Любимые развлечения: пешеходные прогулки, альпинизм. Адрес: Энмор-Парк, Кенсингтон.. Вот, возьмите это с собой. Сегодня я вам больше ничем не могу помочь.
Я спрятал листок в карман и, увидев, что вместо краснощекой физиономии Мак-Ардла на меня смотрит его розовая лысина, сказал:
- Одну минутку, сэр. Мне не совсем ясно, по какому вопросу нужно взять интервью у этого джентльмена. Что он такое совершил?
Глазам моим снова предстала краснощекая физиономия.
- Что он совершил? Два года назад отправился один в экспедицию в Южную Америку. Вернулся оттуда в прошлом году. В Южной Америке побывал, несомненно, однако указать точно, где именно, отказывается. Начал было весьма туманно излагать свои приключения, но после первой же придирки замолчал, как устрица. Произошли, по-видимому, какие-то чудеса, если только он не преподносит нам грандиозную ложь, что, кстати сказать, более чем вероятно. Ссылается на испорченные фотографии, как утверждают, фальсифицированные. До того его довели, что он стал буквально кидаться на всех, кто обращается к нему с вопросами, и уже не одного репортера спустил с лестницы. На мой взгляд, это просто-напросто профан, балующийся наукой и к тому же одержимый манией человекоубийства. Вот с кем вам придется иметь дело, мистер Мелоун. А теперь марш отсюда и постарайтесь выжать из него все, что можно. Вы человек взрослый и сумеете постоять за себя. В конце концов риск не так уж велик, принимая во внимание закон об ответственности работодателей.
Ухмыляющаяся красная физиономия снова скрылась у меня из глаз, и я увидел розовый овал, окаймленный рыжеватым пушком. Наша беседа была закончена.
Я отправился в свой клуб "Дикарь", но по дороге остановился у парапета Адельфи-Террас и в раздумье долго смотрел вниз на темную, подернутую радужными масляными разводами реку. На свежем воздухе мне всегда приходят в голову здравые, ясные мысли. Я вынул лист бумаги с перечнем всех подвигов профессора Челленджера и пробежал его при свете уличного фонаря. И тут на меня нашло вдохновение, иначе это никак не назовешь. Судя по всему, что я уже узнал об этом сварливом профессоре, было ясно: репортеру к нему не пробраться. Но скандалы, дважды упоминавшиеся в его краткой биографии, говорили о том, что он фанатик науки. Так вот, нельзя ли сыграть на этой его слабости? Попробуем!
Я вошел в клуб. Было начало двенадцатого, и в гостиной уже толпился народ, хотя до полного сбора было еще далеко. В кресле у камина сидел какой-то высокий, худой человек. Он повернулся ко мне лицом в ту минуту, когда я пододвинул свое кресло ближе к огню. О такой встрече я мог только мечтать! Это был сотрудник журнала "Природа. - тощий, весь высохший Тарп Генри, добрейшее существо в мире. Я немедленно приступил к делу.
- Что вы знаете о профессоре Челленджере?
- О Челленджере? - Тарп недовольно нахмурился. - Челленджер - это тот самый человек, который рассказывал всякие небылицы о своей поездке в Южную Америку.
- Какие небылицы?
- Да он будто бы открыл там каких-то диковинных животных. В общем, невероятная чушь. В дальнейшем его, кажется, заставили отречься от своих слов. Во всяком случае, он замолчал. Последняя его попытка - интервью, данное Рейтеру. Но оно вызвало такую бурю, что он сразу понял: дело плохо. Вся эта история носит скандальный характер. Кое-кто принял его рассказы всерьез, но вскоре он и этих немногочисленных защитников оттолкнул от себя.
- Каким образом?
- Своей невероятной грубостью и возмутительным поведением. Бедняга Уэдли из Зоологического института тоже нарвался на неприятность. Послал ему письмо такого содержания: "Президент Зоологического института выражает свое уважение профессору Челленджеру и сочтет за любезность с его стороны, если он окажет институту честь присутствовать на его очередном заседании." Ответ был совершенно нецензурный.
- Да не может быть!
- В сильно смягченном виде он звучит так: "Профессор Челленджер выражает свое уважение президенту Зоологического института и сочтет за любезность с его стороны, если он провалится ко всем чертям."
- Господи боже!
- Да, то же самое, должно быть, сказал и старик Уэдли. Я помню его вопль на заседании: "За пятьдесят лет общения с деятелями науки..... Старик совершенно потерял почву под ногами.
- Ну, а что еще вы мне расскажете об этом Челленджере?
- Да ведь я, как вам известно, бактериолог. Живу в мире, который виден в микроскоп, дающий увеличение в девятьсот раз, а то, что открывается невооруженному глазу, меня мало интересует. Я стою на страже у самых пределов Познаваемого, и, когда мне приходится покидать свой кабинет и сталкиваться с людьми, существами неуклюжими и грубыми, это всегда выводит меня из равновесия. Я человек сторонний, мне не до сплетен, но тем не менее кое-что из пересудов о Челленджере дошло и до меня, ибо он не из тех людей, от которых можно просто-напросто отмахнуться. Челленджер умница. Это сгусток человеческой силы и жизнеспособности, но в то же время он оголтелый фанатик и к тому же не стесняется в средствах для достижения своих целей. Этот человек дошел до того, что ссылается на какие-то фотографии, явно фальсифицированные, утверждая, будто они привезены из Южной Америки.
- Вы назвали его фанатиком. В чем же его фанатизм проявляется?
- Да в чем угодно! Последняя его выходка- нападки на теорию эволюции Вейсмана. Говорят, что в Вене он устроил грандиозный скандал по этому поводу.
- Вы не можете рассказать подробнее, в чем тут дело?
- Нет, сейчас не могу, но у нас в редакции есть переводы протоколов Венского конгресса. Если хотите ознакомиться, пойдемте, я покажу их вам.
- Это было бы очень кстати. Мне поручено взять интервью у этого суб?екта, так вот надо подобрать к нему какой-то ключ. Большое вам спасибо за помощь. Если еще не поздно, то пойдемте.
Полчаса спустя я сидел в редакции журнала, а передо мной лежал об?емистый том, открытый на статье "Вейсман против Дарвина. с подзаголовком "Бурные протесты в Вене. Оживленные прения." Мои научные познания не отличаются фундаментальностью, поэтому я не мог вникнуть в самую суть спора, тем не менее мне сразу стало ясно, что английский профессор вел его в крайне резкой форме, чем сильно разгневал своих континентальных коллег. Я обратил внимание на первые же три пометки в скобках: "Протестующие возгласы с мест., "Шум в зале., "Общее возмущение." Остальная часть отчета была для меня настоящей китайской грамотой. Я до такой степени мало разбирался в вопросах зоологии, что ничего не понял.
- Вы хоть бы перевели мне это на человеческий язык! - жалобно взмолился я, обращаясь к своему коллеге.
- Да это и есть перевод!
- Тогда я лучше обращусь к оригиналу.
- Действительно, непосвященному трудно понять, в чем тут дело.
- Мне бы только извлечь из всей этой абракадабры одну-единственную осмысленную фразу, которая заключала бы в себе какое-то определенное содержание! Ага, вот эта, кажется, подойдет. Я даже почти понимаю ее. Сейчас перепишем. Пусть она послужит связующим звеном между мной и вашим грозным профессором.
- Больше от меня ничего не потребуется?
- Нет-нет, подождите! Я хочу обратиться к нему с письмом. Если вы разрешите написать его здесь и воспользоваться вашим адресом, это придаст более внушительный тон моему посланию.
- Тогда этот суб?ект немедленно нагрянет сюда со скандалом и переломает нам всю мебель.
- Нет, что вы! Письмо я вам покажу. Уверяю вас, там не будет ничего оскорбительного.
- Ну что ж, садитесь за мой стол. Бумагу найдете вот здесь. И, прежде чем отсылать письмо, дайте его мне на цензуру.
Мне пришлось порядочно потрудиться, но в конце концов результаты получились неплохие. Гордый своим произведением, я прочел его вслух скептически настроенному бактериологу:
- "Глубокоуважаемый профессор Челленджер! Будучи скромным естествоиспытателем, я с глубочайшим интересом следил за теми предположениями, которые Вы высказывали по поводу противоречий между теориями Дарвина и Вейсмана. Недавно мне представилась возможность освежить в памяти Ваше.....
- Бессовестный лгун! - пробормотал Тарп Генри.
- ..."Ваше блестящее выступление на Венском конгрессе. Этот предельно четкий по изложенным в нем мыслям доклад следует считать последним словом науки в области естествознания. Однако там есть одно место, а именно: "Я категорически возражаю против неприемлемого и сверхдогматического утверждения, будто каждый обособленный индивид есть микрокосм, обладающий исторически сложившимся строением организма, вырабатывавшимся постепенно в течение многих поколений.. Не считаете ли Вы нужным в связи с последними изысканиями в этой области внести некоторые поправки в свою точку зрения? Нет ли в ней некоторой натяжки? Не откажите в любезности принять меня, так как мне крайне важно разрешить этот вопрос, а некоторые возникшие у меня мысли можно развить только в личной беседе. С Вашего позволения, я буду иметь честь посетить Вас послезавтра (в среду) в одиннадцать часов утра. Остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой, уважающий Вас Эдуард Д. Мелоун."
- Ну, как? - торжествующе спросил я.
- Что ж, если ваша совесть не протестует...
- Она меня никогда не подводила.
- Но что вы собираетесь делать дальше?
- Пойду к нему. Мне бы только пробраться в его кабинет, а там я соображу, как надо действовать. Может быть, даже придется чистосердечно во всем покаяться. Если в нем есть спортивная жилка, я ему только угожу этим.
- Угодите? Берегитесь, как бы он в вас сам не угодил чем-нибудь тяжелым. Советую вам облачиться в кольчугу или в американский футбольный костюм. Ну, всего хорошего. Ответ будет ждать вас здесь в среду утром, если только он соблаговолит ответить. Это свирепый, опасный суб?ект, предмет всеобщей неприязни и посмешище для студентов, поскольку они не боятся дразнить его. Для вас, пожалуй, было бы лучше, если б вы никогда и не слыхали о нем.
Глава III. ЭТО СОВЕРШЕННО НЕВОЗМОЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК!
Опасениям или надеждам моего друга не суждено было оправдаться. Когда я зашел к нему в среду, меня ждало письмо с кенсингтонским штемпелем. Адрес был нацарапан почерком, похожим на колючую проволоку. Содержание письма было следующее:
Энмор-Парк, Кенсингтон.
Сэр! Я получил Ваше письмо, в котором Вы заверяете меня,
что поддерживаете мою точку зрения, каковая, впрочем, не
нуждается ни в чьей поддержке. Говоря о моей теории по поводу
дарвинизма, Вы взяли на себя смелость употребить слово
.предположения." Считаю необходимым отметить, что в данном
контексте оно является до некоторой степени оскорбительным.
Впрочем, содержание Вашего письма убеждает меня, что Вас можно
обвинить скорее в невежестве и бестактности, чем в каких-либо
дурных намерениях, а посему это пройдет Вам безнаказанным. Вы
цитируете выхваченную из моего доклада фразу и, видимо, не
совсем понимаете ее. Мне казалось, что смысл этой фразы может
остаться неясным только для существа, стоящего на самой низшей
ступени развития, но если она действительно требует
дополнительного толкования, то я согласен принять Вас в
указанное Вами время, хотя всякие посещения и всякие посетители
мне крайне неприятны. Что же касается.некоторых поправок. к
моей теории, то да будет Вам известно, что, высказав по зрелом
рассуждении свои взгляды, я не имею привычки менять их. Когда Вы
придете, будьте любезны показать конверт от этого письма моему
лакею Остину, ибо ему вменяется в обязанность ограждать меня от
навязчивых негодяев, именующих себя репортерами.
Уважающий Вас
Джордж Эдуард Челленджер.
Таков был полученный мною ответ, и я прочитал его вслух Тарпу Генри, который нарочно пришел пораньше в редакцию, чтобы узнать результаты моей смелой попытки. Тарп ограничился лишь следующим замечанием:
- Говорят, есть какое-то кровоостанавливающее средство - кутикура или что-то в этом роде, действует лучше арники.
Странным и непонятным чувством юмора наделены некоторые люди!
Я получил письмо в половине одиннадцатого, но кэб без опозданий доставил меня к месту моего назначения. Дом, у которого мы остановились, был весьма внушительного вида, с большим порталом и тяжелыми шторами на окнах, что свидетельствовало о благосостоянии этого грозного профессора. Дверь мне открыл смуглый, сухонький человек неопределенного возраста, в черной матросской куртке и коричневых кожаных гетрах. Впоследствии я узнал, что это был шофер, которому приходилось выполнять самые разнообразные обязанности, так как лакеи в этом доме не уживались. Его светло-голубые глаза испытующе оглядели меня с головы до ног.
- Вас ожидают? - спросил он.
- Да, мне назначено.
- Письмо при вас?
Я показал конверт.
- Правильно.
Этот человек явно не любил тратить слов попусту. Я последовал за ним по коридору, как вдруг навстречу мне из дверей, ведущих, должно быть, в столовую, быстро вышла женщина. Живая, черноглазая, она походила скорее на француженку, чем на англичанку.
- Одну минутку, - сказала эта леди. - Подождите, Остин. Пройдите сюда, сэр. Разрешите вас спросить, вы встречались раньше с моим мужем?
- Нет, сударыня, не имел чести.
- Тогда я заранее приношу вам свои извинения. Должна вас предупредить, что это совершенно невозможный человек, в полном смысле слова невозможный! Зная это, вы будете снисходительнее к нему.
- Я ценю такое внимание, сударыня.
- Как только вы заметите, что он начинает выходить из себя, сейчас же бегите вон из комнаты. Не перечьте ему. За такую неосторожность уже многие поплатились. А потом дело получает огласку, и это очень плохо отражается и на мне, и на всех нас. О чем вы собираетесь говорить с ним - не о Южной Америке?
Я не могу лгать женщинам.
- Боже мой! Это самая опасная тема. Вы не поверите ни единому его слову, и, по правде сказать, это вполне естественно. Только не выражайте своего недоверия вслух, а то он начнет буйствовать. Притворитесь, что верите ему, тогда, может быть, все сойдет благополучно. Не забывайте, он убежден в собственной правоте. В этом вы можете не сомневаться. Он сама честность. Теперь идите - как бы ему не показалась подозрительной такая задержка, - а когда увидите, что он становится опасен, по-настоящему опасен, позвоните в колокольчик и постарайтесь сдержать его до моего прихода. Я обычно справляюсь с ним даже в самые тяжелые минуты.
С этим ободряющим напутствием леди передала меня на попечение молчаливого Остина, который во время нашей краткой беседы стоял, словно вылитая из бронзы статуя, олицетворяющая величайшую скромность. Он повел меня дальше. Стук в дверь, ответный рев раз?яренного быка изнутри, и я оказался лицом к лицу с профессором.
Он сидел на вращающемся стуле за широким столом, заваленным книгами, картами, чертежами. Как только я переступил порог, вращающийся стул круто повернулся. У меня перехватило дыхание при виде этого человека. Я был готов встретить не совсем обычную личность, но такое мне даже не мерещилось. Больше всего поражали его размеры. Размеры и величественная осанка. Такой огромной головы мне в жизни не приходилось видеть. Если б я осмелился примерить его цилиндр, то, наверно, ушел бы в него по самые плечи. Лицо и борода профессора невольно вызывали в уме представление об ассирийских быках. Лицо большое, мясистое, борода квадратная, иссиня-черная, волной спадающая на грудь. Необычное впечатление производили и волосы - длинная прядь, словно приклеенная, лежала на его высоком, крутом лбу. У него были ясные серо-голубые глаза под мохнатыми черными бровями, и он взглянул на меня критически и весьма властно. Я увидел широчайшие плечи, могучую грудь колесом и две огромные руки, густо заросшие длинными черными волосами. Если прибавить ко всему этому раскатисто-рыкающий, громоподобный голос, то вы поймете, каково было мое первое впечатление от встречи со знаменитым профессором Челленджером.
- Ну? - сказал он, с вызывающим видом уставившись на меня. - Что вам угодно?
Мне стало ясно, что если я сразу во всем признаюсь, то это интервью не состоится.
- Вы были настолько добры, сэр, что согласились принять меня, смиренно начал я, протягивая ему конверт.
Он вынул из ящика стола мое письмо и положил его перед собой.
- Ах, вы тот самый молодой человек, который не понимает азбучных истин? Однако, насколько я могу судить, мои общие выводы удостоились вашей похвалы?
- Безусловно, сэр, безусловно! - Я постарался вложить в эти слова всю силу убеждения.
- Скажите, пожалуйста! Как это подкрепляет мои позиции! Ваш возраст и ваша внешность делают такую поддержку вдвойне ценной. Ну что ж, лучше уж иметь дело с вами, чем со стадом свиней, которые набросились на меня в Вене, хотя их визг не более оскорбителен, чем хрюканье английского борова. - И он яростно сверкнул на меня глазами, сразу сделавшись похожим на представителя вышеупомянутого племени.
- Они, кажется, вели себя возмутительно, - сказал я.
- Ваше сочувствие неуместно! Смею вас уверить, что я сам могу справиться со своими врагами. Приприте Джорджа Эдуарда Челленджера спиной к стене, сэр, и большей радости вы ему не доставите. Так вот, сэр, давайте сделаем все возможное, чтобы сократить ваш визит. Вас он вряд ли осчастливит, а меня и подавно. Насколько я понимаю, вы хотели высказать какие-то свои соображения по поводу тех тезисов, которые я выдвинул в докладе.
В его манере разговаривать была такая бесцеремонная прямолинейность, что хитрить с ним оказалось нелегко. Все-таки я решил затянуть эту игру в расчете на то, что мне представится возможность сделать лучший ход. На расстоянии все складывалось так просто! О, моя ирландская находчивость, неужели ты не поможешь мне сейчас, когда я больше всего в тебе нуждаюсь? Пронзительный взгляд стальных глаз лишал меня сил.
- Ну-с, не заставляйте себя ждать! - прогремел профессор.
- Я, разумеется, только начинаю приобщаться к науке, - сказал я с глупейшей улыбкой, - и не претендую на большее, чем звание скромного исследователя. Тем не менее мне кажется, что в этом вопросе вы проявили излишнюю строгость к Вейсману. Разве полученные с тех пор доказательства не... не укрепляют его позиции?
- Какие доказательства? - Он проговорил это с угрожающим спокойствием.
- Мне, разумеется, известно, что прямых доказательств пока еще нет. Я ссылаюсь, если можно так выразиться, на общий ход современной научной мысли.
Профессор наклонился над столом, устремив на меня сосредоточенный взгляд.
- Вам должно быть известно, - сказал он, загибая по очереди пальцы на левой руке, - что, во-первых, черепной указатель есть фактор постоянный.
- Безусловно! - ответил я.
- И что телегония пока еще sub judice 1?
- Несомненно!
- И что зародышевая плазма отличается от партеногенетического яйца?
- Ну еще бы! - воскликнул я, восхищаясь собственной наглостью.
- А что это доказывает? - спросил он мягким, вкрадчивым голосом.
- И в самом деле, - промямлил я, - что же это доказывает?
- Сказать вам? - все так же вкрадчиво проговорил профессор.
- Будьте так любезны.
- Это доказывает, - с неожиданной яростью взревел он, - что второго такого шарлатана не найдется во всем Лондоне! Вы гнусный, наглый репортеришка, который имеет столь же отдаленное понятие о науке, сколь и о минимальной человеческой порядочности!
Он вскочил со стула. Глаза его горели сумасшедшей злобой. И все же даже в эту напряженную минуту я не мог не изумиться, увидев, что профессор Челленджер маленького роста. Он был мне по плечо - эдакий приплюснутый Геркулес, вся огромная жизненная мощь которого словно ушла вширь, вглубь да еще в черепную коробку.
- Я молол чепуху, сэр! - возопил он, опершись руками о стол и вытянув вперед шею. - Я нес несусветный вздор! И вы вздумали тягаться со мной вы, у которого весь мозг с лесной орешек! Эти проклятые писаки возомнили себя всесильными! Они думают, будто одного их слова достаточно, чтобы возвеличить человека или смешать его с грязью. Мы все должны кланяться им в ножки, вымаливая похвалу. Вот этому надо оказать протекцию, а этого изничтожить... Я знаю вашу подлую натуру! Уж очень высоко вы стали забирать! Было время, ходили смирненькие, а теперь зарвались, удержу вам нет. Пустомели несчастные! Я поставлю вас на место! Да, сэр, Джордж Эдуард Челленджер вам не пара. Этот человек не позволит собой командовать. Он предупреждал вас, но если вы все-таки лезете к нему, пеняйте потом на себя. Фант, любезнейший мистер Мелоун! С вас причитается фант! Вы затеяли опасную игру и, на мой взгляд, остались в проигрыше.
- Послушайте, сэр, - сказал я, пятясь к двери и открывая ее, - вы можете браниться, сколько вашей душе угодно, но всему есть предел. Я не позволю налетать на меня с кулаками!
- Ах, не позволите? - он начал медленно, с угрожающим видом наступать на меня, потом вдруг остановился и сунул свои огромные ручищи в карманы коротенькой куртки, приличествующей больше мальчику, чем взрослому мужчине. - Мне не впервой выкидывать из дома таких суб?ектов. Вы будете четвертым или пятым по счету. За каждого уплачен штраф в среднем по три фунта пятнадцать шиллингов. Дороговато, но ничего не поделаешь: необходимость! А теперь, сэр, почему бы вам не пойти по стопам ваших коллег? Я лично думаю, что это неизбежно. - Он снова начал свое крайне неприятное для меня наступление, выставляя носки в стороны, точно заправский учитель танцев.
Я мог бы стремглав броситься в холл, но счел такое бегство позорным. Кроме того, справедливый гнев уже начинал разгораться у меня в душе. До сих пор мое поведение было в высшей степени предосудительно, но угрозы этого человека сразу вернули мне чувство собственной правоты.
- Руки прочь, сэр! Я не потерплю этого!
- Скажите, пожалуйста! - Его черные усы вздернулись кверху, между раздвинувшимися в злобной усмешке губами сверкнули ослепительно белые клыки. - Так вы этого не потерпите?
- Не стройте из себя дурака, профессор! - крикнул я. - На что вы рассчитываете? Во мне больше двухсот фунтов весу. Я крепок, как железо, и каждую субботу играю в регби в ирландской сборной. Вам со мной не...
Но в эту минуту он ринулся на меня. К счастью, я уже успел открыть дверь, иначе от нее остались бы одни щепки. Мы колесом прокатились по всему коридору, каким-то образом прихватив по дороге стул. Профессорская борода забила мне весь рот, мы стискивали друг друга в об?ятиях, тела наши тесно переплелись, а ножки этого проклятого стула так и крутились над нами. Бдительный Остин распахнул настежь входную дверь. Мы кувырком скатились вниз по ступенькам. Я видел, как братья Мэк исполняли нечто подобное в мюзик-холле, но, должно быть, этот аттракцион требует некоторой практики, иначе без членовредительства не обойтись. Ударившись о последнюю ступеньку, стул рассыпался на мелкие кусочки, а мы, уже порознь, очутились в водосточной канаве. Профессор вскочил на ноги, размахивая кулаками и хрипя, как астматик.
- Довольно с вас? - крикнул он, еле переводя дух.
- Хулиган! - ответил я и с трудом поднялся с земли.
Мы чуть было не схватились снова, так как боевой дух еще не угас в профессоре, но судьба вывела меня из этого дурацкого положения. Рядом с нами вырос полисмен с записной книжкой в руках.
- Что это значит? Как вам не совестно! - сказал он. Это были самые здравые слова, которые мне пришлось услышать в Энмор-Парке. - Ну, допытывался полисмен, обращаясь ко мне, - об?ясните, что это значит.
- Он сам на меня напал, - сказал я.
- Это верно, что вы первый напали? - спросил полисмен.
Профессор только засопел в ответ.
- И это не первый случай, - сказал полисмен, строго покачивая головой. - У вас и в прошлом месяце были неприятности по точно такому же поводу. У молодого человека подбит глаз. Вы пред?являете ему обвинение, сэр?
Я вдруг сменил гнев на милость:
- Нет, не пред?являю.
- Это почему же? - спросил полисмен.
- Тут есть и моя доля вины. Я сам к нему напросился. Он честно предостерегал меня.
Полисмен захлопнул книжку.
- Чтобы эти безобразия больше не повторялись, - сказал он. - Ну, нечего! Расходитесь! Расходитесь!
Это относилось к мальчику из мясной лавки, к горничной и двум-трем зевакам, которые уже успели собраться вокруг нас. Полисмен тяжело зашагал по тротуару, гоня перед собой это маленькое стадо. Профессор взглянул на меня, и в глазах у него мелькнула смешливая искорка.
- Входите! - сказал он. - Наша беседа еще не кончилась.
Хотя эти слова прозвучали зловеще, но я последовал за ним в дом. Лакей Остин, похожий на деревянную статую, закрыл за нами дверь.
Глава IV. ЭТО ВЕЛИЧАЙШЕЕ В МИРЕ ОТКРЫТИЕ!
Не успела дверь за нами захлопнуться, как из столовой выбежала миссис Челленджер. Эта крошечная женщина была вне себя от гнева. Она стала перед своим супругом, точно растревоженная клушка, грудью встречающая бульдога. Очевидно, миссис Челленджер была свидетельницей моего изгнания, но не заметила, что я уже успел вернуться.
- Джордж! Какое зверство! - возопила она. - Ты искалечил этого милого юношу!
- Вот он сам, жив и невредим!
Миссис Челленджер смутилась, но быстро овладела собой.
- Простите, я вас не видела.
- Не беспокойтесь, сударыня, ничего страшного не случилось.
- Но он поставил вам синяк под глазом! Какое безобразие! У нас недели не проходит без скандала! Тебя все ненавидят, Джордж, над тобой все издеваются! Нет, моему терпению пришел конец! Это переполнило чашу!
- Перетряхиваешь грязное белье на людях! - загремел профессор.
- Это ни для кого не тайна! - крикнула она. - Неужели ты думаешь, что всей нашей улице, да если уж на то пошло - всему Лондону не известно... Остин, вы нам не нужны, можете идти. Тебе перемывают косточки все кому не лень. Ты забываешь о чувстве собственного достоинства. Ты, которому следует быть профессором в большом университете, пользоваться уважением студентов! Где твое достоинство, Джордж?
- А где твое, моя дорогая?
- Ты довел меня бог знает до чего! Хулиган, от?явленный хулиган! Вот во что ты превратился!
- Джесси, возьми себя в руки.
- Беспардонный скандалист!
- Довольно! К позорному столбу за такие слова! - сказал профессор.
И, к моему величайшему изумлению, он нагнулся, поднял жену и поставил ее на высокий постамент из черного мрамора, стоявший в углу холла. Постамент этот, вышиной по меньшей мере в семь футов, был такой узкий, что миссис Челленджер еле могла удержаться на нем. Трудно было представить себе более нелепое зрелище - боясь свалиться оттуда, она словно окаменела с искаженным от ярости лицом и только чуть переступала с ноги на ногу.
- Сними меня! - наконец взмолилась миссис Челленджер.
- Скажи.пожалуйста."
- Это безобразие, Джордж! Сними меня сию же минуту!
- Мистер Мелоун, пойдемте ко мне в кабинет.
- Но помилуйте, сэр!." - сказал я, глядя на его жену.
- Слышишь, Джесси? Мистер Мелоун ходатайствует за тебя. Скажи.пожалуйста., тогда сниму.
- Безобразие! Ну, пожалуйста, пожалуйста!
Он снял ее с такой легкостью, словно она весила не больше канарейки.
- Веди себя прилично, дорогая. Мистер Мелоун - представитель прессы. Завтра же он тиснет все это в своей ничтожной газетке и большую часть тиража распродаст среди наших соседей. "Странные причуды одной высокопоставленной особы." Высокопоставленная особа - это ты, Джесси, вспомни, куда я тебя посадил несколько минут назад. Потом подзаголовок: "Из быта одной оригинальной супружеской четы." Этот мистер Мелоун ничем не побрезгует, он питается падалью, подобно всем своим собратьям, - porcus ex grege diaboli - свинья из стада дьяволова. Правильно я говорю, мистер Мелоун?
- Вы и в самом деле невыносимы, - с горячностью сказал я.
Профессор захохотал.
- Вы двое, пожалуй, заключите против меня союз, - прогудел он, выпятив свою могучую грудь и поглядывая то в мою сторону, то на жену. Потом уже совсем другим тоном: - Простите нам эти невинные семейные развлечения, мистер Мелоун. Я предложил вам вернуться совсем не для того, чтобы делать вас участником наших безобидных перепалок. Ну-с, сударыня, марш отсюда и не извольте гневаться. - Он положил свои огромные ручи-щи ей на плечи. - Ты права, как всегда. Если б Джордж Эдуард Челленджер слушался твоих советов, он был бы гораздо более почтенным человеком, но только не самим собой. Почтенных людей много, моя дорогая, а Джордж Эдуард Челленджер один на свете. Так что постарайся как-нибудь поладить с ним. Он влепил жене звучный поцелуй, что смутило меня куда больше, чем все его дикие выходки. - А теперь, мистер Мелоун, - продолжал профессор, снова принимая величественный вид, - будьте добры пожаловать сюда.
Мы вошли в ту же самую комнату, откуда десять минут назад вылетели с таким грохотом. Профессор тщательно прикрыл за собой дверь, усадил меня в кресло и сунул мне под нос ящик с сигарами.
- Настоящие "Сан-Хуан Колорадо., - сказал он. - На таких легковозбудимых людей, как вы, наркотики хорошо действуют. Боже мой! Ну кто же откусывает кончик! Отрежьте- надо иметь уважение к сигаре! А теперь откиньтесь на спинку кресла и слушайте внимательно все, что я соблаговолю сказать вам. Если будут какие-нибудь вопросы, потрудитесь отложить их до более подходящего времени. Прежде всего о вашем возвращении в мой дом после вполне справедливого изгнания. - Он выпятил вперед бороду и уставился на меня с таким видом, словно только и ждал, что я опять ввяжусь в спор. - Итак, повторяю: после вполне заслуженного вами изгнания. Почему я пригласил вас вернуться? Потому, что мне понравился ваш ответ этому наглому полисмену. Я усмотрел в нем некоторые проблески добропорядочности, не свойственной представителям вашей профессии. Признав, что вина лежит на вас, вы проявили известную непредвзятость и широту взглядов, кои заслужили мое благосклонное внимание. Низшие представители человеческой расы, к которым, к несчастью, принадлежите и вы, всегда были вне моего умственного кругозора. Ваши слова сразу включили вас в поле моего зрения. Мне захотелось познакомиться с вами поближе, и я предложил вам вернуться. Будьте любезны стряхивать пепел в маленькую японскую пепельницу вон на том бамбуковом столике, который стоит возле вас.
Все это профессор выпалил без единой задержки, точно читал лекцию студентам. Он сидел лицом ко мне, напыжившись, как огромная жаба, голова у него была откинута назад, глаза презрительно прищурены. Потом он вдруг повернулся боком, так что мне стал виден только клок его волос над оттопыренным красным ухом, переворошил кучу бумаг на столе и вытащил оттуда какую-то весьма потрепанную книжку.
- Я хочу рассказать вам кое-что о Южной Америке, - начал он. - Свои замечания можете оставить при себе. Прежде всего будьте любезны запомнить: то, о чем вы сейчас услышите, я запрещаю предавать огласке в какой бы то ни было форме до тех пор, пока вы не получите на это соответствующего разрешения от меня. Разрешение это, по всей вероятности, никогда не будет дано. Понятно?
- К чему же такая чрезмерная строгость? - сказал я. - По-моему, беспристрастное изложение...
Он положил книжку на стол.
- Больше нам говорить не о чем. Желаю вам всего хорошего.
- Нет, нет! Я согласен на любые условия! - вскричал я. - Ведь выбирать мне не приходится.
- О выборе не может быть и речи, - подтвердил он.
- Тогда обещаю вам молчать.
- Честное слово?
- Честное слово.
Он смерил меня наглым и недоверчивым взглядом.
- А почем я знаю, каковы ваши понятия о чести?
- Ну, знаете ли, сэр, - сердито крикнул я, - вы слишком много себе позволяете! Мне еще не приходилось выслушивать такие оскорбления!
Моя вспышка не только не вывела его из себя, но даже заинтересовала.
- Короткоголовый тип, - пробормотал он. - Брахицефал, серые глаза, темные волосы, некоторые черты негроида... Вы, вероятно, кельт?
- Я ирландец, сэр.
- Чистокровный?
- Да, сэр.
- Тогда все понятно. Так вот, вы дали мне слово держать в тайне те сведения, которые я вам сообщу. Сведения эти будут, конечно, весьма скупые. Но кое-какими интересными данными я с вами поделюсь. Вы, вероятно, знаете, что два года назад я совершил путешествие по Южной Америке путешествие, которое войдет в золотой фонд мировой науки. Целью его было проверить некоторые выводы Уоллеса и Бейтса, а это можно было сделать только на месте, в тех же условиях, в каких они проводили свои наблюдения. Если б результаты моего путешествия лишь этим и ограничились, все равно они были бы достойны всяческого внимания, но тут произошло одно непредвиденное обстоятельство, которое заставило меня направить свои исследования по совершенно иному пути.
Вам, вероятно, известно- впрочем, кто знает: в наш век невежества ничему не удивляешься, - что некоторые места, по которым протекает река Амазонка, исследованы не полностью и что в нее впадает множество притоков, до сих пор не нанесенных на карту. Вот я и поставил перед собой задачу посетить эти малоизвестные места и обследовать их фауну, и это дало мне в руки столько материала, что его хватит на несколько глав того огромного, монументального труда по зоологии, который послужит оправданием всей моей жизни. Закончив экспедицию, я возвращался домой, и на обратном пути мне пришлось заночевать в маленьком индейском поселке, недалеко от того места, где в Амазонку впадает один из ее притоков - о названии и географическом положении этого притока я умолчу. В поселке жили индейцы племени кукамамирный, но уже вырождающийся народ, умственный уровень которого вряд ли поднимается над уровнем среднего лондонца... Я вылечил нескольких тамошних жителей еще в первый свой приезд, когда поднимался вверх по реке, и вообще произвел на индейцев сильное впечатление, поэтому не удивительно, что меня ждали там. Они сразу же стали об?яснять мне знаками, что в поселке есть человек, который нуждается в моей помощи, и я последовал за их вождем в одну из хижин. Войдя туда, я убедился, что страждущий, которому требовалась помощь, только что испустил дух. К моему удивлению, он оказался не индейцем, а белым, белейшим из белых, если можно так выразиться, ибо у него были совсем светлые волосы и все характерные признаки альбиноса. От его одежды остались одни лохмотья, страшно исхудавшее тело свидетельствовало о долгих лишениях. Насколько я мог понять индейцев, они никогда раньше не видели этого человека; он пришел в поселок из лесной чащи, один, без спутников, и еле держался на ногах от слабости. Вещевой мешок незнакомца лежал рядом с ним, и я обследовал его содержимое. Внутри был вшит ярлычок с именем и адресом владельца: "Мепл-Уайт, Лейк-Авеню, Детройт, штат Мичиган.. Перед этим именем я всегда готов обнажить голову. Не будет преувеличением сказать, что, когда важность сделанного мною открытия получит общее признание, его имя будет стоять рядом с моим.
Содержимое мешка ясно говорило о том, что Мепл-Уайт был художником и поэтом, отправившимся на поиски новых ярких впечатлений. Там были черновики стихов. Я не считаю себя знатоком в этой области, но мне кажется, что они оставляют желать лучшего. Кроме того, я нашел в мешке довольно посредственные речные пейзажи, ящик с красками, коробку пастельных карандашей, кисти, вот эту изогнутую кость, что лежит на чернильнице, том Бекстера "Мотыльки и бабочки., дешевенький револьвер и несколько патронов к нему. Предметы личного обихода он, по-видимому, растерял за время своих странствований, а может, их у него совсем не было. Никакого другого имущества у этого странного представителя американской богемы в наличии не оказалось.
Я уже собрался уходить, как вдруг заметил, что из кармана его рваной куртки что-то торчит. Это был альбом для этюдов - вот он, перед вами, и такой же потрепанный, как тогда. Можете быть уверены, что с тех пор, как эта реликвия попала мне в руки, я отношусь к ней с не меньшим благоговением, чем относился бы к первоизданию Шекспира. Теперь я вручаю этот альбом вам и прошу вас просмотреть его страницу за страницей и вникнуть в содержание рисунков.
Он закурил сигару, откинулся на спинку стула и, не сводя с моего лица свирепого и вместе с тем испытующего взгляда, стал следить, какое впечатление произведут на меня эти рисунки.
Я открыл альбом, ожидая найти там какие-то откровения - какие, мне и самому было не ясно. Однако первая страница разочаровала меня, ибо на ней был нарисован здоровенный детина в морской куртке, а под рисунком стояла подпись: "Джимми Колвер на борту почтового парохода." Дальше последовало несколько мелких жанровых набросков из жизни индейцев. Потом рисунок, на котором изображался благодушный толстяк духовного звания, в широкополой шляпе, сидевший за столом в обществе очень худого европейца.
Подпись поясняла: "Завтрак у фра Кристоферо в Розариу." Следующие страницы были заполнены женскими и детскими головками, а за ними шла подряд целая серия зарисовок животных с такими пояснениями: "Ламантин на песчаной отмели., "Черепахи и черепашьи яйца., "Черный агути под пальмой. - агути оказался весьма похожим на свинью, - и, наконец, следующие две страницы занимали наброски каких-то весьма противных ящеров с длинными носами. Я не знал, что подумать обо всем этом, и обратился за раз?яснениями к профессору:
- Это, вероятно, крокодилы?
- Аллигаторы! Аллигаторы! Настоящие крокодилы не водятся в Южной Америке. Различие между тем и другим видом заключается...
- Я только хочу сказать, что не вижу тут ничего особенного - ничего, что могло бы подтвердить ваши слова.
Он ответил мне с безмятежной улыбкой:
- Переверните еще одну страницу.
Но и следующая страница ни в чем не убедила меня. Это был пейзаж, чуть намеченный акварелью, один из тех незаконченных этюдов, которые служат художнику лишь наметкой к будущей, более тщательной разработке сюжета. Передний план этюда занимали бледно-зеленые перистые растения, поднимавшиеся вверх по откосу, который переходил в линию темно-красных ребристых скал, напоминавших мне чем-то базальтовые формации. На заднем плане эти скалы стояли сплошной стеной. Правее поднимался пирамидальный утес, по-видимому, отделенный от основного кряжа глубокой расщелиной; вершина его была увенчана огромным деревом. Надо всем этим сияло синее тропическое небо. Узкая кромка зелени окаймляла вершины красных скал. На следующей странице я увидел еще один акварельный набросок того же пейзажа, сделанный с более близкого расстояния, так что детали его выступали яснее.
- Ну-с? - сказал профессор.
- Формация, действительно, очень любопытная, - ответил я, - но мне трудно судить, насколько она исключительна, ведь я не геолог.
- Исключительна? - повторил он. - Да это единственный в своем роде ландшафт! Он кажется невероятным! Такое даже присниться не может! Переверните страницу.
Я перевернул и не мог сдержать возгласа удивления. Со следующей страницы альбома на меня глянуло нечто необычайное. Такое чудовище могло возникнуть только в видениях курильщика опиума или в бреду горячечного больного. Голова у него была птичья, тело как у непомерно раздувшейся ящерицы, волочащийся по земле хвост щетинился острыми иглами, а изогнутая спина была усажена высокими шипами, похожими на петушьи гребешки. Перед этим существом стоял маленький человечек, почти карлик.
- Ну-с, что вы на это скажете? - воскликнул профессор, с торжествующим видом потирая руки.
- Это что-то чудовищное, гротеск какой-то.
- А что заставило художника изобразить подобного зверя?
- Не иначе, как солидная порция джина.
- Лучшего об?яснения вы не можете придумать?
- Хорошо, сэр, а как вы сами это об?ясняете?
- Очень просто: такое животное существует. Совершенно очевидно, что этот рисунок сделан с натуры.
Я не расхохотался только потому, что вовремя вспомнил, как мы колесом прокатились по всему коридору.
- Без сомнения, без сомнения, - сказал я с той угодливостью, на какую обычно не скупятся в разговоре со слабоумными. - Правда, меня несколько смущает эта крошечная человеческая фигурка. Если б здесь был нарисован индеец, можно было бы подумать, что в Америке существует какое-то племя пигмеев, но это европеец, на нем пробковый шлем.
Профессор фыркнул, словно раз?яренный буйвол.
- Вы обогащаете меня опытом! - крикнул он. - Границы человеческой тупости гораздо шире, чем я думал! У вас умственный застой! Поразительно!
Эта вспышка была так нелепа, что она меня даже не рассердила. Да и стоило ли впустую тратить нервы? Если уж сердиться на этого человека, так каждую минуту, на каждое его слово. Я ограничился усталой улыбкой.
- Меня поразили размеры этого пигмея, - сказал я.
- Да вы посмотрите! - крикнул профессор, наклоняясь ко мне и тыча волосатым, толстым, как сосиска, пальцем в альбом. - Видите вот растение позади животного? Вы, вероятно, приняли его за одуванчик или брюссельскую капусту, ведь так? Нет, сударь, это южноамериканская пальма, именуемая.слоновой костью., а она достигает пятидесяти-шестидесяти футов в вышину. Неужели вы не соображаете, что человеческая фигура нарисована здесь не зря? Художник не смог бы остаться в живых, встретившись лицом к лицу с таким зверем, уж тут не до рисования. Он изобразил самого себя только для того, чтобы дать понятие о масштабах. Ростом он был... ну, скажем, пяти футов с небольшим. Дерево, как и следует ожидать, в десять раз выше.
- Господи боже! - воскликнул я. - Значит, вы думаете, что это существо было... Да ведь если подыскивать ему конуру, тогда и вокзал Чаринг-Кросс окажется маловат!
- Это, конечно, преувеличение, но экземпляр действительно крупный, горделиво сказал профессор.
- Но нельзя же, - воскликнул я, - нельзя же отметать в сторону весь опыт человеческой расы на основании одного рисунка! - Я перелистал оставшиеся страницы и убедился, что в альбоме больше ничего нет. Один-единственный рисунок какого-то бродяги-художника, который мог сделать его, накурившись гашиша, или в горячечном бреду, или просто в угоду своему больному воображению. Вы, как человек науки, не можете отстаивать такую точку зрения.
Вместо ответа профессор снял какую-то книгу с полки.
- Вот блестящая монография моего талантливого друга Рэя Ланкестера, сказал он. - Здесь есть одна иллюстрация, которая покажется вам небезынтересной. Ага, вот она. Подпись внизу: "Предполагаемый внешний вид динозавра-стегозавра юрского периода. Задние конечности высотой в два человеческих роста." Ну, что вы теперь скажете?
Он протянул мне открытую книгу. Я взглянул на иллюстрацию и вздрогнул. Между наброском неизвестного художника и этим представителем давно умершего мира, воссозданным воображением ученого, было, несомненно, большое сходство.
- В самом деле поразительно! - сказал я.
- И все-таки вы продолжаете упорствовать?
- Но, может быть, это - простое совпадение или же ваш американец видел когда-нибудь такую картинку и в бреду вспомнил ее.
- Прекрасно, - терпеливо сказал профессор, - пусть будет так. Теперь не откажите в любезности взглянуть на это.
Он протянул мне кость, найденную, по его словам, среди вещей умершего. Она была дюймов шести в длину, толще моего большого пальца, и на конце ее сохранились остатки совершенно высохшего хряща.
- Какому из известных нам животных может принадлежать такая кость? спросил профессор.
Я тщательно осмотрел ее, призывая на помощь все знания, какие еще не выветрились у меня из головы.
- Это может быть ключица очень рослого человека, - сказал я.
Мой собеседник презрительно замахал руками:
- Ключица человека имеет изогнутую форму, а эта кость совершенно прямая. На ее поверхности есть ложбинка, свидетельствующая о том, что здесь проходило крупное сухожилие. На ключице ничего подобного нет.
- Тогда затрудняюсь вам ответить.
- Не бойтесь выставлять напоказ свое невежество. Я думаю, что среди зоологов Южного Кенсингтона не найдется ни одного, кто смог бы определить эту кость. - Он взял коробочку из-под пилюль и вынул оттуда маленькую косточку величиной с фасоль. - Насколько я могу судить, вот эта косточка соответствует в строении человеческого скелета той, которую вы держите в руке. Теперь вы имеете некоторое представление о размерах животного? Не забудьте и про остатки хряща- они свидетельствуют о том, что это был свежий экземпляр, а не ископаемый. Ну, что вы теперь скажете?
- Может быть, у слона...
Его так и передернуло, словно от боли.
- Довольно! Довольно! Слоны - в Южной Америке! Не смейте и заикаться об этом! Даже в нашей современной начальной школе...
- Ну, хорошо, - перебил я его. - Не слон, так какое-нибудь другое южноамериканское животное, например, тапир.
- Уж поверьте мне, молодой человек, что элементарными познаниями в этой отрасли науки я обладаю. Нельзя даже допустить мысль, что такая кость принадлежит тапиру или какому-нибудь другому животному, известному зоологам. Это кость очень сильного зверя, который существует где-то на земном шаре, но до сих пор неведом науке. Вы все еще сомневаетесь?
- Во всяком случае, меня это очень заинтересовало.
- Значит, вы еще не безнадежны. Я чувствую, что у вас что-то брезжит в мозгу, так давайте же терпеливо раздувать эту искорку. Оставим теперь покойного американца и перейдем снова к моему рассказу. Вы, конечно, догадываетесь, что я не мог расстаться с Амазонкой, не доискавшись, в чем тут дело. Кое-какие сведения о том, откуда пришел этот художник, у меня были. Впрочем, я мог бы руководствоваться одними легендами индейцев, ибо мотив неизведанной страны проскальзывает во всех преданиях приречных племен. Вы, конечно, слыхали о Курупури?
- Нет, не слыхал.
- Курупури - это лесной дух, нечто злобное, грозное; встреча с ним ведет к гибели. Никто не может толком описать Курупури, но имя это вселяет ужас в индейцев. Однако все племена, живущие на берегах Амазонки, сходятся в одном: они точно указывают, где обитает Курупури. Из тех же самых мест пришел и американец. Там таится нечто непостижимо страшное. И я решил выяснить, в чем тут дело.
- Как же вы поступили?
От моего легкомыслия не осталось и следа. Этот гигант умел завоевать внимание и уважение к себе.
- Мне удалось преодолеть сопротивление индейцев - то внутреннее сопротивление, которое они оказывают, когда заводишь с ними разговор об этом. Пустив в ход всяческие увещания, подарки и, должен сознаться, угрозы, я нашел двоих проводников. После многих приключений - описывать их нет нужды, - после многих дней пути - о маршруте и его протяженности позволю себе умолчать - мы пришли, наконец, в те места, которые до сих пор никем не были описаны и где никто еще не бывал, если не считать моего злополучного предшественника. Теперь будьте любезны посмотреть вот это.
Он протянул мне небольшую фотографию.
- Ее плачевное состояние об?ясняется тем, что, когда мы спускались вниз по реке, нашу лодку перевернуло и футляр, в котором хранились непроявленные негативы, сломался. Результаты этого бедствия налицо. Почти все негативы погибли - потеря совершенно невознаградимая. Вот этот снимок - один из немногих более или менее уцелевших. Вам придется удовольствоваться таким об?яснением его несовершенства. Ходят слухи о какой-то фальсификации, но я не расположен спорить сейчас на эту тему.
Снимок был действительно совсем бледный. Недоброжелательный критик мог бы легко придраться к этому. Вглядываясь в тускло-серый ландшафт и постепенно разбираясь в его деталях, я увидел длинную, огромной высоты линию скал, напоминающую гигантский водопад, а на переднем плане - пологую равнину с разбросанными по ней деревьями.
- Если не ошибаюсь, этот пейзаж был и в альбоме, - сказал я.
- Совершенно верно, - ответил профессор. - Я нашел там следы стоянки. А теперь посмотрите еще одну фотографию.
Это был тот же самый ландшафт, только взятый более крупным планом. Снимок был совсем испорчен. Все же я разглядел одинокий, увенчанный деревом утес, который отделяла от кряжа расщелина.
- Теперь у меня не осталось никаких сомнений, - признался я.
- Значит, мы не зря стараемся, - сказал профессор. - Смотрите, какие успехи! Теперь будьте добры взглянуть на вершину этого утеса. Вы что-нибудь видите там?
- Громадное дерево.
- А на дереве?
- Большую птицу.
Он подал мне лупу.
- Да, - сказал я, глядя сквозь нее, - на дереве сидит большая птица. У нее довольно солидный клюв. Это, наверное, пеликан?
- Зрение у вас незавидное, - сказал профессор. - Это не пеликан и вообще не птица. Да будет вам известно, что мне удалось подстрелить вот это самое существо. И оно послужило единственным неоспоримым доказательством, которое я вывез оттуда.
- Оно здесь, у вас? Наконец-то я увижу вещественное подтверждение всех этих рассказов!
- Оно было у меня. К несчастью, катастрофа на реке погубила не только негативы, но и эту мою добычу. Ее подхватило водоворотом, и, как я ни старался спасти свое сокровище, в руке у меня осталась лишь половина крыла. Я потерял сознание и очнулся только, когда меня вынесло на берег, но этот жалкий остаток великолепного экземпляра был цел и невредим. Вот он, перед вами.
Профессор вынул из ящика стола нечто, напоминающее, на мой взгляд, верхнюю часть крыла огромной летучей мыши. Эта изогнутая кость с перепончатой пленкой была по меньшей мере двух или более футов длиной.
- Летучая мышь чудовищных размеров? - высказал я свое предположение.
- Ничего подобного! - сурово осадил меня профессор. - Живя в атмосфере высокого просвещения и науки, я и не подозревал, что основные принципы зоологии так мало известны в широких кругах общества. Неужели вы не знакомы с элементарнейшим положением сравнительной анатомии, которое гласит, что крыло птицы представляет собой, в сущности, предплечье, тогда как крыло летучей мыши состоит из трех удлиненных пальцев с перепонкой между ними? В данном случае кость не имеет ничего общего с костью предплечья, и вы можете убедиться собственными глазами в наличии всего лишь одной перепонки. Следовательно, о летучей мыши нечего и вспоминать. Но если это не птица и не летучая мышь, тогда с чем же мы имеем дело? Что же это может быть?
Мой скромный запас знаний был исчерпан до дна.
- Право, затрудняюсь вам ответить, - сказал я.
Профессор открыл монографию, на которую уже ссылался раньше.
- Вот, - продолжал он, показывая мне какое-то чудовище с крыльями, вот великолепное изображение диморфодона, или птеродактиля, - крылатого ящера юрского периода, а на следующей странице схема механизма его крыла. Сравните ее с тем, что у вас в руках.
При первом же взгляде на схему я вздрогнул от изумления. Она окончательно убедила меня. Спорить было нечего. Совокупность всех данных сделала свое дело. Набросок, фотографии, рассказ профессора, а теперь и вещественное доказательство! Что же тут еще требовать? Так я и сказал профессору - сказал со всей горячностью, на какую был способен, ибо теперь мне стало ясно, что к этому человеку относились несправедливо. Он откинулся на спинку стула, прищурил глаза и снисходительно улыбнулся, купаясь в лучах неожиданно блеснувшего на него солнца признания.
- Это величайшее в мире открытие! - воскликнул я, хотя во мне заговорил темперамент не столько естествоиспытателя, сколько журналиста. Это грандиозно! Вы Колумб науки! Вы открыли затерянный мир! Я искренне сожалею, что сомневался в истине ваших слов. Все это казалось мне невероятным. Но я не могу не признать очевидных фактов, и они должны быть столь же убедительны для всех.
Профессор замурлыкал от удовольствия.
- Что же вы предприняли дальше, сэр?
- Наступил сезон дождей, мистер Мелоун, а мои запасы продовольствия пришли к концу. Я обследовал часть этого огромного горного кряжа, но взобраться на него так и не смог. Пирамидальный утес, с которого я снял выстрелом птеродактиля, оказался более доступным. Вспомнив свои альпинистские навыки, я поднялся на него примерно до середины. Оттуда уже можно было разглядеть плато, венчающее горный кряж. Оно было просто необ?ятно! Куда ни посмотреть - на запад, на восток, - конца не видно этим покрытым зеленью скалам. У подножия кряжа расстилаются болота и непроходимые заросли, кишащие змеями и прочими гадами. Настоящий рассадник лихорадки. Вполне понятно, что такие препятствия служат естественной защитой для этой необыкновенной страны.
- А вы видели там еще какие-нибудь признаки жизни?
- Нет, сэр, не видел, но за ту неделю, что мы провели у подножия этих скал, нам не раз приходилось слышать какие-то странные звуки, доносившиеся откуда-то сверху.
- Но что же это за существо, которое нарисовал американец? Как он с ним встретился?
- Я могу только предположить, что он каким-то образом проник на самую вершину кряжа и увидел его там. Следовательно, туда есть какой-то путь. Путь, несомненно, тяжелый, иначе все эти чудовища спустились бы вниз и заполонили бы все вокруг. Уж в чем другом, а в этом не может быть сомнений!
- Но как они очутились там?
- На мой взгляд, ничего загадочного тут нет, - сказал профессор. Об?яснение напрашивается само собой. Как вам, вероятно, известно, Южная Америка представляет собой гранитный материк. В отдаленные века в этом месте, очевидно, произошло внезапное смещение пластов в результате извержения вулкана. Не забудьте, что скалы эти базальтовые, следовательно, они вулканического происхождения. Площадь величиной примерно с наше графство Суссекс выперло вверх со всеми ее обитателями и отрезало от остального материка отвесными скалами такой твердой породы, которой не страшно никакое выветривание. Что же получилось? Законы природы потеряли свою силу в этом месте. Всевозможные препятствия, обусловливающие борьбу за существование во всем остальном мире, либо исчезли, либо в корне изменились. Животные, которые в обычных условиях вымерли бы, продолжали размножаться. Как вы знаете, и птеродактиль, и стегозавр относятся к юрскому периоду, следовательно, оба они древнейшие животные в истории Земли, уцелевшие только благодаря совершенно необычным, случайно создавшимся условиям.
- Но добытые вами сведения не оставляют места для сомнений! Вам нужно только представить их соответствующим лицам.
- Я сам так думал в простоте душевной, - с горечью ответил профессор. - Могу сказать вам только одно: на деле все вышло по-другому - мне приходилось на каждом шагу сталкиваться с недоверием, в основе которого лежала людская тупость или зависть. Не в моем характере, сэр, пресмыкаться перед кем-нибудь и доказывать свою правоту, когда мои слова берут под сомнение. Я сразу же решил, что мне не подобает пред?являть вещественные доказательства, которые были в моем распоряжении, Самая тема стала мне ненавистной, я не хотел касаться ее ни единым словом. Когда мой покой нарушали люди, подобные вам, люди, угождающие праздному любопытству толпы, я был не в состоянии дать им отпор, не теряя при этом чувства собственного достоинства. По характеру я, надо признаться, человек довольно горячий и, если меня выведут из терпения, могу наделать всяких бед. Боюсь, что вам пришлось испытать это на себе.
Я потрогал свой заплывший глаз, но смолчал.
- Миссис Челленджер постоянно ссорится со мной из-за этого, но, по-моему, каждый порядочный человек поступал бы точно так же на моем месте. Впрочем, сегодня я намерен явить пример выдержки и показать, как воля может победить темперамент. Приглашаю вас полюбоваться этим зрелищем.
Он взял со стола карточку и протянул ее мне.
- Как видите, сегодня в восемь часов тридцать минут вечера в Зоологическом институте состоится лекция довольно популярного естествоиспытателя мистера Персиваля Уолдрона на тему "Скрижали веков." Меня приглашают занять место в президиуме специально для того, чтобы я от имени всех присутствующих выразил благодарность лектору. Так я и сделаю. Но это не помешает мне - конечно, с величайшим тактом и осторожностью! обронить несколько замечаний, которые заинтересуют аудиторию и вызовут кое у кого желание более обстоятельно ознакомиться с поднятыми мною вопросами. Спорные моменты, разумеется, не будут затронуты, но все поймут, какие глубокие проблемы таятся за моими словами. Я обещаю держать себя в руках. Кто знает, может быть, моя сдержанность приведет к лучшим результатам.
- А мне можно прийти туда? - поспешил я спросить.
- Разумеется... разумеется, можно, - радушно ответил профессор.
Его любезность была почти так же ошеломительна, как и грубость. Чего стоила одна его благодушная улыбка! Глаз почти не стало видно, а щеки вспухли, превратившись в два румяных яблочка, подпертые снизу черной бородой.
- Обязательно приходите. Мне будет приятно знать, что у меня есть по крайней мере один союзник в зале, хоть и весьма беспомощный и несведущий в вопросах науки. Народу соберется, вероятно, много, так как Уолдрон пользуется большой популярностью, несмотря на то, что он шарлатан чистейшей воды. Так вот, мистер Мелоун, я уделил вам гораздо больше времени, чем предполагал. Отдельная личность не может монополизировать то, что принадлежит всему человечеству. Буду рад увидеть вас сегодня вечером на лекции. А пока разрешите вам напомнить, что материал, с которым я вас ознакомил, ни в коей мере не подлежит огласке.
- Но мистер Мак-Ардл... это наш редактор... потребует от меня отчета о беседе с вами.
- Скажите ему первое, что придет в голову. Между прочим, можете намекнуть, что, если он пришлет ко мне кого-нибудь еще, я явлюсь к нему сам, вооружившись хорошей плеткой. Во всем остальном полагаюсь на вас: ни слова в печати! Так, прекрасно. Значит, в восемь тридцать - в Зоологическом институте.
Он помахал мне на прощание рукой. Я увидел в последний раз его румяные щеки, волнистую иссиня-черную бороду, дерзкие глаза и вышел из комнаты.
Глава V. ЭТО ЕЩЕ НЕ ФАКТ!
То ли на мне сказался физический шок, полученный в первый мой визит к профессору Челленджеру, то ли тут сыграло роль моральное потрясениерезультат второго визита, но, очутившись снова на улице, я почувствовал, что как репортер я совершенно деморализован. Голова у меня разламывалась от боли, и все же в мозгу, не утихая ни на минуту, стучала мысль, что этот человек говорит правду, значение которой трудно переоценить, и что когда мне будет позволено использовать его рассказ для статьи, наша газета получит сенсационный материал. Увидев на углу кэб, я вскочил в него и поехал в редакцию. Мак-Ардл, как всегда, был на своем посту.
- Ну? - нетерпеливо крикнул он. - Говорите, сколько вам надо строк? У вас такой вид, молодой человек, точно вы явились сюда прямо с поля битвы. Неужели без драки не обошлось?
- Да, сначала мы немножко не поладили.
- Вот человек! Ну, а потом?
- Потом он образумился, и беседа прошла мирно. Но мне ничего не удалось у него выудить, даже для маленькой заметки.
- Это как сказать! А подбитый глаз разве не материал для заметки? Довольно ему нас терроризировать, мистер Мелоун! Поставим его на место. Завтра же помещу статейку, от которой ему жарко станет. Дайте мне только материал, и я раз и навсегда заклеймлю этого суб?екта. "Профессор Мюнхгаузен. - что вы скажете о такой шапке? "Воскресший Калиостро.! Вспомним всех мистификаторов и шарлатанов, которых знала история. Он у меня получит сполна за все свои мошенничества!
- Я бы не советовал, сэр.
- Почему?
- Потому что этот человек совсем не мошенник.
- Как! - взревел Мак-Ардл. - Вы что же, поверили его россказням про мамонтов, мастодонтов и морского змея?
- По-моему, у него этого и в мыслях нет. Во всяком случае, я ничего такого не слышал. Но мне теперь совершенно ясно, что Челленджер может внести нечто новое в науку.
- Тогда о чем же вы думаете? Садитесь и пишите статью,
- Я бы рад написать, да он обязал меня хранить все в тайне и только при этом условии согласился говорить со мной. - Я изложил в двух-трех словах рассказ профессора. - Видите, как обстоит дело?
Физиономия Мак-Ардла выразила глубочайшее недоверие.
- Тогда займемся этим заседанием, мистер Мелоун, - сказал он, наконец. - Уж в нем-то, наверное, нет ничего секретного. Другие газеты вряд ли им заинтересуются, потому что о лекциях Уолдрона писалось уже сотни раз, а о том, что там собирается выступить Челленджер, никто и не подозревает. Если нам повезет, мы получим сенсационный материал. Во всяком случае, поезжайте туда и представьте мне подробный отчет. До двенадцати часов придержу для вас свободную колонку.
Мне предстоял хлопотливый день, поэтому я решил пообедать в клубе пораньше и, пригласив за столик Тарпа Генри, рассказал ему вкратце о своих приключениях. С его худого смуглого лица не сходила скептическая улыбка, а когда я признался, что профессор убедил меня в своей правоте, Тарп не выдержал и громко захохотал.
- Дорогой мой друг, таких чудес в жизни не бывает! Где это видано, чтобы люди случайно натыкались на величайшие открытия, а потом теряли все вещественные доказательства? Предоставьте сочинять небылицы романистам. По части ловких проделок ваш профессор заткнет за пояс всех обезьян в зоологическом саду. Ведь это же невероятная чушь!
- А художник-американец?
- Вымышленная фигура.
- Я же сам видел его альбом!
- Это альбом Челленджера.
- Значит, вы думаете, что рисунок тоже его собственный?
- Ну, конечно! А чей же еще?
- А фотографические снимки?
- На них ведь ничего не видно. Вы же сами говорите, что разглядели только какую-то птицу.
- Птеродактиля.
- Да, если верить его словам. Вы поддались внушению и поверили,
- Ну, а кости?
- Первую он извлек из рагу, вторую смастерил собственными руками. Нужны только известная смекалка да знание дела, а тогда все что угодно сфальсифицируешь - и кость и фотографический снимок.
Мне стало как-то не по себе. Может быть, действительно я слишком увлекся? И вдруг меня осенила счастливая мысль.
- Вы пойдете на эту лекцию? - спросил я.
Тарп Генри на минуту задумался.
- Ваш гениальный Челленджер не пользуется особой популярностью, сказал он. - С ним многие не прочь свести счеты. Пожалуй, во всем Лондоне не найдется другого человека, который вызывал бы к себе такое неприязненное чувство. Если на лекцию прибегут студенты-медики, скандалов там не оберешься. Нет, что-то мне не хочется идти в этот сумасшедший дом.
- По крайней мере отдайте ему должное - выслушайте его.
- Да, пожалуй, справедливость этого требует. Хорошо, буду вашим компаньоном на сегодняшний вечер.
Когда мы под?ехали к Зоологическому институту, я увидел, что сверх моих ожиданий народу на лекцию собирается много. Электрические кареты одна за другой подвозили к под?езду седовласых профессоров, а более скромная публика потоком вливалась в сводчатые двери, свидетельствуя о том, что в зале будут присутствовать не только ученые, но и представители широких масс. И в самом деле, стоило нам занять места, как мы сразу убедились, что галерея и задние ряды ведут себя более чем непринужденно. Там сидели, судя по всему, студенты-медики. Вероятно, все крупные больницы отрядили сюда своих практикантов. Публика была настроена добродушно, но за этим добродушием крылось озорство. То и дело раздавались обрывки популярных песенок, распеваемых хором и с большим под?емом, - весьма странная прелюдия к научной лекции! Склонность аудитории к бесцеремонным шуткам ясно давала себя чувствовать. Это сулило в дальнейшем массу развлечений для всех, кроме тех лиц, к кому эти сомнительные шутки должны были непосредственно относиться.
Например, как только на эстраде появился доктор Мелдрам в своем знаменитом цилиндре с изогнутыми полями, со всех сторон раздались дружные крики: "Вот так ведро! Где вы его раздобыли?." Старик сейчас же стащил цилиндр с головы и украдкой сунул его под кресло. Когда страдающий подагрой профессор Уэдли заковылял к своему месту, шутники, к его величайшему смущению, хором осведомились о том, не болит ли у профессора пальчик на ноге. Но самый горячий прием был оказан моему новому знакомцу, профессору Челленджеру. Чтобы добраться до своего места - крайнего в первом ряду, - ему пришлось пройти через всю эстраду. Как только его черная борода показалась в дверях, аудитория разразилась такими бурными приветственными криками, что я подумал: опасения Тарпа Генри подтвердились - публику привлекла сюда не столько сама лекция, сколько возможность посмотреть на знаменитого профессора, слухи о выступлении которого, по-видимому, успели разнестись повсюду.
При его появлении в передних рядах, занятых хорошо одетой публикой, раздались смешки - на сей раз партер относился сочувственно к бесчинству студентов. Публика, приветствовала Челленджера оглушительным ревом, точно хищники в клетке зоологического сада, заслышавшие вдали шаги служителя в час кормежки. В этом реве ясно звучали неуважительные нотки, но, в общем, шумный прием, оказанный профессору, выражал скорее интерес к нему, чем неприязнь или презрение. Челленджер улыбнулся устало и снисходительно, как улыбается добродушный человек, когда на него налетает свора тявкающих щенков, потом медленно опустился в кресло, расправил плечи, любовно погладил бороду и, прищурившись, надменно глянул в переполненный зал. Рев еще не успел стихнуть, как на эстраде появились председатель, профессор Рональд Меррей, и лектор, мистер Уолдрон. Заседание началось. Надеюсь, профессор Меррей извинит меня, если я упрекну его в том, что он страдает недостатком, свойственным большинству англичан, а именно - невнятностью речи. По-моему, это одна из загадок нашего века. Почему люди, которым есть что сказать, не желают научиться говорить членораздельно? Это так же бессмысленно, как переливать драгоценную влагу через трубу с закрытым краном, отвернуть который до конца можно без всякого труда.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

Глава XVI. НА УЛИЦУ! НА УЛИЦУ! Я считаю своим долгом выразить глубокую признательность всем нашим друзьям с Амазонки, которые так радушно нас приняли и проявили к нам столько внимания. Особую благодарность заслуживает сеньор Пеналоса и другие должностные лица бразильского правительства, чья помощь обеспечила нам возвращение домой, а также сеньор Перейра из города Пары, предусмотрительно заготовивший для нас все необходимое по части одежды, так что теперь нам не стыдно будет появиться в цивилизованном мире. К сожалению, мы плохо отплатили нашим благодетелям за их гостеприимство. Но что же делать! Пользуюсь случаем заверить тех, кто вздумает отправиться по нашим следам в Страну Мепл-Уайта, что это будет только потеря времени и денег. В своих рассказах мы изменили все названия, и, как бы вы ни изучали отчеты экспедиции, все равно вам не удастся даже близко подойти к тем местам. Мы думали, что повышенный интерес к нам в Южной Америке носит чисто местный характер, но кто мог предположить, какую сенсацию произведут в Европе первые неясные слухи о наших приключениях! Оказывается, нами интересовался не только ученый мир, но и широкая публика, хотя мы узнали об этом сравнительно поздно. Когда "Иберия. была уже в пятидесяти милях от Саутгемптона, беспроволочный телеграф начал передавать нам депешу за депешей от разных газет и агентств, которые предлагали колоссальные гонорары хотя бы за самое краткое сообщение о результатах экспедиции. Однако долг обязывал нас прежде всего отчитаться перед Зоологическим институтом, поручившим нам произвести расследование, и, посовещавшись между собой, мы отказались давать какие-либо сведения в печать. Саутгемптон кишел репортерами, но они ничего не добились от нас, и поэтому легко себе представить, с каким интересом публика ждала заседания, назначенного на вечер 7 ноября. Зал Зоологического института - тот самый, где создали комиссию расследования, - был признан недостаточно вместительным, и заседание пришлось перенести в Куинс-Холл на Риджент-стрит. Теперь уже никто не сомневается, что если б даже устроители сняли Альберт-Холл, то он тоже не вместил бы всех желающих. Знаменательное заседание было назначено на второй вечер после нашего приезда в Лондон. Предполагалось, что первый день уйдет у нас на личные дела. О своих я пока умалчиваю. Пройдет время, и, может быть, мне будет легче думать и даже говорить обо всем этом. В начале своего повествования я раскрыл читателю, какие силы побудили меня к действию. Теперь, пожалуй, следует показать, чем все это кончилось. Но ведь наступит же время, когда я скажу себе, что жалеть не о чем. Те силы толкнули меня на этот путь, и по их воле я узнал цену настоящим приключениям. А теперь перейду к последнему событию, завершившему нашу эпопею. Когда я ломал себе голову, как бы получше описать его, взгляд мой упал на номер "Дейли-газетт" от 8 ноября, в котором был помещен подробнейший отчет о заседании в Зоологическом институте, написанный моим другом и коллегой - Макдона. Приведу его здесь полностью, начиная с заголовка, - ведь все равно лучше ничего не придумаешь. Наша "Дейли", гордая тем, что в экспедиции принимал участие ее собственный корреспондент, уделила особенно много места событиям в Зоологическом институте, но другие крупные газеты тоже не оставили их без внимания. Итак, предоставляю слово моему другу Макдона: НОВЫЙ МИР МНОГОЛЮДНОЕ СОБРАНИЕ В КУИНС-ХОЛЛЕ БУРНЫЕ СЦЕНЫ В ЗАЛЕ НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ ЧТО ЭТО БЫЛО? НОЧНАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ НА РИДЖЕНТ-СТРИТ (От нашего специального корреспондента) "Долгожданное заседание Зоологического института, на котором был заслушан отчет комиссии, посланной год назад в Южную Америку проверить сведения, сообщенные профессором Челленджером, о наличии форм доисторической жизни на этом материке, состоялось вчера в Куинс-Холле, и мы смело можем сказать: этот день войдет в историю науки, ибо события его носили столь необычайный и сенсационный характер, что вряд ли они когда-либо изгладятся из памяти присутствующих. (О мой собрат по перу, Макдона! Какая чудовищно длинная вступительная фраза!) Официально пригласительные билеты распространялись только среди членов института и близких к ним лиц, но, как известно, последнее понятие весьма растяжимо, и поэтому большой зал Куинс-Холл был набит битком задолго до начала заседания, назначенного на восемь часов. Однако широкая публика, без всяких на то оснований считающая себя обиженной, штурмом взяла двери зала после продолжительной схватки с полицией, во время которой пострадало несколько человек, в том числе инспектор Скобл, получивший перелом ноги. Включая этих бунтовщиков, заполнивших не только все проходы, но и места, отведенные для представителей печати, прибытия путешественников ожидало, по приблизительному подсчету, не менее пяти тысяч человек. Когда они наконец появились, их провели на эстраду, где к тому времени собрались крупнейшие ученые не только Англии, но и Франции, и Германии. Швеция также была представлена в лице знаменитого зоолога, профессора Упсальского университета господина Сер-гиуса. Появление четырех героев дня было встречено овацией: весь зал поднялся, как один человек, и приветствовал их криками и аплодисментами. Впрочем, внимательный наблюдатель мог уловить некую диссонирующую нотку в этой буре восторга и сделать отсюда вывод, что собрание будет протекать не совсем мирно. Но того, что произошло в действительности, никто из присутствующих предугадать не мог. Описывать здесь внешность наших четырех путешественников нет никакой нужды, поскольку их фотографии помещены во всех газетах. Тяжелые испытания, которые, как говорят, им пришлось перенести, мало отразились на них, хотя они покидали наши берега совсем не такими загорелыми. Борода профессора Челленджера стала, пожалуй, еще пышнее, черты лица профессора Саммерли немного суше, лорд Джон Рокстон чуть похудел, но, в общем, состояние их здоровья ие оставляет желать ничего лучшего. Что же касается представителя нашей газеты, известного спортсмена и игрока в регби международного класса Э. Д. Мелоуна, то он в полной форме, и его честная, но не блещущая красотой физиономия так и сияет благодушной улыбкой. (Ладно, Мак, только попадись мне!) Когда тишина была восстановлена и все расселись по местам, председательствующий, герцог Дархемский, обратился к собранию с речью. Герцог сразу же заявил, что, поскольку аудитории предстоит встреча с самими путешественниками, он не намерен задерживать ее внимание и предвосхищать доклад профессора Саммерли, председателя комиссии расследования, труды которой, судя по имеющимся сведениям, увенчались блестящим успехом. (Аплодисменты.) По-видимому, век романтики не миновал, и пылкая фантазия поэта все еще может опираться на твердую основу науки. "В заключение, - сказал герцог, - мне остается лишь выразить свою радость - и в этом меня, несомненно, поддержат все присутствующие, - что джентльмены вернулись здравы и невредимы из своего трудного и опасного путешествия, ибо с гибелью этой экспедиции наука понесла бы почти невознаградимые потери." (Шумные аплодисменты, к которым присоединяется и профессор Челленджер.) Появление на кафедре профессора Саммерли снова вызвало бурю восторга, и речь его то и дело прерывалась рукоплесканиями. Мы не будем приводить ее дословно, так как подробный отчет о работах экспедиции, принадлежащий перу нашего корреспондента, будет выпущен "Дейли-газетт" специальной брошюрой. Поэтому ограничимся лишь кратким изложением доклада профессора Саммерли. Напомнив собранию, каким образом возникла мысль о посылке экспедиции, оратор воздал должное профессору Челленджеру и принес ему свои извинения за былое недоверие к его словам, теперь полностью подтвержденным. Затем он набросал в общих чертах маршрут путешествия, тщательно избегая каких-либо указаний, которые могли бы послужить справкой о географическом положении этого необычайного плато; описал в немногих словах переход от берегов Амазонки к горному кряжу и буквально потряс слушателей рассказом о многократных попытках экспедиции подняться на плато, обошедшихся им в конце концов ценой жизни двух преданных проводников-метисов. (Этим неожиданным толкованием событий мы были обязаны Саммерли, который хотел избежать некоторых щекотливых вопросов.) Поднявшись со своими слушателями на вершину горного кряжа и заставив их почувствовать, что значил для четырех путешественников обвал моста - единственной их связи с внешним миром, профессор приступил к описанию ужасов и прелестей этой необычайной страны. О своих приключениях он говорил мало, но старался всячески подчеркнуть, какой богатейший вклад в науку сделала экспедиция, ведя наблюдения над представителями животного и растительного царств плато. Мир насекомых там особенно богат жесткокрылыми и чешуйчатокрылыми, и в течение нескольких недель экспедиции удалось определить сорок шесть видов первого семейства и девяносто четыре - второго. Но, как и следовало ожидать, публика интересовалась главным образом крупными животными, в особенности теми, которые считаются давно вымершими. Профессор дал длинный перечень таких доисторических чудовищ, уверив своих слушателей, что этот список может быть значительно пополнен после тщательного изучения плато. Ему и его спутникам удалось видеть собственными глазами, правда, большей частью издали, по крайней мере с десяток животных, до сих пор неизвестных науке. Со временем они, безусловно, будут должным образом изучены и классифицированы. В виде примера профессор привел темно-пурпурную змею длиной в пятьдесят один фут, некое белое существо, по всей вероятности, млекопитающее, которое излучает в темноте фосфорический свет, и огромную черную бабочку, укусы этой бабочки, по словам индейцев, ядовиты. Помимо совершенно новых видов живых существ, плато изобилует известными науке доисторическими животными; некоторых из них следует отнести к раннему юрскому периоду. Тут был назван исполинский стегозавр, попавшийся однажды мистеру Мелоуну у водопоя на озере. Такой же точно зверь был зарисован в альбоме американского художника, проникшего в этот неведомый мир еще до экспедиции. Профессор Саммерли описал также игуанодона и птеродактиля - первых двух чудовищ, встретившихся им на плато, и привел слушателей в содрогание, рассказав о самых страшных хищниках, населявших этот мир, - о динозаврах, которые не раз преследовали то одного, то другого члена экспедиции. Далее профессор подробно говорил об огромной свирепой птице фороракосе и об исполинских лосях, все еще встречающихся на плоскогорьях той страны. Но восторг аудитории достиг высшего предела, когда профессор поведал ей тайны центрального озера. Слушая спокойную речь этого трезвого ученого, хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон, что ты наяву слышишь о трехглазых рыбообразных ящерах и гигантских водяных змеях, обитающих в этих загадочных глубинах. Далее он перешел к описанию туземцев и племени человекообразных обезьян, которые, по-видимому, представляют собой результат эволюции яванского питекантропа, а следовательно, более, чем любой другой вид животного мира, приближаются к гипотетическому существу, известному как недостающее звено между обезьяной и человеком." Наконец, профессор развеселил аудиторию, описав остроумный, но чрезвычайно опасный воздухоплавательный аппарат - изобретение профессора Челленджера, и в заключение своего необычайно интересного доклада рассказал, каким образом экспедиции удалось вернуться в цивилизованный мир. Предполагалось, что на этом заседание и закончится и что предложенная профессором Сергиусом резолюция с выражением благодарности членам комиссии расследования будет должным образом проголосована и принята. Однако дальнейшие события развивались отнюдь не гладко. С самого начала заседания враждебно настроенная часть публики то и дело напоминала о себе, а как только профессор Саммерли кончил доклад, доктор Джеймс Иллингворт из Эдинбурга поднялся с места и обратился к председателю с вопросом: не следует ли до голосования резолюции обсудить поправку к ней? Председатель. Да, сэр, если таковая имеется. Доктор Иллингворт. Поправка у меня есть, ваша светлость. Председатель. В таком случае огласите ее. Профессор Саммерли (вскакивая с места). Ваша светлость, разрешите довести до всеобщего сведения, что этот человек - мой личный враг еще с тех пор, как мы с ним вели полемику на страницах журнала "Научное обозрение." Председатель. Вопросы личного порядка нас не касаются. Продолжайте, доктор Иллингворт. Друзья наших путешественников подняли такой шум, что доктора Иллингворта временами почти не было слышно. Кое-кто даже пытался стащить его с кафедры. Но, обладая недюжинной силой и мощным голосом, доктор Иллингворт преодолел все препятствия и довел свою речь до конца. С той минуты, как он поднялся с места, всем стало ясно, что у него много сторонников в зале, правда, составляющих меньшинство аудитории. Значительная же часть публики была настроена выжидательно и пока что сохраняла нейтралитет. Для начала профессор Иллингворт заверил профессора Челленджера и профессора Саммерли в своем глубочайшем уважении к их научной деятельности, но далее с прискорбием отметил, что его поправку к резолюции почему-то объясняют какими-то личными мотивами, тогда как на самом деле им руководит исключительно стремление к истине. В сущности, он занимает сейчас ту же позицию, какую занимал на прошлом заседании профессор Саммерли. Профессор Челленджер выдвинул тогда ряд тезисов, которые были взяты под сомнение его коллегой. Теперь этот самый коллега выступает с точно такими же утверждениями и рассчитывает, что их никто не будет оспаривать. Логично ли это? (Крики: "Да!., "Нет!." В ложе, отведенной представителям печати, слышно, как профессор Челленджер просит у председателя разрешения выставить доктора Иллингворта за дверь.) Год назад один человек утверждал весьма странные вещи. Теперь то же самое, и, пожалуй, в еще большей степени, делают четыре человека. Но разве это может служить решающим фактором там, где речь идет чуть ли не о перевороте в науке? У всех на памяти случай, когда путешественники возвращались из далеких, никому не ведомых краев и распространяли всякие небылицы, которым слишком охотно верили. Неужели лондонский Зоологический институт хочет оказаться в положении легковера? Члены комиссии расследования - весьма достойные люди, этого никто не станет отрицать. Но человеческая натура чрезвычайно сложна. Желание выдвинуться может совратить с пути истинного любого профессора. Все мы, словно бабочки, летим на огонек славы. Охотники за крупной дичью не прочь погрешить против истины в пику своим соперникам, а журналисты так падки на всяческие сенсации, что сплошь и рядом призывают на помощь фактам свое богатое воображение. У каждого из членов комиссии могли оказаться свои мотивы, руководствуясь которыми они раздули результаты экспедиции. ("Позор! Стыдитесь!.) Он никого не желает оскорблять ("Однако оскорбляет!. Шум в зале.), ...но доказательства, представленные в подтверждение всех этих чудес, носят чрезвычайно легковесный характер. К чему они сводятся? К нескольким фотографическим снимкам. Но в наше время искусство фальсификации достигло такого высокого уровня, что на одни фотографии полагаться нельзя. Чем же еще стараются нас убедить? Рассказом о поспешном бегстве и о спуске по канату, что якобы помешало членам экспедиции захватить с собой более крупные образцы фауны этой чудесной страны? Остроумно, но не очень убедительно. Было сказано, что у лорда Джона Рокстона имеется череп фороракоса. Но где он? Любопытно было бы взглянуть на него. Лорд Джон Рокстон. Этот человек, кажется, обвиняет меня во лжи? (Шум в зале.) Председатель. Тише! Тише! Доктор Иллингворт, будьте добры сформулировать свою поправку. Доктор Иллингворт. Я подчиняюсь, хотя мне хотелось бы сказать еще кое-что. Итак, мое предложение сводится к следующему: поблагодарить профессора Саммерли за его интересный доклад, но сообщенные им факты считать недоказанными и поручить проверку их другой, более авторитетной комиссии. Трудно описать, какое смятение вызвали в зале эти слова. Большинство присутствующих, возмущенное таким поклепом на нащих путешественников, требовало: "Долой поправку!., "Не голосуйте ее!., "Вон его отсюда!. В то же время недовольные, а их было немало, поддерживали доктора Иллингворта и оглушительно кричали: "Это нечестно!. "Председатель! Призовите к порядку!. На задних скамьях, где сидели студенты-медики, началась потасовка, были пущены в ход кулаки. Всеобщую свалку предотвратило только присутствие дам среди публики. И вдруг крики смолкли, в зале наступила полная тишина. На эстраде стоял профессор Челленджер. Внешность и манеры этого человека производят настолько внушительное впечатление, что стоило только ему поднять руку, как все уселись по местам и приготовились слушать его. - Многие из присутствующих, вероятно, помнят, - начал профессор Челленджер, - что подобные непристойные сцены разыгрались и на первом нашем заседании. В тот раз главным моим обидчиком был профессор Саммерли, и, хотя теперь он исправился и покаялся в грехах, все же этот инцидент не может быть предан забвению. Сегодня мне пришлось услышать еще более оскорбительные выпады со стороны лица, только что покинувшего эстраду. Я с величайшим трудом заставляю себя снизойти до интеллектуального уровня данного лица, но это нужно сделать, дабы устранить сомнения, которые, может быть, еще сохранились у некоторых из здесь присутствующих. (Смех, шум, крики из задних рядов.) Профессор Саммерли выступал здесь как глава комиссии расследования, но вряд ли нужно напоминать вам, что подлинным вдохновителем всего дела являюсь я и что наша поездка увенчалась успехом главным образом благодаря мне. Я довел этих троих джентльменов до нужного места и, как вы уже слышали, убедил их в правильности моих утверждений. Мы не рассчитывали, что наши совместные выводы будут оспариваться с тем же невежеством и упорством. Но, наученный горьким опытом, я вооружился на сей раз кое-какими доказательствами, которые смогут убедить всякого здравомыслящего человека. Профессор Саммерли уже говорил здесь, что наши фотокамеры побывали в лапах человеко-обезьян, разгромивших весь наш лагерь, и что большинство негативов погибло. (Шум, смешки, с задних скамей кто-то кричит: "Расскажите это вашей бабушке!") Кстати, о человекообезьянах. Не могу не отметить, что звуки, которые доходят сейчас до моего слуха, весьма живо напоминают мне наши встречи с этими любопытными существами. (Смех.) Несмотря на то, что многие ценные негативы были уничтожены, все же некоторое количество фотографии у нас осталось и по ним вполне можно судить об условиях жизни на плато. Есть ли у кого-нибудь из присутствующих сомнения в их подлинности? (Чей-то голос: "Да!. Общее волнение, заканчивающееся тем, что нескольких человек выводят из зала.) Негативы предложены вниманию экспертов. Какие же еще доказательства может представить комиссия? Ей пришлось бежать с плато, и поэтому она не могла обременять себя каким бы то ни было грузом, но профессору Саммерли удалось спасти свою коллекцию бабочек и жуков, а в ней имеется много новых разновидностей. Разве этого недостаточно? (Несколько голосов: "Нет! Нет!") Кто сказал "нет"? Доктор Иллингворт (поднимаясь с места). Мы считаем, что коллекцию можно было собрать где угодно, а не обязательно на вашем доисторическом плато. (Аплодисменты.) Профессор Челленджер. Без сомнения, сэр, слово такого крупного ученого, как вы, для нас закон. Однако оставим фотографии и энтомологическую коллекцию и перейдем к вопросам, которые никогда и никем не освещались. У нас, например, имеются совершенно точные сведения о птеродактилях. Образ жизни этих животных... (Крики: "Вздор!" Шум в зале.) Я говорю, образ жизни этих животных станет вам теперь совершенно ясен. В моем портфеле лежит рисунок, сделанный с натуры, на основании которого... Доктор Иллингворт. Рисунки нас ни в чем не убедят! Профессор Челленджер. Вы хотели бы видеть самую натуру? Доктор Иллингворт. Несомненно! Профессор Челленджер. И тогда вы поверите мне? Доктор Иллингворт (со смехом). Тогда? Ну еще бы! И тут мы подошли к самому волнующему и драматическому эпизоду вечера - эпизоду, эффект которого навсегда останется непревзойденным. Профессор Челленджер поднял руку, наш коллега мистер Э. Д. Мелоун тотчас же встал с места и направился в глубь эстрады. Минуту спустя он снова появился в сопровождении негра гигантского роста; они несли вдвоем большой квадратный ящик, по-видимому, очень тяжелый. Ящик был поставлен у ног профессора. Публика замерла, с напряжением следя за происходящим. Профессор Челленджер снял выдвижную крышку с ящика, заглянул внутрь и, прищелкнув несколько раз пальцами, сказал умильным голосом (в журналистской ложе были прекрасно слышны его слова): "Ну, выходи, малыш, выходи!. Послышалась какая-то возня, царапанье, и тут же вслед за этим невообразимо страшное, омерзительное существо вылезло из ящика и уселось на его краю. Даже неожиданное падение герцога Дархемского в оркестровую яму не отвлекло внимания пораженной ужасом публики. Хищная голова этого чудовища с маленькими, пылающими, словно угли, глазами невольно заставила вспомнить страшных химер, которые могли зародиться только в воображении средневековых художников. Его полуоткрытый длинный клюв был усажен двумя рядами острых зубов. Вздернутые плечи прятались в складках какой-то грязно-серой шали. Словом, это был тот самый дьявол, которым нас пугали в детстве. Публика пришла в смятение - кто-то вскрикнул, в переднем ряду две дамы упали в обморок, ученые на эстраде проявили явное стремление последовать за председателем в оркестр. Казалось, еще секунда, и общая паника охватит зал. Профессор Челленджер поднял руку над головой, стараясь успокоить публику, но это движение испугало сидевшее рядом с ним чудовище. Оно расправило серую шаль, которая оказалась не чем иным, как парой перепончатых крыльев. Профессор ухватил его за ноги, но удержать не смог. Чудовище взвилось с ящика и медленно закружило по залу, с сухим шорохом взмахивая десятифутовыми крыльями и распространяя вокруг себя ужасающее зловоние. Вопли публики на галерее, до смерти перепуганной близостью этих горящих глаз и огромного клюва, привели его в полное смятение. Оно все быстрее и быстрее металось по залу, натыкаясь на стены и люстры, и, видимо, совсем обезумело от страха. "Окно! Ради всего святого, закройте окно!.- кричал профессор, приплясывая от ужаса и ломая руки. Увы, он спохватился слишком поздно. Чудовище, бившееся о стены, словно огромная бабочка о колпак лампы, поравнялось с окном, протиснуло в него свое уродливое тело... и только мы его и видели. Профессор закрыл лицо руками и упал в кресло, а зал облегченно охнул, как один человек, убедившись, что опасность миновала. И тут... Но разве можно описать, что происходило в зале, когда восторг сторонников и смятение недавних противников Челленджера слились воедино и мощная волна ликования прокатилась от задних рядов к оркестровой яме, захлестнула эстраду и подняла наших героев на своем гребне! (Молодец, Мак!) Если до сих пор аудитория была несправедлива к четырем отважным путешественникам, то теперь она постаралась искупить свою вину. Все вскочили с мест. Все двинулись к эстраде, крича, размахивая руками. Героев окружили плотным кольцом. "Качать их! Качать!. - раздались сотни голосов. И вот четверо путешественников взлетели над толпой. Все их попытки высвободиться были тщетны! Да они при всем желании не могли бы опуститься наземь, так как люди стояли на эстраде сплошной стеной. "На улицу! На улицу!. - кричали кругом. Толпа пришла в движение, и людской поток медленно двинулся к дверям, унося с собой четырех героев. На улице началось нечто невообразимое. Там собралось не менее ста тысяч человек. Люди стояли плечом к плечу от Ленгем-отеля до Оксфорд-сквер. Как только яркий свет фонарей у подъезда озарил четырех героев, плывущих над головами толпы, воздух дрогнул от приветственных криков. "Процессией по Риджент-стрит!. - дружно требовали все. Запрудив улицу, шеренги двинулись вперед, по Риджент-стрит, на Пэл-Мэл, Сент-Джеймс-стрит и Пикадилли. Движение в центре Лондона приостановилось. Между демонстрантами, с одной стороны, полицией и шоферами - с другой, произошел ряд столкновений. Наконец уже после полуночи толпа отпустила четырех путешественников, доставив их в Олбени, к дверям квартиры лорда Джона Рокстона, спела им на прощание "Наши славные ребята. и завершила программу гимном. Так закончился этот вечер - один из самых замечательных вечеров, которые знал Лондон за многие годы." Так писал мой друг Макдона, и, несмотря на цветистость его слога, ход событий изложен в этом отчете довольно точно. Что же касается самой большой сенсации, то она поразила своей неожиданностью только публику, но не нас, участников экспедиции. Читатель, разумеется, не забыл моей встречи с лордом Джоном Рокстоном, когда он, напялив на себя нечто вроде кринолина, отправился добывать.цыпленочка. для профессора Челленджера. Вспомните также намеки на те хлопоты, которые причинял нам багаж Челленджера при спуске с плато. Если бы я вздумал продолжить свой рассказ, то в нем было бы отведено немало места описанию возни с нашим не совсем аппетитным спутником, которого приходилось ублажать тухлой рыбой. Я умолчал о нем, ибо профессор Челленджер опасался, как бы слухи об этом неопровержимом аргументе не просочились в публику раньше той минуты, когда он воспользуется им, чтобы повергнуть в прах своих врагов. Несколько слов о судьбе лондонского птеродактиля. Ничего определенного тут установить не удалось. Две перепуганные женщины утверждают, будто бы видели его на крыше Куинс-Холла, где он восседал несколько часов подряд, подобно какой-то чудовищной статуе. На следующий день в вечерних газетах появилась короткая заметка следующего содержания: гвардеец Майлз, стоявший на часах у Мальборо-Хауса, покинул свой пост и был за это предан военному суду. На суде Майлз показал, что во время ночного дежурства он случайно посмотрел вверх и увидел черта, заслонившего от него луну, после чего бросил винтовку и пустился наутек по Пэл-Мэл. Показания подсудимого не были приняты во внимание, а между тем они могут находиться в прямой связи с интересующим нас вопросом. Добавлю еще одно свидетельство, почерпнутое мной из судового журнала парохода американо-голландской линии "Фрисланд." Там записано, что в девять часов утра следующего дня, когда Старт-Пойнт был в десяти милях по правому борту, над судном, держа путь на юго-запад, со страшной быстротой пронеслось нечто среднее между крылатым козлом и огромной летучей мышью. Если инстинкт правильно указал дорогу нашему птеродактилю, то не может быть сомнений, что он встретил свой конец где-нибудь в пучинах Атлантического океана. А моя Глэдис? Глэдис, чье имя было дано таинственному озеру, которое отныне будет называться Центральным, ибо теперь я уже не хочу даровать ей бессмертие. Не замечал ли я и раньше признаков черствости в натуре этой женщины? Не чувствовал ли, с гордостью повинуясь ее велению, что немногого стоит та любовь, которая шлет человека на верную смерть или заставляет его рисковать жизнью? Не боролся ли с вечно возвращавшейся ко мне мыслью, что в этой женщине прекрасен лишь облик, что душу ее омрачает тень себялюбия и непостоянства? Почему она так пленялась всем героическим? Не потому ли, что свершение благородного поступка могло отразиться и на ней без всяких усилий, без всяких жертв с ее стороны? Или все это пустые домыслы? Я был сам не свой все эти дни. Полученный удар отравил мою душу. Но с тех пор прошла неделя, и за это время у нас был один очень важный разговор с лордом Джоном Рокстоном... Мне мало-помалу начинает казаться, что дела обстоят не так уж плохо. Расскажу в нескольких словах, как все произошло. В Саутгемптоне на мое имя не было ни письма, ни телеграммы, и, встревоженный этим, я в десять часов вечера того же дня уже стоял у дверей маленькой виллы в Стритеме. Может быть, ее нет в живых? Давно ли мне грезились во сне раскрытые объятия, улыбающееся личико, горячие похвалы, без счета расточаемые герою, рисковавшему жизнью по прихоти своей возлюбленной! Действительность швырнула меня с заоблачных высот на землю. Но мне будет достаточно одного ее слова в объяснение, чтобы опять воспарить к облакам. И я опрометью бросился по садовой дорожке, постучал в дверь, услышал голос моей Глэдис, оттолкнул в сторону оторопевшую служанку и влетел в гостиную. Она сидела на диванчике между роялем и высокой стоячей лампой. Я в три шага перебежал комнату и схватил обе ее руки в свои. - Глэдис! - крикнул я. - Глэдис! Она удивленно посмотрела на меня. Со времени нашей последней встречи в ней произошла какая-то неуловимая перемена. Холодный взгляд, твердо сжатые губы - все это показалось мне новым. Глэдис высвободила свои руки. - Что это значит? - спросила она. - Глэдис! - крикнул я. - Что с вами? Вы же моя Глэдис, моя любимая крошка Глэдис Хангертон! - Нет, - сказала она. - я Глэдис Потс. Разрешите представить вам моего мужа. Какая нелепая штука жизнь! Я поймал себя на том, что машинально раскланиваюсь и пожимаю руку маленькому рыжеватому субъекту, удобно устроившемуся в глубоком кресле, которое некогда служило только мне. Мы кивали головой и с глупейшей улыбкой смотрели друг на друга. - Папа разрешил нам пожить пока здесь. Наш дом еще не готов, - пояснила Глэдис. - Вот как! - сказал я. - Разве вы не получили моего письма в Паре? - Нет, никакого письма я не получал. - Какая жалость! Тогда вам все было бы ясно. - Мне и так все ясно, - пробормотал я. - Я рассказывала о вас Вильяму, - продолжала Глэдис. - У нас нет тайн друг от друга. Мне очень жаль, что так вышло, но ваше чувство было, вероятно, не очень глубоко, если вы могли бросить меня здесь одну и уехать куда-то на край света. Вы на меня не дуетесь? - Нет, что вы, что вы!." Так я, пожалуй, пойду. - А не выпить ли нам чаю? - предложил рыжеватый субъект и потом добавил доверительным тоном: - Вот так всегда бывает... А на что другое можно рассчитывать? Из двух соперников побеждает всегда один. Он залился идиотским смехом, и я счел за благо уйти. Дверь гостиной уже закрылась за мной, как вдруг меня словно что-то подтолкнуло, и, повинуясь этому порыву, я вернулся к своему счастливому сопернику, который тотчас же бросил тревожный взгляд на электрический звонок. - Ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос, - сказал я. - Что же, если он в границах дозволенного... - Как вы этого добились? Отыскали какой-нибудь клад? Открыли полюс? Были корсаром? Перелетели через Ла-Манш? Что вы сделали? Где она, романтика? Как вам это удалось? Он уставился на меня во все глаза. Его глуповато-добродушная, ничтожная физиономия выражала полное недоумение. - Нс кажется ли вам, что все это носит чересчур личный характер? - проговорил он наконец. - Хорошо. Еще один вопрос, последний! - крикнул я. - Кто вы? Какая у вас профессия? - Я работаю письмоводителем в нотариальной конторе Джонсона и Мервилля. Адрес: Ченсери-лейн, дом сорок один. - Всего хорошего! - крикнул я и, как подобает безутешному герою, исчез во мраке ночи, обуреваемый яростью, горем и... смехом. Еще одна короткая сцена - и повествование мое будет закончено. Вчера вечером мы все собрались у лорда Джона Рокстона и после ужина за сигарой долго вспоминали в дружеской беседе наши недавние приключения. Странно было видеть эти хорошо знакомые мне лица в такой непривычной обстановке. Вот сидит Челленджер - снисходительная улыбка по-прежнему играет на его губах, веки все так же презрительно сощурены, борода топорщится, он выпячивает грудь, пыжится, поучая Саммерли. А тот попыхивает своей коротенькой трубочкой и трясет козлиной бородкой, яростно оспаривая каждое слово Челленджера. И, наконец, вот наш хозяин - худое лицо, холодный взгляд голубых, как лед, орлиных глаз, в глубине которых всегда тлеет веселый, лукавый огонек. Такими все трое долго сохранятся у меня в памяти. После ужина мы перешли в святая святых лорда Джона - в его кабинет, залитый розовым сиянием и увешанный бесчисленными трофеями, - и наш дальнейший разговор происходил там. Хозяин достал из шкафчика старую коробку из-под сигар и поставил ее перед собой на стол. - Пожалуй, мне давно следовало посвятить вас в это дело, - начал он, - но я хотел сначала выяснить все до конца. Стоит ли пробуждать надежды и потом убеждаться в их неосуществимости? Но сейчас перед нами факты. Вы, наверно, помните тот день, когда мы нашли логово птеродактилей в болоте? Так вот: я смотрел, смотрел на это болото и в конце концов призадумался. Я скажу вам, в чем дело, если вы сами ничего не заметили. Это была вулканическая воронка с синей глиной. Оба профессора кивнули головой, подтверждая его слова. - Такую же вулканическую воронку с синей глиной мне пришлось видеть только раз в жизни - на больших алмазных россыпях в Кимберли. Вы понимаете? Алмазы не выходили у меня из головы. Я соорудил нечто вроде корзинки для защиты от этих зловонных гадов и, вооружившись лопаткой, недурно провел время в их логове. Вот что я извлек оттуда. Он открыл сигарную коробку, перевернул ее кверху дном и высыпал на стол около тридцати или более неотшлифованных алмазов величиной от боба до каштана. - Вы, пожалуй, скажете, что мне следовало сразу же поделиться с вами моим открытием. Не спорю. Но неопытный человек может здорово нарваться на этих камешках. Ведь их ценность зависит не столько от размера, сколько от консистенции и чистоты воды. Словом, я привез их сюда, в первый же день отправился к Спинку и попросил его отшлифовать и оценить мне один камень. Лорд Джон вынул из кармана небольшую коробочку из-под пилюль и показал нам великолепно играющий бриллиант, равного которому по красоте я, пожалуй, никогда не видел. - Вот результаты моих трудов, - сказал он. - Ювелир оценил эту кучку самое меньшее в двести тысяч фунтов. Разумеется, мы поделимся поровну. Ни на что другое я не соглашусь. Ну, Челленджер, что вы сделаете на свои пятьдесят тысяч? - Если вы действительно настаиваете на столь великодушном решении, - сказал профессор, - то я потрачу все деньги на оборудование частного музея, о чем давно мечтаю. - А вы, Саммерли? - Я брошу преподавание и посвящу все свое время окончательной классификации моего собрания ископаемых мелового периода. - А я, - сказал лорд Джон Рокстон, - истрачу всю свою долю на снаряжение экспедиции и погляжу еще разок на любезное нашему сердцу плато. Что же касается вас, юноша, то вам деньги тоже нужны. Ведь вы женитесь? - Да нет, пока не собираюсь, - ответил я со скорбной улыбкой. - Пожалуй, если вы не возражаете, я присоединяюсь к вам. Лорд Рокстон посмотрел на меня и молча протянул мне свою крепкую загорелую руку.

Очень кратко Молодой журналист в составе исследовательской экспедиции оказывается в загадочном Затерянном мире, который населяют динозавры и враждующие племена индейцев и человекообезьян.

Молодой ирландец Эдуард Дан Мелоун, сотрудник лондонского издания «Дейли-газетт», влюблён в очаровательную Глэдис Хангертон. Он пытается признаться ей в любви, но та пресекает эту попытку. Девушка мечтает быть женой, верной спутницей и единомышленницей прославленного героя, чтобы отблеск его славы падал и на неё. Глэдис заявляет, что отдаст руку и сердце только такому мужчине.

Решив непременно совершить выдающийся подвиг, Мелоун отправляется к редактору отдела «Последние новости» с просьбой дать ему поручение, сопряжённое с «приключениями и опасностями». Подумав, редактор предлагает Мелоуну разоблачить одного «шарлатана, современного Мюнхаузена» и отправляет журналиста к профессору Джорджу Эдуарду Челленджеру. Некоторое время назад профессор привёз из Южной Америки доказательства, подтверждающие, что доисторические животные до сих пор существуют. Научное сообщество признало эти доказательства фальсифицированными, чем ужасно разозлило Челленджера. С тех пор профессор свирепо накидывается на всякого, кто переступает порог его дома. Особенно сильно Челленджер ненавидит журналистов.

Представившись начинающим натуралистом, Мелоун отправляет профессору письмо с адреса журнала «Природа», в котором просит о встрече. Вскоре приходит ответное письмо с приглашением, и Мелоун отправляется к Челленджеру. Профессор, человек небольшого роста с очень мощными плечами, величественной осанкой, огромной головой, низким, гулким голосом и квадратной иссиня-чёрной бородой, очень быстро разоблачает мнимого натуралиста. Между ним и Мелоуном происходит драка. Дело доходит до полиции, но журналист отказывается предъявлять Челленджеру обвинение. Усмотрев в поведении журналиста «некие признаки добропорядочности», профессор меняет гнев на милость и показывает доказательства, привезённые им из Амазонии.

Путешествуя по притокам Амазонки, Челленджер попал в посёлок индейцев-кукама, где только что умер белый человек, американский художник Мепл-Уайт. Среди его вещей профессор обнаружил альбом с изображениями необычного плато и динозавра, словно нарисованного с натуры. С помощью индейцев Челленджер отыскал это плато. Взобраться на отвесные скалы он не смог, но зато сфотографировал сидящего на дереве птеродактиля, и привёз с собой часть его крыла и огромную кость динозавра. К сожалению, по пути домой лодка Челленджера перевернулась, снимки были безнадёжно испорчены, а кости были признаны мистификацией. По мнению профессора, это изолированное плато возникло благодаря вулканической деятельности много тысячелетий назад, во время юрского периода, поэтому доисторические животные обитают там по сей день.

Окончательно убедив Мелоуна в своём открытии, Челленджер приглашает его на лекцию в Зоологическом институте, на которой намерен присутствовать сам. На лекции, посвящённой происхождению земной фауны, профессор ставит под сомнение слова лектора о том, что доисторические животные давно вымерли. Затем Челленджер предлагает проверить справедливость его слов и отправить в Амазонию новую экспедицию. Участвовать в ней вызывается профессор сравнительной анатомии Саммерли, «высокий, желчный старик». Он требует от Челленджера координаты таинственного плато, но профессор хочет, чтобы в экспедицию вошли и более молодые люди, поскольку «путешествие будет сопряжено со многими трудностями и опасностями». Поняв, что ему выпадает шанс стать героем и завоевать сердце Глэдис, Мелоун вскакивает с места, но его опережает высокий, рыжеватый лорд Джон Рокстон, известный спортсмен, путешественник и охотник. Челленджер берёт в экспедицию обоих.

После лекции Рокстон зазывает Мелоуна к себе, чтобы поближе познакомится. Он даёт журналисту хорошую винтовку и рассказывает, что уже бывал в Южной Америке. Лорд воевал с перуанскими работорговцами, защищая местных крестьян, за что и получил прозвище «Бич божий».

Обязавшись присылать в газету регулярные отчёты о путешествии, Мелоун собирается в путь. Профессора Челленджера путники видят только на пристани, перед отправкой парохода, где тот даёт им конверт с координатами, и требует открыть его по прибытии в город Манаос на Амазонке, в определённый день и час. С этого момента повествование принимает вид отчётов Эдуарда Мелоуна.

Сменив океанский пароход на речной, экспедиция добирается до города Манаос в верховьях Амазонки. Несмотря на возраст, профессор Саммерли оказывается очень выносливым путешественником. Он уверен, «что Челленджер - шарлатан чистой воды». Лорд Джон, в свою очередь, верит в целесообразность экспедиции и наслаждается путешествием по любимой Амазонии. Дожидаясь назначенного Челленджером срока, путешественники нанимают слуг-носильщиков: великана-негра Самбо, двух метисов и трёх боливийских индейцев. Один из метисов, Гомес, говорит по-английски. Именно его Самбо однажды застал, подслушивающим разговоры путешественников.

Наконец, приходит время вскрыть письмо Челленджера, но в конверте оказазывается лишь чистый лист бумаги, что, по мнению Саммерли, подтверждало обман. В это время на пороге гасиенды, где остановились путники, появляется сам профессор. Таким оригинальным образом Челленджер присоединяется к экспедиции и возглавляет её.

Совершив трёхдневное путешествие на паровом катере вверх по Амазонке, путешественники высаживаются у индейского посёлка. Челленджер берёт с участников экспедиции обещание хранить в тайне географические координаты места, куда они направляются. Профессор нанимает два индейских чёлна, в которых экспедиция отправиляется вверх по притоку Амазонки, сопровождаемая гулом туземных барабанов: это означает, что путники вступили на запретную территорию. Всё это время профессора спорят по любому поводу и ведут себя, как большие дети.

Наконец Челленджер выводит спутников в заросший тростником проток. Три дня спустя проток обмелевает, и путешественники идут пешком. Через десять дней, преодолев трясину, горы и бескрайние бамбуковые заросли, экспедиция разбивает лагерь у подножия красных скал плато, запечатлённого в альбоме Мепл-Уайта. Неподалёку от плато высится одинокий утёс, на котором Челленджер видел птеродактиля. Утром спутники решают обогнуть плато, чтобы найти путь, по которому художник преодолел неприступные скалы.

По дороге они натыкаются на заброшенный лагерь и находят вехи, которыми Мепл-Уайт отмечал свой путь. В густых зарослях бамбука путники находят скелет человека белой расы, которого кто-то сбросил с вершины плато. Судя по остаткам личных вещей, это американец, спутник художника, о котором слышал Челленджер. Вехи Мепл-Уайта приводят в пещеру. Когда-то из пещеры был проход на плато, но теперь он завален камнями. Разочарованные путники выходят из пещеры и подвергаются нападению - их забрасывают камнями. В тот же вечер на их лагерь напало чудовище, в котором изумлённый Саммерли узнаёт птеродактиля. Учёный приносит торжественные извинения своему коллеге.

Через шесть дней друзья заканчивают обход горного кряжа, так и не отыскав удобного для подъёма места. Немного поразмыслив, Челленджер находит выход. Он забирается на утёс, возвышающийся вровень с плато. На краю утёса растёт могучий бук. Путешественники рубят его топором, и дерево падает поперёк пропасти, образуя мост. Как только четверо путников переходят на плато, метис Гомес сбрасывает дерево в попасть - так он мстит за своего брата-рабовладельца, которого убил лорд Джон. Гомес недолго радуется мести - лорд Джон снимает его метким выстрелом. Второго метиса убивает верный Самбо, а перепуганные индейцы разбегаются. Затем негр забирается на утёс и переправляет друзьям провизию и снаряжение, а сам остаётся в лагере у подножия скал. Путники оказываются пленниками неприступного плато.

Они разбивают лагерь под огромным деревом гингко, обносят его колючими ветками и называют плато именем его первооткрывателя, художника Мепл-Уайта. Утром друзья начинают обследовать окрестности лагеря и вскоре натыкаются на семью игуанодонов. Пройдя через густой лес, они обнаруживают глубокую котловину, а в ней - колонию птеродактилей. Профессор Челленджер нечаянно привлекает их внимание, и зловонный твари нападают на исследователей. Лорду Джону приходится стрелять из ружья, но птеродактили всё же успевают ранить троих путешественников. Вернувшись в лагерь изрядно потрёпанными, они обнаруживают, что здесь кто-то побывал. Неведомое существо проникло внутрь ограды, спустившись с дерева гингко, и устроило в лагере беспорядок.

Укусы птеродактилей оказываются ядовитыми. Весь день друзья проводят в лагере, а Мелоуну кажется, что за ними следят. Лорд Джон не перестаёт размышлять о синей глине, которую заметил в гнездовище летучих тварей. Ночью на лагерь нападёт чудовище, напоминающее гигантскую жабу с огромными клыками. Вооружившись горящим факелом, лорд Джон отгоняет чудище от ограды. Стрелять он не хочет - боится шумом привлечь кого-то более опасного. С этого момента путники не ложатся спать без охраны. Утром выясняется, что напавший на них хищный динозавр разорвал игуанодона. Рассматривая останки, исследователи замечают на коже непонятную нашлёпку из серого асфальта. Такие же нашлёпки путники замечают и у других игуанодонов.

Днём Саммерли поднимает вопрос о возвращении в Англию, однако Челленджер отказывается возвращаться домой без карты Страны Мепл-Уайта. На исследование плато может уйти много месяцев, но Мелоун находит решение. Он забирается на дерево гингко, одно из самых высоких на плато. Взбираясь на вершину дерева, журналист натыкается на существо с почти человеческим лицом, которое стремительно убегает. С вершины Мелоуну видно практически вся Страна с большим озером в центре. За озером виднеется гряда красноватых скал с отверстиями пещер. Журналист делает набросок карты. Профессора позволяют юноше дать название озеру, и Мелоун называет его «озеро Глэдис».

Взбудораженный успехом, Мелоун не может заснуть. Он решает самостоятельно спуститься к озеру и исследовать гряду с пещерами. Попав в ночной лес, журналист пугается, но идёт вперёд из чистого упрямства. Добравшись до озера, Мелоун обнаруживает, что входы в пещеры освещены кострами, «разжечь которые могла только человеческая рука». У озера юноша видит множество необычных существ, и среди них - динозавра, нарисованного Мепл-Уайтом. На обратном пути журналиста преследует жабоподобное чудовище. Убегая от хищника, он падает в яму-ловушку, явно вырытую человеком. С трудом выбравшись из ямы, Мелоун направляется к лагерю и вдруг слышит выстрел. Он думает, что это друзья ищут его, но, добравшись до места, обнаруживает лагерь разорённым и пустым.

Бросившись к краю плато, Мелоун видит, что один из индейцев вернулся, и просит верного Самбо послать его за помощью в ближайший туземный посёлок. Весь оставшийся день Мелоун безуспешно ищет пропавших друзей, а потом устраивается на ночёвку в опустевшем лагере. Ранним утром его будит лорд Джон, весь исцарапанный, в разодранной одежде. Он хватает оружие, провизию и уводит Мелоуна подальше от лагеря, в густые и колючие заросли. Спрятавшись, лорд Джон рассказывает, что на лагерь напали человекообезьяны и хотели их убить, но, к счастью, профессор Челленджер оказался удивительно похож на вождя человекообезьянноего племени. Вождь принял профессора за родню, а остальных звери связали и уволокли в своё селение. Вскоре туда привели и нескольких низкорослых индейцев. Человекообезьяны отвели их на площадку у обрыва и одного за другим сбросили вниз. Видимо, это был их обычный ритуал. Профессор Челленджер мог свободно передвигаться по селению. Он ослабил путы лорда Рокстона, и тому удалось сбежать. Лорд Джон опасается, что человекообезьяны принесут в жертву и Саммерли.

Мелоун и лорд Джон успевают вовремя. Произведя опустошение в рядах человекообезьян, они спасают не только профессоров, но и оставшихся в живых индейцев. Забрав из лагеря оставшееся оружие и еду, они укрываются в зарослях, где и проводят ночь. Утром их убежище находят человекообезьяны, один из зверей нападает на Мелоуна, и друзьям снова приходится спасаться. Один из индейцев оказывается сыном вождя. Он отводит друзей к пещерам, где живёт его племя. Путешественников принимают с почётом и знаками просят помочь расправится с человекообезьянним племенем. На следующее утро индейские воины выступают в поход, с помощью огнестрельного оружия путешественников расправляются с человекообезьянами, а самок и детёнышей берут в рабство.

После сражения путешественники становятся почётными гостями индейского племени. На просьбы показать путь во внешний мир индейцы отвечают отказам - они не хотят отпускать незнакомцев с чудесным оружием. Некоторое время путешественники живут возле озера, наблюдая за невиданными животными и питаясь мясом игуанодонов, которые служат индейцам домашними животными. Оказалось, что асфальтовые нашлёпки на коже ящеров - это что-то вроде клейма.

Друзья надеются на помощь Самбо, который уже послал за подмогой. Челленнджер тем временем находит гейзер с легковоспламеняющимся газом и пытается сконструировать воздушный шар, а лорд Джон надев на себя нечто, похожее на плетёную корзину, навещает гнездовище птеродактилей. Его всё ещё интересует синяя глина.

Прибегнуть к изобретению Челенджера путники не успевают. Сын вождя не хочет удерживать людей, которые спасли племя, и даёт им план одной из пещер. Друзья исследуют её и находят выход с плато. Ночью они покидают Страну Мепл-Уайта, прихватив с собой тяжёлый груз. Как раз в это время прибывает помощь, обещанная Самбо.

Прибыв в Лондон, профессора выступают на заседании Зоологического института, где их снова осмеивают, а привезённые с плато фотографии называют подделками. Однако на сей раз у Челленджера имеются более весомые доказательства. В зал вносят огромный ящик с живым птеродактилем, которого поймал лорд Джон. Ящер начинает летать по залу, люди в панике разбегаются, а животное вылетает в окно. На следующий день его замечают летящим через Атлантику. Профессор Челленджер становится триумфатором.

Мелоун является к Глэдис, рассчитывая на взаимность, и обнаруживает её замужем за «маленьким рыжеватым субъектом». Журналист интересуется, какой подвиг совершил этот человек, чтобы завоевать руку и сердце неприступной Глэдис. Оказалось, что она стала женой обычного письмоводителя из нотариальной конторы.

Вечером друзья собираются у лорда Джона, и тот показывает им коробку, полную необработанных алмазов. Он не зря интересовался синей глиной - именно такая глина сопровождает алмазные россыпи в Кимберли. Лорд Джон делит алмазы поровну. На свою долю он хочет организовать вторую экспедицию в Затерянный мир, и Мелоун решает к нему присоединиться.

Человек - сам творец своей славы

Мистер Хангертон, отец моей Глэдис, отличался невероятной бестактностью и был похож на распушившего перья старого какаду, правда, весьма добродушного, но занятого исключительно собственной особой. Если что-нибудь могло оттолкнуть меня от Глэдис, так только крайнее нежелание обзавестись подобным тестем. Я убеждён, что мои визиты в «Каштаны» три раза на неделе мистер Хангертон приписывал исключительно ценности своего общества и в особенности своих рассуждений о биметаллизме - вопросе, в котором он мнил себя крупным знатоком.

В тот вечер я больше часу выслушивал его монотонную болтовню о снижении стоимости серебра, обесценивании денег, падении рупии и о необходимости установления правильной денежной системы.

Представьте себе, что вдруг потребуется немедленная и одновременная уплата всех долгов в мире! - воскликнул он слабеньким, но преисполненным ужаса голосом. - Что тогда будет при существующей системе?

Я, как и следовало ожидать, сказал, что в таком случае мне грозит разорение, но мистер Хангертон остался недоволен этим ответом; он вскочил с кресла, отчитал меня за моё всегдашнее легкомыслие, лишающее его возможности обсуждать со мной серьёзные вопросы, и выбежал из комнаты переодеваться к масонскому собранию.

Наконец-то я остался наедине с Глэдис! Минута, от которой зависела моя дальнейшая судьба, наступила. Весь этот вечер я чувствовал себя так, как чувствует себя солдат, ожидая сигнала к отчаянной атаке, когда надежда на победу сменяется в его душе страхом перед поражением.

Глэдис сидела у окна, и её горделивый тонкий профиль чётко рисовался на фоне малиновой шторы. Как она была прекрасна! И в то же время как далека от меня! Мы с ней были друзьями, большими друзьями, но мне никак не удавалось увести её за пределы тех чисто товарищестких отношений, какие я мог поддерживать, скажем, с любым из моих коллег-репортёров «Дейли-газетт», - чисто товарищеских, добрых и не знающих разницы между полами. Мне претит, когда женщина держится со мной слишком свободно, слишком смело. Это не делает чести мужчине. Если возникает чувство, ему должна сопутствовать скромность, насторожённость - наследие тех суровых времён, когда любовь и жестокость часто шли рука об руку. Не дерзкий взгляд, а уклончивый, не бойкие ответы, а срывающийся голос, опущенная долу головка - вот истинные приметы страсти. Несмотря на свою молодость, я знал это, а может быть, такое знание досталось мне от моих далёких предков и стало тем, что мы называем инстинктом.

Глэдис была одарена всеми качествами, которые так влекут нас к женщине. Некоторые считали её холодной и чёрствой, но мне такие мысли казались предательством. Нежная кожа, смуглая, почти как у восточных женщин, волосы цвета воронова крыла, глаза с поволокой, полные, но прекрасно очерченные губы - всё это говорило о страстной натуре. Однако я с грустью признавался себе, что до сих пор мне не удалось завоевать её любовь. Но будь что будет - довольно неизвестности! Сегодня вечером я добьюсь от неё ответа. Может быть, она откажет мне, но лучше быть отвергнутым поклонником, чем довольствоваться навязанной тебе ролью добродетельного братца!

Придя к такому выводу, я уже хотел было прервать затянувшееся неловкое молчание, как вдруг почувствовал на себе критический взгляд тёмных глаз и увидел, что Глэдис улыбается, укоризненно качая своей гордой головкой.

Чувствую, Нэд, что вы собираетесь сделать мне предложение. Не надо. Пусть всё будет по-старому, так гораздо лучше.

Я придвинулся к ней поближе.

Почему вы догадались? - Удивление моё было неподдельно.

Как будто мы, женщины, не чувствуем этого заранее! Неужели вы думаете, что нас можно застигнуть врасплох? Ах, Нэд! Мне было так хорошо и приятно с вами! Зачем же портить нашу дружбу? Вы совсем не цените, что вот мы - молодой мужчина и молодая женщина - можем так непринуждённо говорить друг с другом.

Право, не знаю, Глэдис. Видите ли, в чём дело… столь же непринуждённо я мог бы беседовать… ну, скажем, с начальником железнодорожной станции. - Сам не понимаю, откуда он взялся, этот начальник, но факт остаётся фактом: это должностное лицо вдруг выросло перед нами и рассмешило нас обоих. - Нет, Глэдис, я жду гораздо большего. Я хочу обнять вас, хочу, чтобы ваша головка прижалась к моей груди. Глэдис, я хочу…

Увидев, что я собираюсь осуществить свои слова на деле, Глэдис быстро поднялась с кресла.

Нэд, вы всё испортили! - сказала она. - Как бывает хорошо и просто до тех пор, пока не приходит это! Неужели вы не можете взять себя в руки? - Но ведь не я первый это придумал! - взмолился я. - Такова человеческая природа. Такова любовь.

Да, если любовь взаимна, тогда, вероятно, всё бывает по-другому. Но я никогда не испытывала этого чувства.

Вы с вашей красотой, с вашим сердцем! Глэдис, вы же созданы для любви! Вы должны полюбить.

Тогда надо ждать, когда любовь придёт сама.

Но почему вы не любите меня, Глэдис? Что вам мешает - моя наружность или что-нибудь другое?

И тут Глэдис немного смягчилась. Она протянула руку - сколько грации и снисхождения было в этом жесте! - и отвела назад мою голову. Потом с грустной улыбкой посмотрела мне в лицо.

Нет, дело не в этом, - сказала она. - Вы мальчик не тщеславный, и я смело могу признаться, что дело не в этом. Всё гораздо серьёзнее, чем вы думаете.

Мой характер?

Она сурово наклонила голову.

Я исправлюсь, скажите только, что вам нужно. Садитесь, и давайте всё обсудим. Ну, не буду, не буду, только сядьте!

Глэдис взглянула на меня, словно сомневаясь в искренности моих слов, но мне её сомнение было дороже полного доверия. Как примитивно и глупо выглядит всё это на бумаге! Впрочем, может, мне только так кажется? Как бы там ни было, но Глэдис села в кресло.

Теперь скажите, чем вы недовольны?

Я люблю другого.

Настал мой черёд вскочить с места.

Не пугайтесь, я говорю о своём идеале, - пояснила Глэдис, со смехом глядя на моё изменившееся лицо. - В жизни мне такой человек ещё не попадался.

Расскажите же, какой он! Как он выглядит?

Он, может быть, очень похож на вас.

Какая вы добрая! Тогда чего же мне не хватает? Достаточно одного вашего слова! Что он - трезвенник, вегетарианец, аэронавт, теософ, сверхчеловек? Я согласен на всё, Глэдис, только скажите мне, что вам нужно!

Такая податливость рассмешила её.

Прежде всего вряд ли мой идеал стал бы так говорить. Он натура гораздо более твёрдая, суровая и не захочет с такой готовностью приспосабливаться к глупым женским капризам. Но что самое важное - он человек действия, человек, который безбоязненно взглянет смерти в глаза, человек великих дел, богатый опытом, и необычным опытом. Я полюблю не его самого, но его славу, потому что отсвет её падёт и на меня. Вспомните Ричарда Бёртона . Когда я прочла биографию этого человека, написанную его женой, мне стало понятно, за что она любила его. А леди Стенли ? Вы помните замечательную последнюю главу из её книги о муже? Вот перед какими мужчинами должна преклоняться женщина! Вот любовь, которая не умаляет, а возвеличивает, потому что весь мир будет чтить такую женщину как вдохновительницу великих деяний!

Вышедший в 1912 году.

Это первая книга из цикла произведений о профессоре Челленджере . В романе описываются приключения британской экспедиции в Южную Америку . На скалистом недоступном плато (отсылка к столовой горе Рорайма) Челленджер со спутниками (профессором Саммерли, лордом Джоном Рокстоном и репортёром Мэлоуном, от чьего лица ведётся повествование) обнаруживают «затерянный мир» - район, заселённый динозаврами , млекопитающими , человекообезьянами и примитивными людьми каменного века .

Энциклопедичный YouTube

1 / 2

✪ Первозданная природа Затерянный Мир Древние Тепуи Венесуэлы

✪ Lost World Of Pompeii (Ancient Rome Documentary) | Timeline

Субтитры

Сюжет

Пытаясь добиться расположения красавицы Глэдис, молодой журналист-ирландец Эдуард Мелоун просит своего издателя дать ему какое-нибудь «опасное задание». Редактор Мак-Ардл даёт ему поручение взять интервью у нелюдимого и чудаковатого профессора Джорджа Челленджера, известного скандалиста и ненавистника журналистов. Первая же встреча Мелоуна с профессором заканчивается дракой, однако, Мелоуну удается добиться симпатии Челленджера, не подав полицейскому жалобу. Профессор объясняет журналисту причину его несогласий с ученым миром - однажды, во время поездки по Южной Америке , учёный обнаружил в маленькой деревне тело натуралиста по имени Мепл-Уайт. Изучив дневник покойного, Челленджер обнаружил, что в нём есть зарисовки совершенно неисследованной местности, а также динозавров рядом с людьми. Пользуясь дневником, профессор совершил поход в указанное место, которого местные туземцы сильно боятся, считая его обиталищем злого духа Курупури, и обнаружил гигантское плато , где подстрелил животное, оказавшееся доисторическим птеродактилем . С собой он привез крыло ящера и несколько фотографий - довольно слабые доказательства в пользу его теории.

Прототипом же само́й экспедиции Челленджера послужили экспедиции майора П. Г. Фоссета - друга А. Конан-Дойля, известного путешественника, проводившего топографические съёмки в верховьях бассейна Амазонки и попутно искавшего там затерянные индейские города, о которых сообщали испанские и португальские первопроходцы. С границ Венесуэлы в места изысканий Фоссета и перенесено действие романа. Со слов Фоссета описаны и некоторые животные «затерянного мира» - большая водяная змея озера Гледис и человекообезьяны. Прототип первой - 19-метровая анаконда , которая была, по словам Фоссета, убита им, прототип вторых - племя марикоски, встреченное Фоссетом. Оба сообщения Фоссета, равно как и сообщение о возможности существования затерянных в сельве городов и, например, чёрных ягуаров , были многократно осмеяны современниками. Теперь чёрных ягуаров можно видеть в зоопарке, в конце XX века ископаемые остатки анаконды, размером с фоссетовскую, но вымершую, были обнаружены (т. н. «мегабоа» [ ]), а уже в XXI веке в сельве обнаружена оригинальная керамика, что свидетельствует о существовании в недавнем прошлом оседлых индейских поселений. [